I believe in Moire. Twice. 3-й-Невеста-4-й сезоны "Шерлок ВВС"? Нет, не видел.
Внимание!
среда, 30 ноября 2011
вторник, 29 ноября 2011
I believe in Moire. Twice. 3-й-Невеста-4-й сезоны "Шерлок ВВС"? Нет, не видел.
понедельник, 28 ноября 2011
I believe in Moire. Twice. 3-й-Невеста-4-й сезоны "Шерлок ВВС"? Нет, не видел.
Клип
Все...умер..от смеха...
А он так старался И на тебе
URL записи
Практика
Практика. Клекс. В подарок для Веро.
Название: Практика
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: R
Жанр: драббл, PWP (то есть сюжета нету, один лишь только повод)
Размер: мини
Статус: закончен
Посвящение: для vera-nic. Солнышко, знаю, что совсем не то, что ты хотела – но пусть это скрасит тебе ожидание
Саммари: практика – дело нужное!
читать дальше
В редакцию «Факела» Кларк заходит нахмуренный, нервно покусывая губы. Хлоя заинтересованно вскидывает бровки:
– Ну и видок у тебя, Кларк. Тебя не было пять минут, а выглядишь так, будто двухчасовую драму посмотреть успел.
– Не драму, нет… Не совсем… Я видел… Только что, в классе биологии… Видел, как наша соседка Миа Дженкинс целовалась с одноклассницей.
– Повезло тебе, приятель, – завистливо присвистывает Пит.
– Нет, я… Понимаешь, Пит, только сегодня утром в автобусе, по дороге в школу, она хвасталась мне, что ее пригласил на танцы Боб Тортон. Советовалась, какие юбки больше нравятся мальчикам. И выглядела такой счастливой. Нет, правда, она была рада, что идет с Бобом на танцы! А теперь целуется… с девочкой… А как же Боб?
Кажется, Кларк готов заплакать. А вот Хлоя наоборот вдруг начинает хихикать.
– Так из-за Боба они и целуются. Она ж практикуется, Кларк! Чтоб не ударить в грязь лицом перед своим парнем.
– С девочкой?
– Ну, с мальчиком – это была бы измена, – Хлоя выдает свою фирменную усмешку краем губ. – К тому же, вы, пацаны, такие чурбаны и вообще… Вдруг вы трепать начнете? Или сразу навыдумываете себе черти что? А подружка… Ну, это надежно, и нежно… так нежно…
– Эй, – подозрительно щурится Пит, – а откуда ты знаешь?
Хлоя хитро усмехается, как усмехается всегда, когда собирается раскрыть друзьям очередную «такую явную» тайну, которую они никак не могут допетрать сами.
– Скаутский лагерь «Дивный ельник». Скрипучая кровать, пружина упирается под лопатку. Колется армейское одеяло. И мы с Сарой Джейкобс под этим самым одеялом Нам было по двенадцать. Как сейчас помню: у нее были пухлые губы и властный язык. А еще она обожала яблоки. Этот привкус во рту! Не знаю где она сейчас и что с нею, но одно могу сказать точно: Сара Джейкобс даже в двенадцать лет могла дать фору большинству моих тринадцати-, четырнадцати-, пятнадцати- и шестнадцатилетним знакомым парням. – Хлоя переводит взгляд с одного потрясенного лица на другое. – Эй, вы чего? Изучение «французских секретов» с подружкой – это обычное дело. Рты-то у всех одинаковые, что у мальчиков, что у девочек. Пит, кончай строить мне рожи! Ты хочешь сказать, что вы с Кларком никогда не помогали друг другу… ну, в этом…
– Чего?! – Пит ревет раненым буйволом. – Чтоб я и Кларк? Да как ты могла подумать о нас такое, Хлоя Салливан? Да мы почти что братья! Обвинять нас! В каких-то извращениях… Да кто ты после этого?
– Мы нет… – смущенно лопочет Кларк вслед за другом. – Что ты, Хлоя. И вообще… мне на урок пора.
Кларк опрометью выскакивает за дверь, подальше от разъяренного Пита и Хлои с ее чересчур богатой фантазией.
А по пути в класс пытается понять, что смутило его больше: предположение подруги – или реакция друга?
Видение целующейся в школьном классе парочки преследует Кларка весь день, наполняя душу мутным сизым беспокойством. А еще больше бередит сознание признание Хлои. Все девочки делают это? И даже часть мальчиков? Ну, не такая часть, как они с Питом… нормальная часть… Нормальные мальчики делают это друг с другом… Или всё-таки ненормальные?
К концу дня Кларк мечтает побиться головой об стену, чтоб вытряхнуть из головы хоть пару смущающих мыслишек. И стены луторовского замка почему-то кажутся ему наиболее подходящими для этой цели.
– Что-то случилось, Кларк? Что-то в школе?
– А как ты… С чего ты взял?
– Ну, судя по отчету моего банкира на ферме всё в порядке. И с Ланой я только в обед виделся, она не показалась мне чем-либо расстроенной. Я даже заметил в «Тейлоне» мисс Салливан, она неторопливо пила свой латте и явно не собиралась ни на какое расследование. Остается школа. Так что случилось? Тест по биологии завалил?
Напоминание о биологии сразу воскрешает в голове развратную картинку. Вот Миа Дженкинс придвигается ближе… рука одноклассницы мягко массирует ей затылок… губы почти…
Черт! У Кларка сдают нервы.
– Лекс, а правда, что девочки практикуются целоваться друг на друге?
– Есть такое дело. Это тебе Хлоя поведала? Не думаю, что Лана, ей было бы не с руки обсуждать с тобой такое.
– Да, Хлоя, – Кларк не видит причин отпираться. И спешит пожаловаться: – А еще она сказала… что та девчонка многим ее парням фору даст… А мы с ней целовались в прошлом году!
– И теперь ты переживаешь, что не произвел на мисс Салливан должного впечатления.
– Ну… Я… Не то чтобы… Но в общем…
– И ты решил последовать примеру девочек и попрактиковаться с другом? – Лекс отставляет в сторону бокал. – Ну, ты сделал правильный выбор, что пришел именно ко мне: из всех твоих друзей у меня больше всех опыта по этой части… Не считая, конечно, моего отца, но вряд ли ты б захотел целоваться с ним, правда? – «А вот он был бы не прочь, старый козел».
Лекс правым коленом становится на диван, а его правая рука опирается о диванную спинку где-то за Кларковым плечом.
– Надеюсь, ты отпросился на ночь? Практика может затянуться.
– Ты?! Я и ты…
– Ты ж сам хотел.
– Да я… В общем, я…
Кларк хочет сказать, что ничего подобного ему и в голову не приходило. Очень хочет. Но почему-то не может выдавить из себя ни слова. Во рту пересохло. И сердце бьется от страха. Часто-часто. Громко-громко. И от того, что Лекс может его услышать – еще страшнее.
– Я, – Кларк нервно облизывает губы…
А в следующую секунду их накрывают губы Лекса.
– А-а-а…
– Да, – вторит ему Лекс. – Да, Кларк… ты правильно решил… практика – великая вещь…
Луторовский язык ласково и слегка щекотно облизывает верхнюю губу. Затем спускается к нижней. Слегка прикусывает ее. Вбирает в себя, посасывая.
– Если ты не уверен в ответной реакции… не торопись, Кларк… Торопиться в этом деле вообще не стоит…
Да, торопиться не стоит, Кларк полностью с ним согласен. Особенно, когда от неторопливых движений языка и губ так приятно дрожат коленки. И тяжесть в затылке… Хочется откинуться назад… Или плотнее прижаться к руке, которая мягко массирует затылок… перебирая волосы… А губы скользят по щеке… будто бабочки задевают крыльями кожу… И снова губы к губам.
У Кларка вырывается стон. И рот приоткрывается сам собою. Нахальный луторовский язык тут же пользуется ситуацией. Ну, на то он и луторовский.
Язык к языку. Толчки и скольжения. Сводящие с ума толчки и скольжения. Кларк раньше и не подозревал, что у него на языке столько нервных окончаний. И что ощущение чужого дыхания во рту может так заводить.
– А вот если партнер… ша… да, если она пустила твой язык… внутрь… Это явный знак, что пора идти дальше… Это почти приглашение, Кларк… Приглашение запустить ей руку под блузку.
На Кларке нет блузки, только старая майка, но, кажется, Лекса это совсем не смущает. Его руку и подавно. Пальцы пробегаются по позвонкам. Будто по клавишам пианино. Лекс ведь музыкант, вспоминается Кларку. Прекрасный музыкант… Так чудно играет! Прямо по внутренним струнам перебирает подушечками пальцев.
Ох, черт! Кларка выгибает дугой. И он обессилено падает на диван. Рука перебралась вперед. И добралась до сосков. Чертчертчерт! Через Кларка будто молния прошла. Как в тот раз, с Эриком. И также как в тот раз вся его сила враз перешла к партнеру. Ощущение собственного бессилия… и силы нависшего над ним Лекса… Кларк даже не знает, что заводит его больше.
Кларк не чувствует дивана под собой. Он будто парит. А, может, и впрямь парит? Кларк судорожно цепляется в рубашку Лекса. Потому что сейчас это единственная его опора во всей дурацкой вселенной.
А потом Лекс цепочкой поцелуев добирается до той самой точки за ухом… И у Кларка темнеет в глазах. Всего на секунду темнеет в глазах – но этого хватает, чтобы Лекс лишился рубашки. Дорогая, наверно, была вещица. Ну, может, у Кларка еще получится сшить ее обратно из двух половинок? Пуговицы, правда, придется поискать…
– Ого, – Лекс на минуту отрывается от исследования эрогенных зон Кларка. – А вот это приглашение как минимум в штаны. Когда на тебе так страстно рвут рубашку.
– Прости!
В ответ Лекс провокационно вскидывает брови:
– А с брюками так можешь?
Кларк испуганно мотает головой. Он-то может. Порвать. А вот объяснить это всё… потом… у него получится вряд ли…
– Значит, придется по старинке… Менее эффектно… зато наверняка…
Пуговка. Молния. Трусы.
– А-а-а… ах…
Кларк судорожно вскидывает бедра, стремясь плотнее вжаться в лексову руку. Которая так уверенно обхватывает ствол. Отводит верхнюю плоть. Большим пальцем подразнивает уретру. Ладонь чуток соскальзывает вниз. Чтоб средний палец смог дотянуться до промежности. Поласкать подушечкой пальца. И снова плавные движения по стволу. Пока вторая рука ласкает соски. А губы впитывают каждый стон.
И глушат крик оргазма.
– Ну, можно сказать, что поцелуи у тебя уже получаются. Не то чтобы слишком хорошо… Но пока будешь проходить летнюю практику в «ЛуторКорп», думаю, мы и эти твои знания подтянем.
– Только поцелуи? – сонно щурится юный Кент.
– Обижаешь, Кларк. У меня богатая фантазия. Я же говорил, что ты сделал правильный выбор, что пришел именно ко мне.
URL записи
Вам эта кепочка ничего не напомнила?
Вам эта кепочка ничего не напомнила?
URL записи
Вождь краснозадых
Баловство
Что-то мне постебаться захотелось. А то навалилось тут всякого, нужно встряхнуться.
Название: Вождь краснозадых
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Жанр: драббл, юмор (причем стебный)
Рейтинг: PG-13
Размер: мини, ну совсем мини
Саммари: выкупы бывают разные…
читать дальше
Кларк быстренько отодвинул мобилку от уха и даже ладонью микрофон прикрыл, дабы не слышать льющуюся из нее скорбную оду. Но с его слухом это помогло мало. Придется либо бросать трубку (и желательно куда-нибудь в соседний штат), чего Кларк делать совсем не любил, либо попытаться еще раз разобраться чего же от него хотят.
– Ми… мистер… Послушайте, мистер, объясните вы внятно, чего вы хотите?! Покоя? А я тут причем? – на секунду в голове мелькнула страшная догадка: – А вы случаем не наш новый сосед, не? Я знаю, что мы с Лексом иногда шумим по ночам, но… Не сосед? Слава богу! А то я уже испугался, что придется опять звукоизолировать квартиру. Уже третьим слоем. Но погодите, если не сосед, то что… Десять миллионов? Мне? А зачем они мне? Не, почему? Конечно, я могу придумать, что с ними делать. А чисто любопытства ради, это в долларах? В сомалийских шиллингах? А какой сейчас курс? Да, извините, я отвлекся. Так чем я помочь-то могу? А причем здесь Лекс? Вот он точно вам сомалийские шиллинги не поменяет, он вообще только на долларах и евро специализируется. Ну, еще может… а что там в Арабских Эмиратах ходит?
Кларк испуганно замолчал – из трубки понеслись отчаянные рыдания. Черт! Теперь бросать трубку Кларку его комплекс героя не позволяет. И при этом мозг героя никак не может понять проблему. И на кой он трубку снял?! Говорил же ему Лекс: не отвечай, если звонят с незнакомых номеров.
– Слушайте! Ну, не убивайтесь вы так. Я уверен, что всё можно решить, слышите? С любой проблемой можно справиться. Вы только объясните мне наконец, В ЧЕМ эта проблема, а?
Следующие слова собеседника просто лишили Кларка речи. От удивления он чуть трубку не сломал. Даже пожалел, что не сломал. Но доламывать не решился: всё-таки кое-чья жизнь на кону.
– Вы похитили Лекса? Моего Лекса? Точно моего? Ну тогда вы сами виноваты.
На этот раз рыдания стали еще горше.
– А что вы хотели? – возмутился Кларк. – Красть людей – это нехорошо. А Луторов – еще и опасно для здоровья. Погодите, а чё, вы выкуп от меня хотите? Я что, вас неправильно понял: те десять «лимонов» – это с меня? Нет, всё-таки мне… А зачем? Ну, то есть… Лекс у вас, а деньги – мне. Как-то это нелогично. Вы лучше Лексу их и отдайте. Как компенсацию за моральный ущерб. Может, до суда и не дойдет… Почему не можете? Ах, вы его найти не можете! Чё, забыли где спрятали? Аккуратнее надо быть с носками… с Луторами то есть! Ах, сбежал. Ну, не волнуйтесь вы так: вы ж на корабле, куда он от вас денется в открытом море? Вы, кстати, в порт зайти не пробовали? Вдруг вам повезет – и он сбежит окончательно. Почему не можете? Он на корабле взрыв устроил и навигацию повредил? Ну да, это он может, он же биохимический заканчивал. Да ладно вам причитать, не взлетите вы все на воздух… А я говорю: не взлетите. Лекс летать не умеет. А вот потопить может, плавает он хорошо. Не… Не надо… Да хватит причитать! Да я понимаю, что с этого корабля 17 семей кормится, но об этом раньше надо было думать, а теперь что ж…
Следующая реплика собеседника заставила Кларка встать в боевую стойку:
– Это почему это у вас задницы болят? Это чем это вы там в свободное время занимаетесь? Это вот что, значит, он имел в виду под «коллективными переговорами»! Я! Да я! Ну что там еще?!!
Кларк смущенно закусывает губу.
– Ах, он еще провиант отравил и у вас теперь понос. Ну чем вы слушали? Я ж уже говорил: он биохимический заканчивал. «Био», понимаете? Органика там всякая. Яды, мутагены… Вас кроме задницы там пока ничего не беспокоит? Никаких подозрительных сыпей, галлюцинаций, отклонений в поведении? Хотя нет, с этим я вам точно не помогу. Так, собственно, зачем вы звоните? Найти и обезвредить заразу? Не, я не смогу. Третий раз повторяю: биохимический у нас Лекс заканчивал. Ах, вы Лекса и имели в виду? Его найти? Ой, боюсь, с этим тоже будут проблемы. Если Лекс не хочет, чтоб его нашли… Я его последний раз три года искал… О, придумал! У меня тут где-то пригласительный на мою свадьбу завалялся. Я счаз дату на завтрашнее число подправлю и вышлю вам его факсом. К утру будете в Норфолке, у Лекса в этом порту личный док. Да точно будете, отвечаю.
Пару минут приходится выслушивать поток благодарностей.
– Не, я встретить вас не могу: теперь моя очередь прятаться. И ректальными свечами запасаться. А то после моих шуток про свадьбы у меня тоже задница всегда болит…
URL записи
Моя детка
Любовь – война
А я тебя не люблю
Парадигма на пещерной стене
У меня есть повод для радости
Ура! Я сдала «Общую лингвистику»! Это же стоит отметить, правда?
Название: Парадигма на пещерной стене
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Кал из родов Элов/лысик
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: R (ну, типа слэш – но секса кот наплакал)
Жанр: драббл
Размер: мини
Warning: секса мало… очень мало… но я очень устала…
Саммари: Иногда со стороны – совсем не виднее. Точнее, просто видится что-то не то…
читать дальше
Кал из рода Элов подтянулся в последний раз – взмах ногой – сжаться в пружину – всё. Он выбрался. Мрачная пещера с ее духотой и липкой пылью позади. Точней, снизу. А он на ее вершине. Хотя на этой планете он и есть вершина. Вершина эволюции, о да! Вершина развития. Верхушка всего сущего.
В очередной раз в голове мелькнула мысль не возвращаться на Криптон, а остаться здесь, на Земле. Остаться здесь Богом. Ведь, наверно, лучше стоит царствовать здесь, чем служить криптонской науке… Кстати, красиво звучит, надо записать куда-нибудь на память, а потом использовать в каком-нибудь романе, что ли… Или подкинуть идею Ие из рода Сус: она, кажется как раз пишет что-то такое.
Но потом взгляд Кала упал на долину и он тут же вспомнил, почему идея царствовать здесь так и не прижилась у него в голове. Над кем царствовать-то? Над племенем этих убогих? Чье невежество мрачнее любой пещеры? А их примитивизм душит его сильнее любой цензуры. Местные аборигены липнут к нему, как та пыль в пещере. Интуитивно тянутся к его силе и знаниям… И ничего. Они не желают перенимать его знания, им плевать на них. Они просто ленивые тупые паразиты, мечтающие повиснуть на шее (или хотя бы на пятке) у более сильного.
«О, наш Наман!» – скандируют они ему. Но это всё, на что их хватает. Они готовы убивать своих же за протекцию могущественного чужака, приносить ему кровавые жертвы. Но эта протекция нужна им лишь для одного – и дальше прозябать в своем болоте. И ни-ни пытаться вытащить их оттуда! Пальцы отгрызут – по самые яйца.
Кал досадливо поморщился. Ну надо же, «яйца». Раньше подобные пошлости ему и в голову не приходили. А теперь вот… Мда, всё-таки синсемантическое окружение играет большую роль в языковой системе. Кстати, о языковой системе: Кал ведь на эту богом забытую планетку не править прибыл, а собирать материал на дипломную по развитию примитивной речи.
Значит, хочешь – не хочешь придется снова спускаться вниз, поближе к стоянке дикарей. Вслушиваться в их щелкающие, хрипящие звуки. Пытаться отыскать логику в бессмысленных повторах. Например, влияет ли количество повторов на значение слова? Он уже сталкивался с чем-то подобным: у бушменов множественное число демонстрируется повторением слова (один человек – «ту», несколько человек – «ту-ту», большая толпа – «ту-ту-ту»). Тогда он пришел к выводу, что логика у тех дикарей отсутствует как вид. Чем больше людей – тем большую опасность они могут представлять для племени – тем быстрее, по идее, о них необходимо предупредить соплеменников. А где скорость реакции? Оперативность в чем? Ведь быстрее то, что короче, ведь так? У бушменов вот нет.
Впрочем, ковачи не лучше. Кал снова досадливо морщится. Он здесь уже целый земной месяц, а никакого прогресса не наблюдается. Кал уже сейчас может предсказать их будущее: тупые батраки, денно и нощно ковыряющиеся в земле – «родной земельке» – и питающиеся объедками с нее. Вся жизнь – сплошной компост. Вот, кстати, еще одно отличное направление для их деятельности – удобрения производить. А что им еще остается? Были бы здесь мало-мальски приличные залежи хоть чего-нибудь стоящих руд – были бы горняками. Но Корабль уже просканировал местность – с рудой ребятам не повезло. Крупных, богатых на рыбу, озер или рек по близости тоже не наблюдается. Сплошная грязь под ногами. Да вот эти пещеры с черновиками дипломной каловской работы.
Через сотню лет – когда, верно, не будет уже и самого Кала, разве что внука какого назовут в его честь – эти пещерки станут тут Главной Местной Достопримечательностью. Кал злорадно усмехается, представляя как будут корежиться местные «ученые» в жалких попытках разгадать его «жуткие тайны». О да, его парадигма личного спряжения – величайшая тайна этой Вселенной! Может, еще парочку нашкрябать им на память? Пусть поломают мозги…
Планы мести обрывает осторожный хруст откуда-то справа. Кал незаметно скашивает вправо глаза.
На этот раз его улыбка вполне дружелюбна. Существо в кустах вызывает у криптонца искреннюю и почти нежную симпатию. Он даже не хочет принижать его прозвищем «человек». О нет, это индивид. Забавный – но, в отличие от соплеменников, до жути любознательный.
Кал усмехается и – мгновенный рывок – он уже в кустах. Любуется собственным отражением в бликующей на солнце лысине. Отсутствие волос – «уродство» из-за которого с ним почти не общаются сородичи, презрительно кривя при этом губы – даже это вызывает в душе Кала нежность. Точней сама причина отсутствия практически всего волосяного покрова – любознательность. Лысик, единственный из племени, сунулся исследовать Корабль. За что и схлопотал от него бесплатную «лазерную эпиляцию». У криптонской техники тоже есть чувство юмора. И система защиты.
Зато глаза уцелели. Только они тоже… будто выгорели. Не разберешься – зеленые, серые или голубые. Зато с зачатками интеллекта – в отличие от всех остальных глаза этой планеты. И полным отсутствием страха. Смотрят спокойно и выжидающе. Мол, ну и что ты мне сделаешь, пришелец? Чтоб не сделал – всё равно завтра приду к пещерам опять. Пока не вызнаю чем ты там занимаешься – ты от меня не отделаешься.
Кал задумчиво проводит пальцем по бывшему «пристанищу» уже несуществующей брови парня. Хмыкает про себя: тонкая рыжеватая линия пала смертью храбрых во имя Знания. Но настроение у Кала невеселое: местные пещеры – это вам не межгалактическая библиотека имени Гиз-с-га, здесь и убиться недолго. Кал сам срывался пару раз. Но в отличие от лысика у него титановые кости и железная кожа.
А вот кожа индейца – гладкая… плавная… как линии Корабля… как статуя Ночной Тени. Кал видел ее лишь раз, но она до сих пор для него – эталон красоты. Этот парнишка тоже – как Ночная Тень. Лысый, тонкий и плавный. Гладкий. Нежный. Соблазнительно нежный.
Криптонец хмурится сильнее. Как давно у него уже не было секса? Может, потому этот мир с его дикарями и бесит его так сильно? Может…
Пользуясь его задумчивостью парнишка осторожно придвигается ближе, тянется пощупать необычную ткань гиперкостюма… И вздрагивает, когда ткань вдруг растворяется под его пальцами. Вскидывает на Кала испуганный взгляд и видит довольную усмешку: всё-таки эмпатическая ткань – отличная штука, Кал в этом уже не раз убеждался.
Но еще ни разу – с земным аборигеном…
Жар… Теснота… Вскрик… Отличная парадигма для «оргазма» подбирается…
Надавить… Замереть… Приласкать… Слизнуть выступившую от боли невольную слезинку…
Стиснуть зубы… Прохрипеть… Впиться в тонкие губы… Выпить до дна чужой стон…
Глубже… И снова… Сильнее… До боли… До сладкой боли…
Толкнуться… Завибрировать всем естеством… Взорваться – всей сущностью…
Поделившись… Семенем…
И новым знанием. Нравится, лысик?
Утта прибежала в поселение вся взъерошенная. И через пару минут всполошила весь стан. «Наман дерется с Сагидом! Там, в пещере! Громко и больно! Куевдятся, как клубок степных змей! Дерутся! Дерутся! Дерутся! Поднял руку! На бога! Плохой Сагид! Плохой-плохой! Враг бога – наш враг!» Гомон в поселении не смолкал до утра.
А в пещере не смолкали стоны…
URL записи
04.04.2011 в 10:02
Пишет dora_night_ru:Все...умер..от смеха...
А он так старался
И на тебе URL записи
Практика
07.03.2011 в 03:24
Пишет dora_night_ru:Практика. Клекс. В подарок для Веро.
Название: Практика
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: R
Жанр: драббл, PWP (то есть сюжета нету, один лишь только повод)
Размер: мини
Статус: закончен
Посвящение: для vera-nic. Солнышко, знаю, что совсем не то, что ты хотела – но пусть это скрасит тебе ожидание
Саммари: практика – дело нужное!
читать дальше
В редакцию «Факела» Кларк заходит нахмуренный, нервно покусывая губы. Хлоя заинтересованно вскидывает бровки:
– Ну и видок у тебя, Кларк. Тебя не было пять минут, а выглядишь так, будто двухчасовую драму посмотреть успел.
– Не драму, нет… Не совсем… Я видел… Только что, в классе биологии… Видел, как наша соседка Миа Дженкинс целовалась с одноклассницей.
– Повезло тебе, приятель, – завистливо присвистывает Пит.
– Нет, я… Понимаешь, Пит, только сегодня утром в автобусе, по дороге в школу, она хвасталась мне, что ее пригласил на танцы Боб Тортон. Советовалась, какие юбки больше нравятся мальчикам. И выглядела такой счастливой. Нет, правда, она была рада, что идет с Бобом на танцы! А теперь целуется… с девочкой… А как же Боб?
Кажется, Кларк готов заплакать. А вот Хлоя наоборот вдруг начинает хихикать.
– Так из-за Боба они и целуются. Она ж практикуется, Кларк! Чтоб не ударить в грязь лицом перед своим парнем.
– С девочкой?
– Ну, с мальчиком – это была бы измена, – Хлоя выдает свою фирменную усмешку краем губ. – К тому же, вы, пацаны, такие чурбаны и вообще… Вдруг вы трепать начнете? Или сразу навыдумываете себе черти что? А подружка… Ну, это надежно, и нежно… так нежно…
– Эй, – подозрительно щурится Пит, – а откуда ты знаешь?
Хлоя хитро усмехается, как усмехается всегда, когда собирается раскрыть друзьям очередную «такую явную» тайну, которую они никак не могут допетрать сами.
– Скаутский лагерь «Дивный ельник». Скрипучая кровать, пружина упирается под лопатку. Колется армейское одеяло. И мы с Сарой Джейкобс под этим самым одеялом Нам было по двенадцать. Как сейчас помню: у нее были пухлые губы и властный язык. А еще она обожала яблоки. Этот привкус во рту! Не знаю где она сейчас и что с нею, но одно могу сказать точно: Сара Джейкобс даже в двенадцать лет могла дать фору большинству моих тринадцати-, четырнадцати-, пятнадцати- и шестнадцатилетним знакомым парням. – Хлоя переводит взгляд с одного потрясенного лица на другое. – Эй, вы чего? Изучение «французских секретов» с подружкой – это обычное дело. Рты-то у всех одинаковые, что у мальчиков, что у девочек. Пит, кончай строить мне рожи! Ты хочешь сказать, что вы с Кларком никогда не помогали друг другу… ну, в этом…
– Чего?! – Пит ревет раненым буйволом. – Чтоб я и Кларк? Да как ты могла подумать о нас такое, Хлоя Салливан? Да мы почти что братья! Обвинять нас! В каких-то извращениях… Да кто ты после этого?
– Мы нет… – смущенно лопочет Кларк вслед за другом. – Что ты, Хлоя. И вообще… мне на урок пора.
Кларк опрометью выскакивает за дверь, подальше от разъяренного Пита и Хлои с ее чересчур богатой фантазией.
А по пути в класс пытается понять, что смутило его больше: предположение подруги – или реакция друга?
Видение целующейся в школьном классе парочки преследует Кларка весь день, наполняя душу мутным сизым беспокойством. А еще больше бередит сознание признание Хлои. Все девочки делают это? И даже часть мальчиков? Ну, не такая часть, как они с Питом… нормальная часть… Нормальные мальчики делают это друг с другом… Или всё-таки ненормальные?
К концу дня Кларк мечтает побиться головой об стену, чтоб вытряхнуть из головы хоть пару смущающих мыслишек. И стены луторовского замка почему-то кажутся ему наиболее подходящими для этой цели.
– Что-то случилось, Кларк? Что-то в школе?
– А как ты… С чего ты взял?
– Ну, судя по отчету моего банкира на ферме всё в порядке. И с Ланой я только в обед виделся, она не показалась мне чем-либо расстроенной. Я даже заметил в «Тейлоне» мисс Салливан, она неторопливо пила свой латте и явно не собиралась ни на какое расследование. Остается школа. Так что случилось? Тест по биологии завалил?
Напоминание о биологии сразу воскрешает в голове развратную картинку. Вот Миа Дженкинс придвигается ближе… рука одноклассницы мягко массирует ей затылок… губы почти…
Черт! У Кларка сдают нервы.
– Лекс, а правда, что девочки практикуются целоваться друг на друге?
– Есть такое дело. Это тебе Хлоя поведала? Не думаю, что Лана, ей было бы не с руки обсуждать с тобой такое.
– Да, Хлоя, – Кларк не видит причин отпираться. И спешит пожаловаться: – А еще она сказала… что та девчонка многим ее парням фору даст… А мы с ней целовались в прошлом году!
– И теперь ты переживаешь, что не произвел на мисс Салливан должного впечатления.
– Ну… Я… Не то чтобы… Но в общем…
– И ты решил последовать примеру девочек и попрактиковаться с другом? – Лекс отставляет в сторону бокал. – Ну, ты сделал правильный выбор, что пришел именно ко мне: из всех твоих друзей у меня больше всех опыта по этой части… Не считая, конечно, моего отца, но вряд ли ты б захотел целоваться с ним, правда? – «А вот он был бы не прочь, старый козел».
Лекс правым коленом становится на диван, а его правая рука опирается о диванную спинку где-то за Кларковым плечом.
– Надеюсь, ты отпросился на ночь? Практика может затянуться.
– Ты?! Я и ты…
– Ты ж сам хотел.
– Да я… В общем, я…
Кларк хочет сказать, что ничего подобного ему и в голову не приходило. Очень хочет. Но почему-то не может выдавить из себя ни слова. Во рту пересохло. И сердце бьется от страха. Часто-часто. Громко-громко. И от того, что Лекс может его услышать – еще страшнее.
– Я, – Кларк нервно облизывает губы…
А в следующую секунду их накрывают губы Лекса.
– А-а-а…
– Да, – вторит ему Лекс. – Да, Кларк… ты правильно решил… практика – великая вещь…
Луторовский язык ласково и слегка щекотно облизывает верхнюю губу. Затем спускается к нижней. Слегка прикусывает ее. Вбирает в себя, посасывая.
– Если ты не уверен в ответной реакции… не торопись, Кларк… Торопиться в этом деле вообще не стоит…
Да, торопиться не стоит, Кларк полностью с ним согласен. Особенно, когда от неторопливых движений языка и губ так приятно дрожат коленки. И тяжесть в затылке… Хочется откинуться назад… Или плотнее прижаться к руке, которая мягко массирует затылок… перебирая волосы… А губы скользят по щеке… будто бабочки задевают крыльями кожу… И снова губы к губам.
У Кларка вырывается стон. И рот приоткрывается сам собою. Нахальный луторовский язык тут же пользуется ситуацией. Ну, на то он и луторовский.
Язык к языку. Толчки и скольжения. Сводящие с ума толчки и скольжения. Кларк раньше и не подозревал, что у него на языке столько нервных окончаний. И что ощущение чужого дыхания во рту может так заводить.
– А вот если партнер… ша… да, если она пустила твой язык… внутрь… Это явный знак, что пора идти дальше… Это почти приглашение, Кларк… Приглашение запустить ей руку под блузку.
На Кларке нет блузки, только старая майка, но, кажется, Лекса это совсем не смущает. Его руку и подавно. Пальцы пробегаются по позвонкам. Будто по клавишам пианино. Лекс ведь музыкант, вспоминается Кларку. Прекрасный музыкант… Так чудно играет! Прямо по внутренним струнам перебирает подушечками пальцев.
Ох, черт! Кларка выгибает дугой. И он обессилено падает на диван. Рука перебралась вперед. И добралась до сосков. Чертчертчерт! Через Кларка будто молния прошла. Как в тот раз, с Эриком. И также как в тот раз вся его сила враз перешла к партнеру. Ощущение собственного бессилия… и силы нависшего над ним Лекса… Кларк даже не знает, что заводит его больше.
Кларк не чувствует дивана под собой. Он будто парит. А, может, и впрямь парит? Кларк судорожно цепляется в рубашку Лекса. Потому что сейчас это единственная его опора во всей дурацкой вселенной.
А потом Лекс цепочкой поцелуев добирается до той самой точки за ухом… И у Кларка темнеет в глазах. Всего на секунду темнеет в глазах – но этого хватает, чтобы Лекс лишился рубашки. Дорогая, наверно, была вещица. Ну, может, у Кларка еще получится сшить ее обратно из двух половинок? Пуговицы, правда, придется поискать…
– Ого, – Лекс на минуту отрывается от исследования эрогенных зон Кларка. – А вот это приглашение как минимум в штаны. Когда на тебе так страстно рвут рубашку.
– Прости!
В ответ Лекс провокационно вскидывает брови:
– А с брюками так можешь?
Кларк испуганно мотает головой. Он-то может. Порвать. А вот объяснить это всё… потом… у него получится вряд ли…
– Значит, придется по старинке… Менее эффектно… зато наверняка…
Пуговка. Молния. Трусы.
– А-а-а… ах…
Кларк судорожно вскидывает бедра, стремясь плотнее вжаться в лексову руку. Которая так уверенно обхватывает ствол. Отводит верхнюю плоть. Большим пальцем подразнивает уретру. Ладонь чуток соскальзывает вниз. Чтоб средний палец смог дотянуться до промежности. Поласкать подушечкой пальца. И снова плавные движения по стволу. Пока вторая рука ласкает соски. А губы впитывают каждый стон.
И глушат крик оргазма.
– Ну, можно сказать, что поцелуи у тебя уже получаются. Не то чтобы слишком хорошо… Но пока будешь проходить летнюю практику в «ЛуторКорп», думаю, мы и эти твои знания подтянем.
– Только поцелуи? – сонно щурится юный Кент.
– Обижаешь, Кларк. У меня богатая фантазия. Я же говорил, что ты сделал правильный выбор, что пришел именно ко мне.
URL записи
Вам эта кепочка ничего не напомнила?
07.03.2011 в 09:45
Пишет dora_night_ru:Вам эта кепочка ничего не напомнила?
URL записи
Вождь краснозадых
28.04.2011 в 00:39
Пишет dora_night_ru:Баловство
Что-то мне постебаться захотелось. А то навалилось тут всякого, нужно встряхнуться.
Название: Вождь краснозадых
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Жанр: драббл, юмор (причем стебный)
Рейтинг: PG-13
Размер: мини, ну совсем мини
Саммари: выкупы бывают разные…
читать дальше
Кларк быстренько отодвинул мобилку от уха и даже ладонью микрофон прикрыл, дабы не слышать льющуюся из нее скорбную оду. Но с его слухом это помогло мало. Придется либо бросать трубку (и желательно куда-нибудь в соседний штат), чего Кларк делать совсем не любил, либо попытаться еще раз разобраться чего же от него хотят.
– Ми… мистер… Послушайте, мистер, объясните вы внятно, чего вы хотите?! Покоя? А я тут причем? – на секунду в голове мелькнула страшная догадка: – А вы случаем не наш новый сосед, не? Я знаю, что мы с Лексом иногда шумим по ночам, но… Не сосед? Слава богу! А то я уже испугался, что придется опять звукоизолировать квартиру. Уже третьим слоем. Но погодите, если не сосед, то что… Десять миллионов? Мне? А зачем они мне? Не, почему? Конечно, я могу придумать, что с ними делать. А чисто любопытства ради, это в долларах? В сомалийских шиллингах? А какой сейчас курс? Да, извините, я отвлекся. Так чем я помочь-то могу? А причем здесь Лекс? Вот он точно вам сомалийские шиллинги не поменяет, он вообще только на долларах и евро специализируется. Ну, еще может… а что там в Арабских Эмиратах ходит?
Кларк испуганно замолчал – из трубки понеслись отчаянные рыдания. Черт! Теперь бросать трубку Кларку его комплекс героя не позволяет. И при этом мозг героя никак не может понять проблему. И на кой он трубку снял?! Говорил же ему Лекс: не отвечай, если звонят с незнакомых номеров.
– Слушайте! Ну, не убивайтесь вы так. Я уверен, что всё можно решить, слышите? С любой проблемой можно справиться. Вы только объясните мне наконец, В ЧЕМ эта проблема, а?
Следующие слова собеседника просто лишили Кларка речи. От удивления он чуть трубку не сломал. Даже пожалел, что не сломал. Но доламывать не решился: всё-таки кое-чья жизнь на кону.
– Вы похитили Лекса? Моего Лекса? Точно моего? Ну тогда вы сами виноваты.
На этот раз рыдания стали еще горше.
– А что вы хотели? – возмутился Кларк. – Красть людей – это нехорошо. А Луторов – еще и опасно для здоровья. Погодите, а чё, вы выкуп от меня хотите? Я что, вас неправильно понял: те десять «лимонов» – это с меня? Нет, всё-таки мне… А зачем? Ну, то есть… Лекс у вас, а деньги – мне. Как-то это нелогично. Вы лучше Лексу их и отдайте. Как компенсацию за моральный ущерб. Может, до суда и не дойдет… Почему не можете? Ах, вы его найти не можете! Чё, забыли где спрятали? Аккуратнее надо быть с носками… с Луторами то есть! Ах, сбежал. Ну, не волнуйтесь вы так: вы ж на корабле, куда он от вас денется в открытом море? Вы, кстати, в порт зайти не пробовали? Вдруг вам повезет – и он сбежит окончательно. Почему не можете? Он на корабле взрыв устроил и навигацию повредил? Ну да, это он может, он же биохимический заканчивал. Да ладно вам причитать, не взлетите вы все на воздух… А я говорю: не взлетите. Лекс летать не умеет. А вот потопить может, плавает он хорошо. Не… Не надо… Да хватит причитать! Да я понимаю, что с этого корабля 17 семей кормится, но об этом раньше надо было думать, а теперь что ж…
Следующая реплика собеседника заставила Кларка встать в боевую стойку:
– Это почему это у вас задницы болят? Это чем это вы там в свободное время занимаетесь? Это вот что, значит, он имел в виду под «коллективными переговорами»! Я! Да я! Ну что там еще?!!
Кларк смущенно закусывает губу.
– Ах, он еще провиант отравил и у вас теперь понос. Ну чем вы слушали? Я ж уже говорил: он биохимический заканчивал. «Био», понимаете? Органика там всякая. Яды, мутагены… Вас кроме задницы там пока ничего не беспокоит? Никаких подозрительных сыпей, галлюцинаций, отклонений в поведении? Хотя нет, с этим я вам точно не помогу. Так, собственно, зачем вы звоните? Найти и обезвредить заразу? Не, я не смогу. Третий раз повторяю: биохимический у нас Лекс заканчивал. Ах, вы Лекса и имели в виду? Его найти? Ой, боюсь, с этим тоже будут проблемы. Если Лекс не хочет, чтоб его нашли… Я его последний раз три года искал… О, придумал! У меня тут где-то пригласительный на мою свадьбу завалялся. Я счаз дату на завтрашнее число подправлю и вышлю вам его факсом. К утру будете в Норфолке, у Лекса в этом порту личный док. Да точно будете, отвечаю.
Пару минут приходится выслушивать поток благодарностей.
– Не, я встретить вас не могу: теперь моя очередь прятаться. И ректальными свечами запасаться. А то после моих шуток про свадьбы у меня тоже задница всегда болит…
URL записи
Моя детка
11.05.2011 в 20:29
Пишет dora_night_ru:Я соскучилась по клипам
URL записиНазвание: Моя детка
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей принадлежат создателем сериала Smallville. В клипе использована песня в исполнении группы Kamon «Эй, детка». И даже идея не нова
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: Автор – дальтоник и иногда путает розовый с зеленым!
Саммари: «У тебя новая прическа, милый?»
Посвящение: для моей любимой брюнетки Danita_DEAN
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей принадлежат создателем сериала Smallville. В клипе использована песня в исполнении группы Kamon «Эй, детка». И даже идея не нова
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: Автор – дальтоник и иногда путает розовый с зеленым!
Саммари: «У тебя новая прическа, милый?»
Посвящение: для моей любимой брюнетки Danita_DEAN
Любовь – война
14.05.2011 в 01:39
Пишет dora_night_ru:...и еще немного клипов...
URL записиНазвание: Любовь – война
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Морган/Кэл и Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей принадлежат создателем сериала Smallville. В клипе использована песня в исполнении Пелагеи «Когда мы были на войне».
Саммари: В любви как на войне…
Посвящение: для Чеди Даан за все ее морганокэловские прелести!
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Морган/Кэл и Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей принадлежат создателем сериала Smallville. В клипе использована песня в исполнении Пелагеи «Когда мы были на войне».
Саммари: В любви как на войне…
Посвящение: для Чеди Даан за все ее морганокэловские прелести!
А я тебя не люблю
15.05.2011 в 15:50
Пишет dora_night_ru:И бог любит троицу
URL записиДорогие мои ПЧешечки! Как же я вас люблю! Порой люблю даже больше реальных друзей: потому что далеко не всех своих «тараканов» я могу представить реальным друзьям (стереотипы и «маски» иногда больше мешают, чем помогают) 
И за то, что с вами я всегда и абсолютно во всем могу откровенна – огромное вам спасибо!
Эта неделя прошла у меня под знаком Windows Movie Maker – им неделю и закончим
Это всем вам
Название: А я тебя не люблю
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: все права на персонажей сериала принадлежат создателям оного сериала, песня – Банд'Эрос, мне – только моя больная фантазия…
Жанр: юмор
Саммари: кто из них кого не любит…
И за то, что с вами я всегда и абсолютно во всем могу откровенна – огромное вам спасибо!Эта неделя прошла у меня под знаком Windows Movie Maker – им неделю и закончим
Это всем вам
Название: А я тебя не люблю
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: все права на персонажей сериала принадлежат создателям оного сериала, песня – Банд'Эрос, мне – только моя больная фантазия…
Жанр: юмор
Саммари: кто из них кого не любит…
Парадигма на пещерной стене
01.06.2011 в 18:23
Пишет dora_night_ru:У меня есть повод для радости
Ура! Я сдала «Общую лингвистику»! Это же стоит отметить, правда?
Название: Парадигма на пещерной стене
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Кал из родов Элов/лысик
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: R (ну, типа слэш – но секса кот наплакал)
Жанр: драббл
Размер: мини
Warning: секса мало… очень мало… но я очень устала…
Саммари: Иногда со стороны – совсем не виднее. Точнее, просто видится что-то не то…
читать дальше
Кал из рода Элов подтянулся в последний раз – взмах ногой – сжаться в пружину – всё. Он выбрался. Мрачная пещера с ее духотой и липкой пылью позади. Точней, снизу. А он на ее вершине. Хотя на этой планете он и есть вершина. Вершина эволюции, о да! Вершина развития. Верхушка всего сущего.
В очередной раз в голове мелькнула мысль не возвращаться на Криптон, а остаться здесь, на Земле. Остаться здесь Богом. Ведь, наверно, лучше стоит царствовать здесь, чем служить криптонской науке… Кстати, красиво звучит, надо записать куда-нибудь на память, а потом использовать в каком-нибудь романе, что ли… Или подкинуть идею Ие из рода Сус: она, кажется как раз пишет что-то такое.
Но потом взгляд Кала упал на долину и он тут же вспомнил, почему идея царствовать здесь так и не прижилась у него в голове. Над кем царствовать-то? Над племенем этих убогих? Чье невежество мрачнее любой пещеры? А их примитивизм душит его сильнее любой цензуры. Местные аборигены липнут к нему, как та пыль в пещере. Интуитивно тянутся к его силе и знаниям… И ничего. Они не желают перенимать его знания, им плевать на них. Они просто ленивые тупые паразиты, мечтающие повиснуть на шее (или хотя бы на пятке) у более сильного.
«О, наш Наман!» – скандируют они ему. Но это всё, на что их хватает. Они готовы убивать своих же за протекцию могущественного чужака, приносить ему кровавые жертвы. Но эта протекция нужна им лишь для одного – и дальше прозябать в своем болоте. И ни-ни пытаться вытащить их оттуда! Пальцы отгрызут – по самые яйца.
Кал досадливо поморщился. Ну надо же, «яйца». Раньше подобные пошлости ему и в голову не приходили. А теперь вот… Мда, всё-таки синсемантическое окружение играет большую роль в языковой системе. Кстати, о языковой системе: Кал ведь на эту богом забытую планетку не править прибыл, а собирать материал на дипломную по развитию примитивной речи.
Значит, хочешь – не хочешь придется снова спускаться вниз, поближе к стоянке дикарей. Вслушиваться в их щелкающие, хрипящие звуки. Пытаться отыскать логику в бессмысленных повторах. Например, влияет ли количество повторов на значение слова? Он уже сталкивался с чем-то подобным: у бушменов множественное число демонстрируется повторением слова (один человек – «ту», несколько человек – «ту-ту», большая толпа – «ту-ту-ту»). Тогда он пришел к выводу, что логика у тех дикарей отсутствует как вид. Чем больше людей – тем большую опасность они могут представлять для племени – тем быстрее, по идее, о них необходимо предупредить соплеменников. А где скорость реакции? Оперативность в чем? Ведь быстрее то, что короче, ведь так? У бушменов вот нет.
Впрочем, ковачи не лучше. Кал снова досадливо морщится. Он здесь уже целый земной месяц, а никакого прогресса не наблюдается. Кал уже сейчас может предсказать их будущее: тупые батраки, денно и нощно ковыряющиеся в земле – «родной земельке» – и питающиеся объедками с нее. Вся жизнь – сплошной компост. Вот, кстати, еще одно отличное направление для их деятельности – удобрения производить. А что им еще остается? Были бы здесь мало-мальски приличные залежи хоть чего-нибудь стоящих руд – были бы горняками. Но Корабль уже просканировал местность – с рудой ребятам не повезло. Крупных, богатых на рыбу, озер или рек по близости тоже не наблюдается. Сплошная грязь под ногами. Да вот эти пещеры с черновиками дипломной каловской работы.
Через сотню лет – когда, верно, не будет уже и самого Кала, разве что внука какого назовут в его честь – эти пещерки станут тут Главной Местной Достопримечательностью. Кал злорадно усмехается, представляя как будут корежиться местные «ученые» в жалких попытках разгадать его «жуткие тайны». О да, его парадигма личного спряжения – величайшая тайна этой Вселенной! Может, еще парочку нашкрябать им на память? Пусть поломают мозги…
Планы мести обрывает осторожный хруст откуда-то справа. Кал незаметно скашивает вправо глаза.
На этот раз его улыбка вполне дружелюбна. Существо в кустах вызывает у криптонца искреннюю и почти нежную симпатию. Он даже не хочет принижать его прозвищем «человек». О нет, это индивид. Забавный – но, в отличие от соплеменников, до жути любознательный.
Кал усмехается и – мгновенный рывок – он уже в кустах. Любуется собственным отражением в бликующей на солнце лысине. Отсутствие волос – «уродство» из-за которого с ним почти не общаются сородичи, презрительно кривя при этом губы – даже это вызывает в душе Кала нежность. Точней сама причина отсутствия практически всего волосяного покрова – любознательность. Лысик, единственный из племени, сунулся исследовать Корабль. За что и схлопотал от него бесплатную «лазерную эпиляцию». У криптонской техники тоже есть чувство юмора. И система защиты.
Зато глаза уцелели. Только они тоже… будто выгорели. Не разберешься – зеленые, серые или голубые. Зато с зачатками интеллекта – в отличие от всех остальных глаза этой планеты. И полным отсутствием страха. Смотрят спокойно и выжидающе. Мол, ну и что ты мне сделаешь, пришелец? Чтоб не сделал – всё равно завтра приду к пещерам опять. Пока не вызнаю чем ты там занимаешься – ты от меня не отделаешься.
Кал задумчиво проводит пальцем по бывшему «пристанищу» уже несуществующей брови парня. Хмыкает про себя: тонкая рыжеватая линия пала смертью храбрых во имя Знания. Но настроение у Кала невеселое: местные пещеры – это вам не межгалактическая библиотека имени Гиз-с-га, здесь и убиться недолго. Кал сам срывался пару раз. Но в отличие от лысика у него титановые кости и железная кожа.
А вот кожа индейца – гладкая… плавная… как линии Корабля… как статуя Ночной Тени. Кал видел ее лишь раз, но она до сих пор для него – эталон красоты. Этот парнишка тоже – как Ночная Тень. Лысый, тонкий и плавный. Гладкий. Нежный. Соблазнительно нежный.
Криптонец хмурится сильнее. Как давно у него уже не было секса? Может, потому этот мир с его дикарями и бесит его так сильно? Может…
Пользуясь его задумчивостью парнишка осторожно придвигается ближе, тянется пощупать необычную ткань гиперкостюма… И вздрагивает, когда ткань вдруг растворяется под его пальцами. Вскидывает на Кала испуганный взгляд и видит довольную усмешку: всё-таки эмпатическая ткань – отличная штука, Кал в этом уже не раз убеждался.
Но еще ни разу – с земным аборигеном…
Жар… Теснота… Вскрик… Отличная парадигма для «оргазма» подбирается…
Надавить… Замереть… Приласкать… Слизнуть выступившую от боли невольную слезинку…
Стиснуть зубы… Прохрипеть… Впиться в тонкие губы… Выпить до дна чужой стон…
Глубже… И снова… Сильнее… До боли… До сладкой боли…
Толкнуться… Завибрировать всем естеством… Взорваться – всей сущностью…
Поделившись… Семенем…
И новым знанием. Нравится, лысик?
Утта прибежала в поселение вся взъерошенная. И через пару минут всполошила весь стан. «Наман дерется с Сагидом! Там, в пещере! Громко и больно! Куевдятся, как клубок степных змей! Дерутся! Дерутся! Дерутся! Поднял руку! На бога! Плохой Сагид! Плохой-плохой! Враг бога – наш враг!» Гомон в поселении не смолкал до утра.
А в пещере не смолкали стоны…
URL записи
@темы: Архив dora_night_ru
I believe in Moire. Twice. 3-й-Невеста-4-й сезоны "Шерлок ВВС"? Нет, не видел.
Работа на дом. Часть II. Глава 1.
Работа на дом. Часть II. Глава 1.
Ну-с, приступим-с помаленьку...
Название: Работа на дом. Часть II. Глава 1.
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Ол/Лекс и рядом взъерошенный Кларк бегает
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: AU, ангст, экшен
Warning: будет нецензурная лексика – впрочем, как всегда.
Сиквел: «Да это ж сенсация, мать вашу!»
Саммари: Считается, что жизнь удалась, когда на работе тянет домой, а дома – на работу. Но если дом превратился в работу – это как засчитать?
читать дальше
Кларк совсем не против, чтоб на его могиле выгравировали что-нибудь из Голдсмита: ему определенно нравится этот парень. Что угодно из Голдсмита – но только не эти два, вроде схожие, но почему-то различные суждения. «Ожидание счастья – тоже счастье». И вот еще одно: «Часы, которые мы проводим среди счастливых надежд, гораздо приятнее тех, в которых мы наслаждаемся достижением цели».
Кларк хмурится, запрокидывая голову кверху, будто пытаясь прочесть ответ серди звезд. Был ли он счастлив без Лекса? Не зная его… или, узнав, мечтая о нем… Разве он был тогда по-настоящему счастлив? И разве теперь – ЗНАЯ – он сможет быть счастлив без него?
Кларк не знает ответов на эти вопросы. Потому что ему страшно знать на них ответы.
А еще страшнее от того, что рано или поздно ответить всё же придется…
#Анамнез#
26 октября 1996 года у Присси Джонсон на биологии впервые пошли месячные и она грохнулась в обморок. Чак Дэвис пролил сок перед кабинетом химии, и Барти Джонс, поскользнувшись, сломал себе руку. На обед в столовой была пицца и зеленые бобы. А учительница пения заболела и последней парой у учеников 4-В была физра. Они отрабатывали баскетбольные броски.
А после душа голый Оливер Квин в деталях и в лицах хвастал всем присутствующим в раздевалке, как лапал сиськи Мэри Джейн Майер. Хотя лапать там особо было нечего. Но он очень хорошо рассказывал. Очень. У половины пацанов встал. И у Лекса Лутора тоже. Встал на Квина.
Из раздевалки Лекс выскочил, как ошпаренный. Летел со школьного двора на всех парусах.
Чтоб быть перехваченным в воротах. Квином.
– Поехали.
– Куда? – просто сказать, что Лекс был ошарашен – это всё равно что ничего не сказать. Ну вот просто ни слова. Просто сделать вид, что это не с ним. Квин разговаривает не с ним. Не его берет за руку. Не его – ни в этой жизни – не он – не этой рукой – не его руку – тащит в свой лимузин.
– Ко мне.
– На кой? – Лекс даже не злится. Лекс просто растерян. Хотя… растерянный Лутор – это очень даже непросто. Но Квину вот удалось… вывести его из себя… вывести и увести…
«Сейчас он завезет меня на один из своих заводов и перемелет на компост», – мысли жгут лысую черепушку изнутри. А квиновская рука, по-прежнему сжимающая запястье, жжет снаружи. «Или будет ставить опыты. Типа почему я лысый. Захотелось, блять. А я так самовыражаюсь: по ночам стригусь налысо. Или меня стригут гномики. Маленькие лысые гномики. Я продал им душу в обмен на оценку по алгебре, и они теперь взимают проценты по сделке растительностью с головы. А ты разве не знал, Олли? Ну так спроси, я те расскажу. Ты только спроси. Хоть что-нибудь…»
Но Квин молчит. Пялится в окно, урод, и знай себе помалкивает. Впрочем, нет, не урод. Это Лекс уже понял. Сегодня. На физре. Осталось это признать. И уточнить детали.
– Так чё ты хочешь, Квин?
– Тебя, Лутор.
– Типа в пожизненное рабство? Это такая новая игра? Новый способ достать Тюфякоида, да? Сам придумал? Или кто подсказал? Кто ж у нас такой умный? Джеффри? Уолден? Ну не Барти же из параллельного, а?
– Когда ты молчишь, ты мне нравишься больше.
– А я тебе нравлюсь? – Лекс пытается скрыть смущение и непонятный страх за привычной, такой уже родной, маской язвительности.
Которая разбивается вдребезги о взгляд серых глаз, смотрящих в упор:
– Ты мне нравишься, Лекс. А теперь помолчи.
У Лекса вмиг пересыхает в горле. И он чувствует, что краснеет. Ну, наверно. Он никогда не краснел… до этого… папа думает, это такая особенность организма… его организма… Но сейчас. Ему душно. И сердце стучит. Даже нет, не стучит, телепается где-то внутри половою тряпкою. И надо бы что-то сказать – но хочется заныкаться куда-нибудь, в нору поглубже, и… подрочить, что ли? Ну не рыдать же, как сопливой девчонке! Лучше по-мужски, в душе, ну… погонять себе шкурку, да.
– Кха… Куда… а куда мы собственно, а? – Да, Квин, конечно, велел помолчать. Да только всякие Квины Луторам не указ! Да. Не будет Лекс корчить тут из себя дрессированного пуделя. И вообще… Ему надо отвлечься.
– Ко мне.
– В смысле, к тебе домой?
– Ну не в офис же. У меня рабочего кабинета еще нету. И съемных квартир тоже.
– А не рановато ли представлять меня твоим родителям? – на этот раз усмешка получается что надо, папе б понравилось.
Но Олли продолжает невозмутимо пялиться в окно.
– По ходу разберемся.
По ходу разбираться ни с кем не приходится: в пентхаусе они одни. Лекс нервничал до этого? Фигня, это был приятный тайский массажик нервишек по сравнению с тем внутренним тремором, что бьет его сейчас. Он, Лекс Лутор, наедине с Королем школы, Оливером Квином. Он, маленький Лутор, и Квин с большой буквы. Нет, Луторы, конечно, не перед чем не пасуют. Но мать вашу за ногу, ему ж тринадцать лет и у него сегодня впервые встало на парня! А через каких-то полчаса он уже с этим парнем… наедине… и в приоткрытую дверь видна кровать… Полный абзац.
Лекс поспешно облизывает пересохшие губы и старается незаметно вытереть о брюки вспотевшие ладони. Он ни за что не признается, никому на свете, но он чувствует себя дурак дураком посреди всего этого великолепия. Понятия не имея чего ждать от Квина. Кстати, какого черта он уже минут десять роется на кухне? Пожрать приспичило? Так мог бы и Лексу чего предложить. Не то чтобы ему сейчас хоть что-то полезло в глотку, но элементарные правила приличия просто требуют… ну, хотя бы стакан воды, а то в горле дерет.
Бли-и-ин! Он и Квин. Он и Квин, чтоб вас всех! И Квин даже сказал, что Лекс ему нравится. Может, он пацанам фант проспорил? Да не, это ж Квин: ну откупился б на худой конец. Но – он и Квин? Это ж нереально, люди добрые. Если завтра Лекс при всех назовет Квина «Олли»… Ух, даже голова закружилась. Но если правда? Вот сейчас они поговорят… узнают друг друга получше… может, даже поцелуются… А что такого? Это ж Квин, первый ловелас школы. А Лекс не какая-нибудь кисейная барышня, он ломаться не будет. Ну, не слишком. Поцелуи – это, говорят, приятно. Особенно когда с этим, с петтингом. Не, до петтинга они в первый раз вряд ли дойдут. Но было б прикольно. А то Лексу уже шестнадцать, а его до сих только тетя Мэри Маргарет на Рождество целует. А тут целый Квин. Он ведь опытный, да? Лекс даже сможет поучиться. И вообще. Ну и что, что не с девчонкой? Губы, они у всех одинаковые. Да и руки тоже. И вообще, пацан лучше знает, что надо другому пацану. А Квин к тому же опытный. Кажется, Лекс это уже говорил…
Ход мыслей окончательно сбивает метеором влетевший в комнату Оливер. Который снова бесцеремонно хватает за руку и не говоря ни слова… Тащит в спальню?! Зажав во второй руке бутылку оливкового масла.
– Э-э-э… Квин! Ол! Как там тебя? Может, мы того, поговорим?
– Я же уже сказал, ты мне больше нравишься, когда молчишь.
– Не… Не могу я молчать… Ай! У тебя руки холодные.
– Зато член горячий.
– Убери от меня свои холодные руки, слышишь? И горячий член тем более! Да оставь ты мои брюки в покое… Ай-ай-яй! Ты мне трусы порвал!
– Новые куплю.
– Квин! Погоди! Постой! Ты зачем?
Оливер наконец перехватывает пытающиеся помешать ему лексовы руки и решительно вжимает тонкие запястья в матрас над лысой головой.
– А ты думал, я тебя чаю выпить позвал? Хватит ломаться, Лекс, я видел, у тебя встало. На меня встало. И у меня тоже стоит. Чувствуешь? – горячий член вжимается Лексу в бедро. И четко ложится прямо в паховую впадинку, будто та для этого члена и создана. – Я хочу тебя, придурок, ты чё, еще не понял? Хочу со всей твоей придурью. Хочу сейчас и навсегда. И чтоб ты был только моим, слышишь? Чтоб даже смотреть ни на кого не смел. И на тебя чтоб никто не смотрел. Потому что ты – мой. Я люблю тебя, Лутор.
Лекс растерянно замирает. Так это любовь? Вот это она и есть? Когда мордой в подушку и масло по спине? Это такая любовь?
А разве важно – какая, если это любовь? Если тебя наконец-то кто-то любит… Любит так, что у него сносит крышу… Что он буквально не контролирует себя… То что еще тебе надо, Лутор? Не ты ли каждое Рождество канючил у Бога: «Пошли мне, Господи, любви великой и светлой»? Не ты ли мечтал не быть одиноким? Быть нужным кому-то. Быть нужным хоть как-то. Не ты ли твердил: «Хочу свою семью, а не папину с маминой»?
Кажется, у тебя только что появилась семья. Вогнала в тебя член по самые яйца. Так что ж ты воешь? От боли? Терпи. Ты же Лутор, ты должен бы знать, что просто так в этой жизни ничего не дается. Всё через боль. Просто этот раскаленный вколачивающийся сейчас в тебя поршень – это немножко другая боль. Новый вид боли. Ты привыкнешь к нему. Как к ремню отца. Оплеухам матери. Как к режущей боли осколков, как тогда, помнишь, когда ты кинулся защищать мать от вопящего что-то в ярости отца – и схлопотал от обоих. Чтоб не лез под горячую руку. И падая, разбил журнальный столик. Тебе потом и за него влетело, помнишь?
И эта новая боль, она же, по сути, не больнее прежних. Ее же можно потерпеть, правда? Это ведь от любви. От любви синяки на бедрах. И хлюпает кровь в надорванном анусе – от любви. И даже зубы в до боли стиснутой челюсти болят от любви. И этот стон, вырвавшийся таки, зараза, когда тебе будто кислотой обжигает нутро – это всё от любви.
А дареной любви в зубы не смотрят. В задницу – тем более.
Боль проходит быстрей, чем должна бы. На Лексе всегда, как на собаке. Ну и Олли постарался, да: заказал по инету целую аптечку, не побрезговал сам смазать ему там всё, напоил его чаем. Ромашковым. Гадость какая! Лекса даже сейчас передергивает от омерзения. Нет ничего хуже ромашкового чая. Ну, разве что бородавки их библиотекарши, но их-то никто и не думает заваривать, правда?
В принципе, всё закончилось даже лучше, чем Лекс привык. Обычно его синяки никто не смазывает мазью. Никто не гладит ободряюще по плечу. Не сопит виновато над ухом. И странное дело: Лекс не считает Олли таким уж виноватым. Он даже как-то не в обиде на него за насилие. Он вообще не в обиде за насилие. Привык? Или в этот раз любовь и вправду компенсировала всё?
Где-то в глубине наивного, детского еще, мозга мелькает мысль на грани предчувствия, что любовь – далеко не то чувство, ради которого стоит что-то прощать. Любовь вообще не для этого существует… А для чего? Этого Лекс не знает. Любовь для него незнакомая территория. А Олли, он опытный. Он наверняка лучше во всем этом сечет. Значит, надо довериться Олли?
Лекс тихонько вздыхает: что еще ему остается? Только довериться… кому-то… Раньше он доверял отцу. Теперь вот будет Олли. Ну, нельзя ведь так, чтобы совсем никому не верить, правда? Должен же он хоть кому-то доверять? Даже если он Лутор. Так почему бы не Олли? Он красивый. И умный. И капитан школьной команды. И у Лекса встает на него – в тринадцать лет это тоже аргумент не хуже прочих. Правда, встало у него только раз, и тогда он еще не знал, как оно на деле-то происходит. Но ничего, они что-нибудь придумают. Лекс что-нибудь придумает. Он же Лутор, а Луторы всегда выкручиваются из щекотливых ситуаций. Так что Лекс обязательно что-нибудь придумает. Он умный. А Ол не такой уж и опытный.
Лекс всё же вздыхает. Тихонько. Ничего, кажется, Оливер не заметил. По крайней мере, не проснулся. С этим, кстати, тоже надо будет что-нибудь придумать: ну не любит Лекс спать с кем-то в обнимку! Как выяснилось. Неудобно. И жарко. И одно одеяло на двоих. А Лекс любит спать один. И чтоб укрыться одеялом с головой, чтоб один нос торчал. А Олли укрывается только по пояс. И Лекс теперь соответственно тоже.
Юный Лутор чувствует, как в нем начинает расти раздражение. Вот какого папа разрешил ему остаться на ночь? Что, старый хрен, думаешь я тут побыстрячку все квиновские фамильные тайны вызнаю и тебе принесу на блюдечке? А хрен тебе! И мне хрен. Оливеров. Вон как раз в ногу упирается. Еще и горячим дыханием прям по затылку. Нет, так спать нельзя.
Лекс снова вздыхает. На этот раз громче. Кажется, Олли что-то почувствовал: стиснул так, что ребра того и гляди затрещат. И одеяло ногою стянул еще ниже. Зараза!
Лекс решительно выпутывается из квиновского захвата.
– Ты куда? – рука уже привычно сжимает запястье.
– В туалет, – недовольно бурчит Лутор. – Что, нельзя?
– В туалет можно, – хватка на руке слабеет. – И сразу назад.
«Да счаз! – мысленно огрызается Лутор. – Спешу и падаю».
Хотя это даже приятно, когда кто-то в тебе так нуждается. Когда ты нужен кому-то. Хотя бы вот так. Значит, ты не совсем пропащий. Не совсем еще Лутор. Если ты кому-нибудь нужен.
Это очень приятно, соглашается сам с собой Лекс. Тогда откуда взялось это странное чувство, почти иррациональная уверенность, что где-то он таки повернул не туда? И с каждым проявлением квиновской заботы всё дальше удаляется от нужного поворота…
***
Олли раздраженно откидывается на подушку: за восемь лет Лекс так и не привык спать вдвоем. По-прежнему так и норовит слинять по холодку. То в туалет, то домашку доделать, теперь вот рабочие проекты пошли. А Олли вынужден крутиться в противной холодной постели. Один. И гадать заснет/не заснет. Но самое противное, когда на грани сна порой выныривают из подсознания картинки, будто воспоминания из прежней жизни, где Лекс сам жмется к нему, льнет к любимому телу. Вот только в этих бредовых полуснах Оли почему-то брюнет.
К черту! И сны, и прически.
– И Луторов сейчас туда же пошлю, – бурчит он под нос. А затем уже громче: – Ты спать сегодня думаешь?
Буквально через пару секунд Лекс возникает в дверном проеме. Но ближе не подходит, боится, гаденыш, что Квин затащит его в постель силой.
– А ты что не спишь до сих пор? – белесые брови озабоченно хмурятся. – Может, тебе чаю? Ну, того с липой. Тебе вроде в прошлый раз понравилось.
– Мне понравилось, когда в прошлый раз мы в кои-то веки заснули вместе.
– Там пару страниц осталось. Ты же знаешь, как важен для нас этот проект…
– Вот пусть отец им и занимается. На пару с Брайаником.
– У них и без того дел хватает, – в луторовском голосе сплошное долготерпение, как ему еще не надоело, Ол вот, к примеру, уже устал его слушать.
– Так поручи проект Лейн. За что-то же мы платим твоей секретарше!
– Ло – замечательный секретарь. Но к этой информации у нее доступа нет, – Лекс все же решается подойти поближе. Гладит блондинистые вихры, будто мамаша дитя неразумное. – Потерпи, лапа, там немножко сталось. Я всё же велю Констану принести тебе чаю.
Как только Лекс скрывается в кабинете, Олли со всей дури лупит кулаком по подушке. У чертова Лутора одни бумажки на уме! Неудивительно, что отец не возражает против любовника сына: он же в Лексе родственную душу обрел. Оба на цифрах помешаны. Для обоих правление миром – это просто котировка их власти. Просто показатель, еще одна цифра. Они на мир смотрят сквозь биржевые сводки.
Вот с Олли всё не так. Он косится на композитный лук азиатских пеших лучников, обманчиво мирно висящий на стене. Вот это оружие для Ола, да. Вот это по нему. Когда жертва видна на кончике стрелы. Когда чувствуешь ее пульс. Когда ваши сердца бьются в унисон. И между двумя ударами сердца надо успеть спустить тетиву. Вот это охота. Вот это победа. Вот это трофеи!
А эти двое сражаются цифрами, бумажные черви. Всё-то им нужно рассчитать. Соразмерить. Учесть. Спланировать. А как же азарт погони? А где борьба? И ловля на живца.
Олли чувствует, как по телу пробегает сладкая дрожь. Как всегда при мысли об охоте. Сладкая горячая дрожжжжь. Сладострастная жгучая нега. Рука сама собою ныряет под одеяло. И замирает на члене поверх пижамных штанов. Он что, должен дрочить себе, как какой-то школьник-ботаник, в то время, как за стенкой мается дурью здоровый любовник? Да какой же он Квин после этого?!
Ол решительно спрыгивает с кровати. Теперь уже он замирает в дверном проеме: Лекс так соблазнительно склонился над столом, будто предчувствовал его приход. Ол предвкушающе облизывается. Ну так вот он я.
На грани сознания мелькает мысль, что отец будет недоволен, если он опять сорвет Лексу сроки. Мелькает и тут же посылается на хрен. На хрен Оливера, да. Лекс что-нибудь придумает со сроками, он у нас такой сообразительный мальчик. Так любит свои цифры.
Цифры, цифры, цифры… Оливер скоро сам рехнется с этими арифметиками. Вот сегодня, например, целый день крутилась в голове сегодняшняя дата. Одиннадцатое декабря. Почему-то казалось очень важным, что именно одиннадцатое. И именно декабря. И непременно сегодня. Может, он какой их с Лексом юбилей пропустил? А, пофиг. Олли с довольной усмешкой распутывает завязку пижамных брюк. Будем считать, что одиннадцатое декабря – это просто символ сегодняшних одиннадцати оргазмов.
А передовицу «Дэйли-Плэнет» 11 декабря 2001 года украшала фотография Квина-младшего в обнимку с Лутором-младшим под заголовком «Наследник мультимиллиардной компании Оливер Квин посетил ежегодный Бал тюльпанов со своим официальным бой-френдом Александром Лутором Третьим…»
И это было первое, что увидел Кларк Кент, выбравшись наконец-то из-под завалов амбара.
URL записи
Работа на дом. Часть II. Глава 2.
Работа на дом. Часть II. Глава 2.
Название: Работа на дом. Часть II. Глава 2.
Сиквел: «Да это ж сенсация, мать вашу!»
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Ол/Лекс и рядом взъерошенный Кларк бегает
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: AU, ангст, экшен, ТОЛЬКО ДЛЯ ЭТОЙ ГЛАВЫ – ROV
Warning: будет нецензурная лексика – впрочем, как всегда.
Warning2: Ребята! Когда я начинала фик, я была твердо уверена, что Лексу на момент истории к академии было лет 13 от силы (во всех моих фиках по детским Ол/Лекс ему примерно столько). И всё складывалось отлично. Но тут черт дернул меня залезть в хронологию сериала – и оказалось, что 16! Честно, я не рассчитывала, что он такой акселерат
Сначала я честно поставила его канонический возраст, но он меня гнетет, ей-богу! Лекс слишком взрослый для моего замысла. В общем, раз уж у моего Ола серые глаза – то пусть им в академии будет: Лексу – 13, Олли – 14.
Саммари: самая сложная работа – работа над собой.
читать дальше
Люди треплются, будто перед смертью вся жизнь перед глазами проносится. Не знаю. Когда в Гайане братки изрешетили нам всю машину, и Ол орал мне на ухо сквозь пулеметный треск, что в гробу он видал такие переговоры – я прошлую жизнь не вспоминал, прикидывал только как бы мне выбраться половчее. И когда неподалеку от Сомали какие-то придурки, возомнившие себя пиратами XX века, пытались поцарапать нам корпус яхты, в голове кроме непечатной досады ничего не возникло.
Зато обрывки прошлой жизни мелькали перед глазами, когда на том злоебучем уроке физры у меня встало на Квина. Вот тогда-то жизнь и разделась на четкие «до» и «после». На всё, что папуля успел впихнуть в меня «до» – и на всё, что пихал в меня Оливер «после». И пусть я не помню какого цвета была на мне рубашка в Гайане или из чего сделана та кепка, под которой я парил голову в Сомали – зато запомнил на всю жизнь, что от спортзала от школьных ворот 442 шага. А на Оле в тот день была шелковая рубашка в мелкий серый рубчик. И кепка на мне была драповой, в ромбик. Всё это я уже никогда не забуду.
Как уже ничего не изменю.
Не то чтобы я хотел что-то менять… Это же невозможно, правда? А отец всегда учил меня, что желать невозможного – глупо, нерационально и признак тупости. Играй тем, что раздали – или выметайся из-за стола и не мешай играть другим. Тем, кто сильнее. Умнее. И лучше тебя. Тем – кто более Лутор. И я играю чем раздали. Вот только играть в покер картами таро… Ну ладно, будем считать, что это прикольно.
В принципе, мне повезло. Судьба раздала мне Квинов, отца и сына. Не в том смысле, что вы подумали: с папашей у нас тут чисто деловые отношения. То есть мы искренне мечтаем прибить друг друга, но слишком тесно завязаны, чтобы позволить себе эту роскошь. С Олом… С Олом отдельная песня. Можно сказать, серенада. Длиной во всю мою долбанную жизнь. По-моему, он надеется, что эта песня закончится маршем Мендельсона, но я-то знаю, что всё в этой жизни кончается пресловутым маршем Шопена. Но пока еще рано. Пока не все карты сброшены. Пока что играем. Они – со мною. Я – ими. И, в принципе, все довольны.
За восемь лет я так и не привык спать вдвоем. Уже и одеял два. И сплит-система новейшей модели «подмигивает» из угла. И релаксирующая музычка еле слышно наигрывает из динамиков, встроенных прямо в матрас. А я всё равно не могу спать с ним в одной кровати.
Просто дело ведь не в кровати. Не в температуре воздуха или рисунке обоев. Всё дело в нем.
Хм. Король школы. Король школы и я. Кто б мог подумать? Король школы, я и кровать. В которой я до сих пор не могу спать вместе с ним. И его это задевает, я ж вижу. Может, потому и не могу? Позлить охота? Хотя злить Олли – неблагодарное дело. Похуже, чем папашку. Потому что даже папа рядом с ним… просто папа.
Это было бы смешно, если б не было… Ну, дальше вы знаете. Нет, правда, это забавно: я ненавидел отца до встречи с Олли. Ведь в детстве все дети хотят, чтобы родители ими гордились: обвешивают холодильник карикатурными рисунками, мастерят из бумаги всякую хрень «типа зайчик», таскают в дом сорняки под видом букетов. А родители этим гордятся. Даже когда пропускают обед с потенциальным клиентом, потому что напоминалку закрыли уши криво намалеванного Микки-Мауса. Даже когда понимают, что зайчик сделан из перспективного контракта. Даже если клоп укусит их прямо за задницу. Они всё равно гордятся. И не требует за это ничего взамен.
У меня всё было наоборот: от меня всё время требовали, требовали, требовали… А наградой за мои усилия были лишь упреки. Недостаточно смело. Недостаточно сильно. Недостаточно… Лутор. И я ненавидел за это отца. За слишком высоко поднятую планку. За все коленки и локти, которые ободрал, пытаясь до этой планки допрыгнуть. За отсутствие друзей, которые прыжкам в высоту предпочитали футбол и плавание. А больше всего – за моё не по-детски мудрое, слишком рано повзрослевшее «я», с обреченным спокойствием твердившее мне, что до этой планки не допрыгнуть никогда.
Но чем больше я его ненавидел, тем больше мечтал, чтоб он мною гордился. Парадокс? Потемки души? Детская блажь? Да почем я знаю! Знаю только, что это было мне необходимо. Признание отца было мне нужно как воздух.
А потом появился Квин.
И я вдруг проникся к отцу благодарностью. Нет, правда, папочкины дрессировки мне весьма пригодились в общении с Олли. Всё познается в сравнении, и теперь папочка уже не кажется мне монстром.
Теперь монстром кажусь себе я.
Но продолжаю скалиться в лицо судьбе, с горькой усмешкой забросившей меня на ареал Квинов. А с ними ж кроме монстров не уживается никто. И я спускаю себя с тормозов. День за днем всё больше полагаюсь на внутреннего демона. А совести затыкаю рот всеми подручными средствами. Думаете, мне жаль? Мне пофиг.
Если в процессе достижения цели ты сталкиваешься с проблемой, решить которую не можешь – значит, надо сделать так, чтобы тот, кто может, решил эту проблему за тебя. Если я не могу – сможет мой внутренний демон. Не сможет он… Найдем другого исполнителя.
А слабым я больше не буду. Никогда. Я поклялся себе в этом, когда Олли рвал мою задницу. Когда он так легко, слишком легко, заломил мои руки – вот тогда-то до меня и дошло, как так выходит, что слабые всегда снизу. К черту философские экзистенции – просто они слабаки. И их все имеют: родители, друзья, любовники… да сама жизнь. Потому что у них слишком хрупкие запястья и тщедушные ручонки. Потому что вместо борьбы они ходили на уроки фортепиано. Потому что они дураки…
Но это еще можно исправить. Пока ты жив, всё можно исправить. Именно этим аргументом мне впервые удалось заткнуть свою совесть – обещанием всё исправить. Потом. Всё, всё – но потом. А пока… А пока мне нужно быть сильным.
Поэтому на следующий день после первого траха с Олли я записался на джиу-джитсу.
– А давайте выпьем за добрачные связи! – и Ол, отшвыривая бармена, тянется прямо к бутылке.
Я прикусываю губу, стараясь скрыть злорадную усмешку, и торопливо пробираюсь к «жениху». Ну а что вы хотели, ребята? Мальчику скучно. Ваш Бал тюльпанов – нудное зрелище, вы разве не знали? Терпеть эту вычурную помпезность и претенциозный снобизм можно только, если реально влюблен. Вот тогда любовь действительно не замечает всей фальши в улыбках матрон и убожества стадной толпы, прикрывающейся крикливой показушностью. Здесь даже статуи, и те ненастоящие, просто закрашенные люди, продавшиеся за деньги. Но актеры отмоются, а «высшее» общество – вряд ли. Всю эту суетливую ложь прощает только любовь. Но она же слепая, что вы хотите от калечной бедняжки?
А Олли… Он тоже типа влюблен. И как раз это я типа пытаюсь ему напомнить. Прижимаясь всем телом. Правой рукой скользя под пиджак – и в брюки. А левой стараясь как можно незаметней выцепить «Хенесси», чтобы вернуть бармену.
– Поехали домой, Олли. Ты обещал мне подарок, помнишь?
И, не вытаскивая руку с поясницы, средним пальцем лаская копчик и ниже, почти тащу его из зала.
Чертов Квин всегда напивается на подобных сборищах. Будто чувствует что-то, скотина! Что-то, что позволить ему чувствовать, я просто не имею права. Значит, сегодня ночью придется постараться. На что он там пялился с особым вниманием в каталоге секс-игрушек?
Перед выходом из зала нас перехватывает Джебидайя. Хватает Ола за плечо, окидывая холодным презрительным взглядом. Но мальчишка так и не подымает на папочку глаз, и до Джеба, видно, доходит, что он тут зря расточает праведный гнев. Вот тогда-то вместо гневного презрения и проступает боль. Мелькает на самом дне подслеповатых глаз, рвется наружу горькой складкой у губ – и решительно загоняется вглубь, на самое-самое дно, чтоб никто никогда не заметил, не заподозрил даже, что он способен на слабость. Что его собственный сын – не гордость и опора. А слабость. Олли делает тебя слабым, Джеб, уж мне ли не знать. Но это знание я храню глубоко, глубже, чем ты свою слабость. Этому тузу на карточном сукне еще не место. Поэтому когда Джебидайя переводит взгляд на меня, я делаю вид, что всё это время не отрывал глаз от его драгоценного сыночка. Я ничего не видел, папочка, не волнуйся. Раньше времени не волнуйся.
– Отвези его домой, Лекс. Пусть проспится. – И на какую-то долю секунды благодарно сжимает мне локоть.
Он благодарит. Меня. Ты перепил, Джеб? Или вправду устал? Иначе за что мне такая честь?
Мне – уродливой шлюхе.
Я не злопамятный, нет. Но что поделать, если человеческая память зла сама по себе? С мазохистской злобностью она помнит всё плохое, но слишком легко забывает хорошее. И моя память никогда не забудет первую встречу с Джебидайя Квином.
– Мой сын себе что, шлюх уже в цирке уродов подбирает?
На подоконнике я торчал отнюдь не от желания сигануть с последнего этажа. Просто в спальне было жарко, а здесь прохладно и тихо.
До возращения домой блудного папаши.
– Ты из какой атомной зоны сбежала, зверушка? У тебя зад-то хоть с той стороны?
Висящая на руке Джеба крашеная блондинка угодливо захихикала. Противно так. Последний раз я слышал такой смех у одной провинциальной бабенки в цирке. Нас водили туда всем классом. Я сел у прохода, так было удобней: лучше видно и можно свалить в любой момент. И тут подвалила эта баба. Не женщина, нет – противная баба. Сначала села на соседнее место, ели втиснула в кресло свои телеса. Повертелась, покрутилась, поохала. А потом стала присматриваться к номерам на передних креслах. Вот тут-то до нее и доперло, что я занял ее кресло, а она сидит на моем. «А какое у тебя место в билете, мальчик? Ты сел на мое». – «С вами поменяться?» – «Конечно». Знаете, тот факт, что взрослая женщина – типа чья-то мать – стремится добиться удобства за счет ребенка (я ж еще школьник как-никак) – это на самом деле фигня. Хотя лично я б на подобные мелочи распыляться не стал, отбирать у младенца конфетку. А вот не фигня было то, как она по телефону хвасталась потом подружке: «Тут один занял мое место… но я досмотрелась… Да, сижу у прохода!» Слушать это было так гадко. Весь ее вид вкупе с самодовольным тоном были такими противными, что я боялся, что меня стошнит прямо на ее пестрое безвкусное платье.
И вот теперь эта блондинка, приклеившаяся к Джебу. Ничтожная и жалкая. Способная побеждать только ребенка, и то, когда он сам ей это позволяет. И злорадствовать по этому поводу, только злорадствовать, потому что на какой-то серьезный триумф ее б уже не хватило.
По большому счету на нее и внимания-то обращать не стоило, так, недостойная шваль. Но от этого ее тупого хихиканья меня просто переклинило:
– У вашей спутницы зад вообще на роже.
Хихиканье смолкло. Раболепный мопс оказался слишком хорошо вышколенным, чтобы подавать голос без хозяйской команды. Поэтому она только крутанулась всем корпусом к хозяину, ожидая, что тот сейчас поставит меня на место, типа отомстит за ее поруганную честь. Вот только хозяин никакой чести за ней отродясь не признавал, так что в ответ на свою дерзкую реплику я получил лишь дребезжащий смех.
– Ты смотри! Оно разговаривает! Огрызается даже. Ух-ха-ха! Теперь я понял, чё сын в тебе нашел! Любим мы с ним норовистых! Га-га-га! Молодец, сынок, продолжает традиции рода! А ты того, не зарывайся. Целей будешь, хи-хи-хи!
И я схлопотал от Джеба августейший тычок под ребра. А потом Квин-старший демонстративно вытер ладонь о корсет своей прошмандовки.
Это было не больно, вот честное слово. Но это было обидно. Обидно до слез. Когда меня бил Олли, то лупил со всей дури – и это был признак уважения с его стороны. Удостаивая меня своей агрессии, он отмечал меня как равного себе. Как достойного противника. Олли мог сколько угодно дразниться обидными словами и строить мне пакости – но он не боялся замарать об меня свои руки. Да, он меня уважал.
А Джеб… Этот тычок и вытертая рука – вот тогда-то я впервые в жизни и узнал, что же такое унижение.
С тех пор прошло много лет. Нет, скорее не «много», а «достаточно». Достаточно, чтобы мы лучше узнали друг друга. Достаточно, чтобы мы нашли повод друг друга уважать. Достаточно, чтобы сработаться вместе. Достаточно, чтобы спокойно обмениваться подарками на праздники, не используя подарки как средство унижения. А Оливера – как средство борьбы.
За прошедшие годы прошло достаточно времени – чтобы я решил наконец как ему отомщу…
Это может показаться странным, но ощущения от первого траха с Квином я забыл быстрее, чем сошли синяки. Да, секс был жесткий. Да, могло бы быть лучше. Да… да много чего могло бы быть. После такого первого опыта я вообще мог бы стать типичным гетеро и пускать слюни на девочек. Да, наверное, мог бы. Если б этот секс не был жестким и было бы лучше. Симптом сумасшествия? Признак мазохизма? Да просто я Лутор.
Помните пресловутый постулат «упал с лошади – срочно заберись в седло снова»? Так это про нас, про Луторов. Первый секс с пацаном вышел неудачным? Срочно всё повтори, чтоб не дай тебе бог не осталось какой-нибудь фобии. И так повтори, и этак. Повторяй до тех пор, пока «седло» не срастется с задницей. Пока не поймешь, что снова «на коне».
И я повторил. Прямо с утра. Разбудил Олли в полшестого (дольше мои нервы не выдержали) и решительно заявил, что требую второго акта. Он посмотрел на меня, как на больного: типа, малыш, а попа не слипнется? От крови… Но я же Лутор. Лучше пусть кровью истеку, чем всю оставшуюся жизнь буду вздрагивать от мужских прикосновений.
Кто-то скажет: ну ладно, трахайся, чё там. Но зачем же второй раз на те же грабли? Нашел бы уже кого поопытней. Проблема в том, что я не знал где искать. В тринадцать лет не закажешь шлюху на дом. И в публичный дом не пойдешь. А среди моих знакомых Ол был единственным по «этой» части.
К тому же, тут был еще один момент, я бы сказал, архиважный момент. И дело даже не в том, что Ол эту кашу заварил – ему и расхлебывать. Просто я должен был отыграться. Так что на этот раз я его честно предупредил, что желаю познать оргазм. Жажду просто. И раз уж по состоянию здоровья у меня не получается быть снизу – ну так уж быть, ради общего дела я готов побыть сверху. И ты, Квин, еще будешь этим гордиться.
Квин гордиться не пожелал. Он вообще к своей заднице слишком трепетно относится. Так что вместо его задницы я получил его рот. Йоху, он сделал мне минет! Король школы мне отсосал! Я готов был вытатуировать это на собственной лысине.
И пусть ощущения от первого траха с Квином я забыл быстрее, чем сошли синяки, но тот первый минет, такой неловкий и комканный, я не забуду никогда. Потому что в тот момент я впервые понял, что такое по жизни быть «сверху». И задницы тут ни при чем. Просто я вдруг стал выше. Выше Квина. Пускай лишь до следующего траха. Но ведь после траха будет новый минет? Я позабочусь, чтоб был. А главное – я позабочусь, чтоб он сделал это сам, добровольно. Потому что в этом вся прелесть: когда прогибаешь дух, а не тело. Можно стукнуть по голове, связать, завезти на какой-нибудь заброшенный заводик и оттрахать до одурения. Но это будет лишь тело. А мне нужен был сам Квин. Вся его квиновская сущность. Прогнутая под меня. Этого требовала сущность Лутора во мне. И я собирался ей это дать. Даже если для этого мне придется дать Квину. Это же всего лишь тело, правда? Что есть тело – если на кону чья-то душа?
И млея после оргазма на широкой кровати, я смотрел, как Квин сплевывает в простыню мою сперму и ехидно обещал себе, что в следующий раз он у меня проглотит. А пока… Пока подсчитаем очки.
Счет сравнялся. Один-один в пользу секса. Олли «опустил» меня. А потом «опустил» сам себя. Ради меня. Добавьте сюда мой первый в жизни «настоящий» оргазм (то есть когда не сам себе) – и вы поймете почему мне начала нравиться эта игра. Кто кого. Олли нагнет меня в душе после физры? Или я поставлю его на колени прям в кабинете директора в ожидании мистера Йеми? Поставлю на колени во всех долбанных смыслах.
Это захватывающая игра. Всепоглощающая. Уж сколько лет прошло, а мы всё не наиграемся никак. Раз за разом подымая планку, каждый из нас – осознанно или нет – пытается подмять под себя партнера. И меня это дико заводит, чувствую, что и Олли тоже. Заводит так, что порою дрейфуя в посткоитальной дреме я даже позволяю себе помечтать… что может быть… всего лишь может быть… просто ну вдруг…
Вдруг это всё же любовь?
Иногда мне хочется сказать: «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо». Но нет. Я скорее человекоподобный Лутор, а им-то как раз чуждо большинство человеческого.
Кроме любви. А вот любви я хотел. Про признание отца еще помните? Так это из той же оперы. Те же яйца, только в профиль. Я с детства мечтал о любви. А еще больше хотел любить сам. Может, потому что в чужой любви был всегда неуверен? Нет, ну правда, как тут проверишь любят ли тебя по-настоящему или просто придуриваются, потому что от тебя что-то надо? И как убедиться, что любят именно так, как тебе говорят? Ну там сильно, преданно, беззаветно… А ведь я с детства был недоверчивый, и убедить меня не так уж и просто.
Со своей любовью как-то проще: тут уже можно сесть и подумать, проанализировать всё, разложить по полочкам. А своими внутренними полочками я очень дорожил. Часто раскладывал по ним наболевшее.
С любовью было сложнее. Иногда мне казалось, что я на нее не способен. Просто калека какой-то. Душевный. Все люди как люди, один я такой… Лутор. Способный на всё. Неспособный на главное. И пусть твердят, что любовь – это слабость. А я и хотел быть слабым. Потому что именно в слабостях черпается сила. Потому что самая большая сила – манипуляция собственными слабостями. Потому что…
Потому что в глубине души я, наверное, всё-таки человек. Не сын Лутора. Не любовник Квина. Не чей-то деловой партнер. А просто человек. Который временами, пусть редко, но всё же такое бывает, – устает от собственной силы. И хочет быть… да нет, не слабым… просто сильным по-другому. По-человечески что ли…
В такие моменты я часто пытался сесть и подумать, проанализировать, разложить по полочкам – свои чувства к Олли. Это правда любовь? Ну, моя, луторовская… всё, на что я способен… Ведь как бы я про себя не гаркал на Квина – я был к нему привязан. Потому что больше никому не удавалось вызвать во мне такую бурю эмоций. Никому не удавалось так долго поддерживать мой к нему интерес. Никому не удавалось подобраться ко мне так близко.
Мы не были с ним двумя половинками души. Скорее душами родственными. Что-то было в нас общее. Где-то там, на краю вселенной, бродили наши половинки. И подсознательно мы это знали – что не рождены друг для друга. Но половинки были далеко, а мы были рядом. Достаточно близко, чтобы вступила в силу теория броуновского движения. Притяжение и отталкивание. Любовь и ненависть. Неиссякаемый интерес – который периодически напоминает занозу: и забыть про нее не получается, и вытащить не удается.
Но бросить Квина – всё равно что признать поражение. Не могу этого объяснить, не знаю чего хочу всем этим добиться, но просто бросит его – это всё равно что сдаться… А это уже признак слабости, да? А я не могу позволить себе еще одной слабости. Еще одной слабости – из-за Квина.
К тому же Ол делает меня сильным. Заставляет держать себя в тонусе. С ним иначе просто нельзя – сожрет. Или нет, скорее пристрелит из своего долбанутого лука. Лучник херов. Никогда не знаешь чего от него ждать в следующий момент. Олли дикий и непредсказуемый. И именно своей непредсказуемостью дико опасен. С ним волей-неволей приходится быть сильным. Порой мне это даже нравится. Порою – дико заводит. А порой – просто хочется выть. Как, верно, выли древние волки, когда на них выходили охотиться первые лучники. И волкам хошь не хошь приходилось быть быстрее, изворотливее и хитрее охотников. Искусственный отбор, где выживает сильнейший. Где выживают такие, как Луторы. Побеждая таких, как Квины.
И всё же порою душа требовала ласки. Даже волкам нужна ласка. Даже охотники устают от погони. Даже мы с Олли бывали ласковы друг с другом. В такие дни Ол предпочитал трахаться в кровати. Хотя нет, трахом я назвал это зря. В такие моменты Ол бывал нежно медлительным. Спокойным, но таким обманчиво спокойным, ведь ласковые неторопливые поцелуи в любой момент могли сменить острые укусы… Но чаще всё-таки не сменяли. Наверно, ему тоже не хватало ласки.
Поэтому единственная грубость, которую он позволял себе в такие моменты – грубо хватать меня за запястья. Мои запястья вообще были его фетишем: приятели шутили, что даже в церковь Олли потащит меня за руку. Верней, за запястье. На большинстве случайных, непозиционных, фотографий, мы изображены именно так: Король школы, я и мое запястье.
И хоть мои запястья уже не были хрупкими и тщедушными, но мне тоже не хватало ласки – и я делал вид, что он сильнее меня. Я вообще часто делал вид, что он сильнее меня. Потому что еще было не время… еще не время ему знать… еще не время… Просто расслабься, Лекс. Даже Луторы расслабляются. Расслабься и поверь, что это любовь. Потому что если не можешь иметь, что хочешь – остается хотеть, что имеешь.
Выжидая удобного момента, чтобы это исправить.
– А-а-а… А-а-ах ты ж черт! Чтоб тебя, Лутор!
– Перестать?
– Двигайся, сволочь! Я тебе перестану! Я тебе так перестану! Неделю ходить не смо… о-о-о! Ох, вот так, да!
Я сжимаюсь сильнее – и Олли захлебывается собственным криком.
– Быстрее, – умоляюще стонет он.
А фиг тебе, мне больше нравится так. Медленно и неторопливо. Прочувствованно. Вот так, да. И чуток сменим угол проникновения… Теперь поглубже.
– Быстрее, сука!
Его пальцы впиваются в мои бедра с такой силой, что приходится закусить губу, чтоб сдержать стон.
– Хочу быстрей, – он тянет меня вниз, пытаясь насадить на себя. А хрен тебе! Зря я что ли по спортзалам восемь лет бегал? – Хочу быстрее! – он почти рыдает.
– А я хочу тот контракт.
– Отец… Ой-ё! Отец не даст…
Я угрожающе замираю.
– Лучше б ты волновался, что я могу не дать. Встать сейчас, повернуться и выйти.
– Ссссука!
– Само собой, – я всё же дергаю бедрами. По Оливеру будто разряд тока пропускают, так его передергивает. – Ты ж сам с таким связался. Что ж теперь на судьбу-то пенять?
– Ле-е-екс…
Еще одно скольжение. Мучительно медленное, плавное.
– Я очень хочу этот контракт, Олли. Неужели ты меня не порадуешь? Этакой малостью?
– Хрен с тобой! Давай уже! Ну же!
И я наконец-то прекращаю сдерживать себя.
Трах напоминает дикую скачку. Или даже случку – двух диких животных. Мы рычим, царапаемся и стонем почти в унисон. Я довольно урчу, чувствуя как его член трется о стенки моего ануса. Изгибаюсь змеей, стараясь получше потереться о головку простатой. Стол под нами ходит ходуном. Оливер срывается на мат. А я наоборот – на молитвы: чтоб на этот раз в приемной моего кабинета не ждали какие-нибудь важные партнеры из Саудовской Аравии. Не хочется выбивать еще один контракт силой, если можно просто уговорить.
Вот как Оливера сейчас.
– Держи свой отчет, приятель. Понятия не имею, как ты выбил этот контракт из старины Джеба. Точней, я догадываюсь кто его выбил и как ты на этого «кого-то» надавил… Но знать этого просто не желаю. Просто тихо радуюсь за тебя и свой отдел. Потому что это дельце… Ух, Лекс! Это же просто «ух» какое-то!
Тимми Мозес небрежно кидает мне папку на стол. Продолжая жевать бутерброд. Уверен, половина листов в жирных пятнах. Ненавижу подобную небрежность. Но в данном случае вынужден с нею мириться, потому что Тимми действительно приятель. А приятелей у меня мало. Приятелей, которым я могу довериться по работе – всего двое. Поэтому я просто молча подхватываю выскользнувшие из папки листы, не позволяя им разлететься по полу, и выдавливаю благодарную улыбку.
– Спасибо. Кажется, ты собирался домой пораньше?
– Ага, Буцефал потянул лапку. Хочу свозить его к ветеринару.
– Что ж сразу не отвез?
– Я сразу отвез. Но ты ж знаешь: здоровьем рисковать нельзя. Я решил, что стоит проконсультироваться у нескольких специалистов.
Я согласно киваю с озабоченным видом, как, наверно, кивал бы, если б у Олли вздумал заболеть любимый дядюшка. Но Буцефал не дядюшка, тут всё намного серьезней.
Буцефал – это кот. Огромный жирный котяра. А Тимми – кошатник. Заядлый кошатник. И с этим мне тоже приходится мириться.
Мы познакомились в университете, где вместе учились на биофаке. В принципе, Мозес – гениальный биолог, и если б не любовь к кошкам, из него вышел бы отличный ученый. Но сочетать в себе сразу две страсти – к кошкам и к науке – у него не получается. Поэтому вместо личной лаборатории, разрабатывающей что-нибудь достойное Нобелевской премии – Тимми лишь возглавляет отдел «Квин Индастриз». Один очень любопытный отдел. Маленький такой винтик огромной такой системы. Но винтик ключевой. Потому-то я и поставил на эту должность приятеля. Своего приятеля – а не приятеля Квинов.
Тимми продолжает трещать что-то про свою черно-белую заразу, а я вспоминаю другого его питомца. Совсем другого…
Мы с Мозесом сблизились на последнем курсе, выбрали похожие темы для курсовых и решили немного подискутировать в баре после учебы. Додискутировались до того, что он предложил мне котенка от своей только что окотившейся кошечки Пэм. На Пэм он тогда тоже был помешан, хотя и меньше, чем сейчас на Буцефале. Чтоб охарактеризовать степень этого помешательства, достаточно будет сказать, что первые полчаса я был твердо уверен, что Пэм – его жена, и очень удивился, когда он предложил мне подарить их общего с Пэм ребенка.
Потом мы всё же разобрались что к чему. От котенка я вежливо отказался, сославшись на аллергию Оливера (понятия не имею есть ли у него вообще аллергии на что-то, кроме работы, но этот аргумент сработал), и мы распрощались.
А через пару дней в общаге Тимми случился пожар, и Пэм со всем выводком сгорела дотла. И Тимми будто сгорел вместе с нею, посерел весь, выдохся, как газировка, оставленная на солнце. Помню, как прибежал узнать как он. А Тимми глянул… так, будто я виноват. Виноват, что тогда отказался от его котенка. Согласись я – и у него осталась бы хоть какая-то память о своей драгоценной лапуле. Но я отказался. И всё сгорело дотла. А Тимми переехал к родственникам.
Через год мне понадобился человек на должность начальника отдела. Свой человек. И я вспомнил о мистере Тиме Мозесе. Точней, о старом приятеле Тимми, которому мог бы доверить… хоть что-то.
Частный детектив. Подстроенная встреча. Еще один бар. И со времени прошедшего «А помнишь, как Мэри Стаут вытошнило прямо на Кирка Хэйди?» мы постепенно перешли на время теперешнее «А кем работаешь, старина?». Но в ответ на предложение работы, выгодное предложение, очень выгодное, услышал лишь:
– Да мне из пригорода добираться будет неудобно.
– Так мы тебе в центре квартирку подберем.
– Нет. Прости, Лекс, но… Знаешь, не могу я… Да и Ральф… Тяжело ему будет на новом месте и вообще… Его ж выгуливать надо, а у тебя там график ненормированный.
Выгуливать? С каких это пор питомцев Тима надо выгуливать? Оказалось, что уже год.
После пожара Тим переехал к сестре. Типичной добропорядочной американке. Которая живет в пригороде, в милом домике с белым заборчиком, с мужем, двумя детьми – и собакой. Собака – это обязательнейший атрибут добропорядочной американской семьи, вы разве не замечали? И нашему кошатнику пришлось уживаться с собакой.
Поначалу это было нелегко: как все кошатники Тим относился к представителям собачьего вида весьма и весьма настороженно. Если ваши пропахшие кошачьей шерстью брюки хоть раз в жизни трепала уличная псина, то вы поймете почему. Но Ральфи вел себя смирно, причин для жалоб у Тима не было и ему пришлось смириться с подобным соседством. Жалел он только, что нельзя завести котеночка, с таким бы уже не смирилась собака – и Тиму приходилось терпеть.
Ну ничего, думал он, вот закончу университет, подыщу себе работу, сниму квартирку, и будет у меня котеночек. Черно-беленький. С зелеными глазками. Маленький, пушистенький, во какой!
А потом шурину дали повышение. И семья сестры перебралась в Массачусетс. А собаку оставили. Ну, пока не обживутся. Обжились: детей удалось пристроить в закрытую, но жутко элитную школу, сестра вдруг нежданно-негаданно подыскала себе работу – и Ральфи оказался не у дел. Гулять с ним некому, играть тем более. Да и вообще, с отъездом детей, на новом месте в квартире компании, при новой работе – собака вдруг стала не нужна.
И пес остался с Тимми. Думаете, приятель стал любить пса больше? Или меньше любить кошек? Да ни фига! Просто любовь к кошкам изначально предполагает любовь к животным вообще. И чувство ответственности за них. Огромное чувство ответственности. Поэтому после универа приятель остался жить на окраине, чтобы было где выгуливать пса. Потому что тот от него зависит. А ведь пес – это тоже питомец. И нуждается в человеке даже больше, чем кошка. Вот приятель и терпел. Выгуливал и терпел.
А я терпеть не стал.
Через пару дней после нашей встречи Тимми позвонил из ветеринарки и сказал, что принимает предложение: собака умерла ночью во сне и больше его в доме сестры ничего не держит. Я принял его в компанию с распростертыми объятиями и даже помог с квартирой, как и обещал. А на новоселье подарил котенка. Черно-белого. С зелеными глазами. Как извинение за Пэм.
Ну, и за Ральфи тоже – за то, что в лабораториях «Квин Индастриз» такие хорошие яды.
Тим выскакивает из моего кабинета рысью, торопится свозить малыша Бу к врачу. А я остаюсь наедине со своими мыслями.
Знаете, иногда мне кажется, что мое отношение к Олли смахивает на отношение Тима к Ральфи. Не то чтобы нелюбовь – просто любовь не та. Вот он и смотрят на тебя, как на бога, и любую прихоть твою готов исполнить, и с виду полная гармония – а всё не то.
Ну не любим мы с Тимом собак, ну что тут поделать?
Я этого проекта всю свою жизнь ждал. Всю свою жизнь с Оливером. Может, и не знал, что именно этого – но ждал, как жена моряка из плаванья не ждет. И вот теперь… когда бумаги в моих руках… когда я почти вижу это всё… почти осознал все масштабы квиновской аферы…
Эта белобрысая скотина никак не желает угомониться!
– Ты спать сегодня думаешь?
Я почти ненавижу его сейчас. Те периоды, когда я думал о нем с нежностью, когда мне так хотелось его ласк, и самому быть ласковым с ним – всё это кажется мне сейчас хроникой параллельной вселенной. Всё то хорошее и доброе, что мы успели нажить за восемь лет, разбивается сейчас о тенор его голоса.
И срочно прикрывается лицемерием.
– А ты что не спишь до сих пор? – немного заботы в голосе. Чуть-чуть, чтоб не слишком переборщить: это же просто бессонница и блажь, не при смерти ж он. А жаль. – Может, тебе чаю? Ну, того с липой. Тебе вроде в прошлый раз понравилось.
Да, Олли, выпей чаю. Того, со снотворным. Которым я поил тебя в прошлый раз. Выпей, зараза – и я наконец-то займусь проектом.
– Мне понравилось, когда в прошлый раз мы в кои-то веки заснули вместе.
– Там пару страниц осталось. Ты же знаешь, как важен для нас этот проект…
– Вот пусть отец им и занимается. На пару с Брайаником.
– У них и без того дел хватает.
Не для того я выдирал это дело зубами, чтобы теперь вернуть за так Джебу и сучьему Брайанику, свалившемуся на мою голову непонятно откуда.
– Так поручи проект Лейн. За что-то же мы платим твоей секретарше!
– Ло – замечательный секретарь. Но к этой информации у нее доступа нет. – Как у меня нет времени нянчиться с тобою. – Потерпи, лапа, там немножко осталось. Я всё же велю Констану принести тебе чаю.
Оливер до крови прикусывает нижнюю губу. И на долю секунды мне даже становится стыдно, чесслово. По большому счету, как любовник Олли не заслужил все эти выкрутасы. Как человек, как Квин, как лучник – это другой вопрос. Но как любовник… Что ж ты творишь, Лутор? Зачем вам обоим роешь яму?
Я стискиваю зубы и обещаю себе всё исправить. В триллионный раз обещаю. Всё, всё – но потом.
А пока меня ждет большая коричневая папка. С надписью «Смолвилль» на корешке.
URL записи
11.02.2011 в 07:51
Пишет dora_night_ru:Работа на дом. Часть II. Глава 1.
Ну-с, приступим-с помаленьку...
Название: Работа на дом. Часть II. Глава 1.
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Ол/Лекс и рядом взъерошенный Кларк бегает
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: AU, ангст, экшен
Warning: будет нецензурная лексика – впрочем, как всегда.
Сиквел: «Да это ж сенсация, мать вашу!»
Саммари: Считается, что жизнь удалась, когда на работе тянет домой, а дома – на работу. Но если дом превратился в работу – это как засчитать?
читать дальше
Кларк совсем не против, чтоб на его могиле выгравировали что-нибудь из Голдсмита: ему определенно нравится этот парень. Что угодно из Голдсмита – но только не эти два, вроде схожие, но почему-то различные суждения. «Ожидание счастья – тоже счастье». И вот еще одно: «Часы, которые мы проводим среди счастливых надежд, гораздо приятнее тех, в которых мы наслаждаемся достижением цели».
Кларк хмурится, запрокидывая голову кверху, будто пытаясь прочесть ответ серди звезд. Был ли он счастлив без Лекса? Не зная его… или, узнав, мечтая о нем… Разве он был тогда по-настоящему счастлив? И разве теперь – ЗНАЯ – он сможет быть счастлив без него?
Кларк не знает ответов на эти вопросы. Потому что ему страшно знать на них ответы.
А еще страшнее от того, что рано или поздно ответить всё же придется…
#Анамнез#
26 октября 1996 года у Присси Джонсон на биологии впервые пошли месячные и она грохнулась в обморок. Чак Дэвис пролил сок перед кабинетом химии, и Барти Джонс, поскользнувшись, сломал себе руку. На обед в столовой была пицца и зеленые бобы. А учительница пения заболела и последней парой у учеников 4-В была физра. Они отрабатывали баскетбольные броски.
А после душа голый Оливер Квин в деталях и в лицах хвастал всем присутствующим в раздевалке, как лапал сиськи Мэри Джейн Майер. Хотя лапать там особо было нечего. Но он очень хорошо рассказывал. Очень. У половины пацанов встал. И у Лекса Лутора тоже. Встал на Квина.
Из раздевалки Лекс выскочил, как ошпаренный. Летел со школьного двора на всех парусах.
Чтоб быть перехваченным в воротах. Квином.
– Поехали.
– Куда? – просто сказать, что Лекс был ошарашен – это всё равно что ничего не сказать. Ну вот просто ни слова. Просто сделать вид, что это не с ним. Квин разговаривает не с ним. Не его берет за руку. Не его – ни в этой жизни – не он – не этой рукой – не его руку – тащит в свой лимузин.
– Ко мне.
– На кой? – Лекс даже не злится. Лекс просто растерян. Хотя… растерянный Лутор – это очень даже непросто. Но Квину вот удалось… вывести его из себя… вывести и увести…
«Сейчас он завезет меня на один из своих заводов и перемелет на компост», – мысли жгут лысую черепушку изнутри. А квиновская рука, по-прежнему сжимающая запястье, жжет снаружи. «Или будет ставить опыты. Типа почему я лысый. Захотелось, блять. А я так самовыражаюсь: по ночам стригусь налысо. Или меня стригут гномики. Маленькие лысые гномики. Я продал им душу в обмен на оценку по алгебре, и они теперь взимают проценты по сделке растительностью с головы. А ты разве не знал, Олли? Ну так спроси, я те расскажу. Ты только спроси. Хоть что-нибудь…»
Но Квин молчит. Пялится в окно, урод, и знай себе помалкивает. Впрочем, нет, не урод. Это Лекс уже понял. Сегодня. На физре. Осталось это признать. И уточнить детали.
– Так чё ты хочешь, Квин?
– Тебя, Лутор.
– Типа в пожизненное рабство? Это такая новая игра? Новый способ достать Тюфякоида, да? Сам придумал? Или кто подсказал? Кто ж у нас такой умный? Джеффри? Уолден? Ну не Барти же из параллельного, а?
– Когда ты молчишь, ты мне нравишься больше.
– А я тебе нравлюсь? – Лекс пытается скрыть смущение и непонятный страх за привычной, такой уже родной, маской язвительности.
Которая разбивается вдребезги о взгляд серых глаз, смотрящих в упор:
– Ты мне нравишься, Лекс. А теперь помолчи.
У Лекса вмиг пересыхает в горле. И он чувствует, что краснеет. Ну, наверно. Он никогда не краснел… до этого… папа думает, это такая особенность организма… его организма… Но сейчас. Ему душно. И сердце стучит. Даже нет, не стучит, телепается где-то внутри половою тряпкою. И надо бы что-то сказать – но хочется заныкаться куда-нибудь, в нору поглубже, и… подрочить, что ли? Ну не рыдать же, как сопливой девчонке! Лучше по-мужски, в душе, ну… погонять себе шкурку, да.
– Кха… Куда… а куда мы собственно, а? – Да, Квин, конечно, велел помолчать. Да только всякие Квины Луторам не указ! Да. Не будет Лекс корчить тут из себя дрессированного пуделя. И вообще… Ему надо отвлечься.
– Ко мне.
– В смысле, к тебе домой?
– Ну не в офис же. У меня рабочего кабинета еще нету. И съемных квартир тоже.
– А не рановато ли представлять меня твоим родителям? – на этот раз усмешка получается что надо, папе б понравилось.
Но Олли продолжает невозмутимо пялиться в окно.
– По ходу разберемся.
По ходу разбираться ни с кем не приходится: в пентхаусе они одни. Лекс нервничал до этого? Фигня, это был приятный тайский массажик нервишек по сравнению с тем внутренним тремором, что бьет его сейчас. Он, Лекс Лутор, наедине с Королем школы, Оливером Квином. Он, маленький Лутор, и Квин с большой буквы. Нет, Луторы, конечно, не перед чем не пасуют. Но мать вашу за ногу, ему ж тринадцать лет и у него сегодня впервые встало на парня! А через каких-то полчаса он уже с этим парнем… наедине… и в приоткрытую дверь видна кровать… Полный абзац.
Лекс поспешно облизывает пересохшие губы и старается незаметно вытереть о брюки вспотевшие ладони. Он ни за что не признается, никому на свете, но он чувствует себя дурак дураком посреди всего этого великолепия. Понятия не имея чего ждать от Квина. Кстати, какого черта он уже минут десять роется на кухне? Пожрать приспичило? Так мог бы и Лексу чего предложить. Не то чтобы ему сейчас хоть что-то полезло в глотку, но элементарные правила приличия просто требуют… ну, хотя бы стакан воды, а то в горле дерет.
Бли-и-ин! Он и Квин. Он и Квин, чтоб вас всех! И Квин даже сказал, что Лекс ему нравится. Может, он пацанам фант проспорил? Да не, это ж Квин: ну откупился б на худой конец. Но – он и Квин? Это ж нереально, люди добрые. Если завтра Лекс при всех назовет Квина «Олли»… Ух, даже голова закружилась. Но если правда? Вот сейчас они поговорят… узнают друг друга получше… может, даже поцелуются… А что такого? Это ж Квин, первый ловелас школы. А Лекс не какая-нибудь кисейная барышня, он ломаться не будет. Ну, не слишком. Поцелуи – это, говорят, приятно. Особенно когда с этим, с петтингом. Не, до петтинга они в первый раз вряд ли дойдут. Но было б прикольно. А то Лексу уже шестнадцать, а его до сих только тетя Мэри Маргарет на Рождество целует. А тут целый Квин. Он ведь опытный, да? Лекс даже сможет поучиться. И вообще. Ну и что, что не с девчонкой? Губы, они у всех одинаковые. Да и руки тоже. И вообще, пацан лучше знает, что надо другому пацану. А Квин к тому же опытный. Кажется, Лекс это уже говорил…
Ход мыслей окончательно сбивает метеором влетевший в комнату Оливер. Который снова бесцеремонно хватает за руку и не говоря ни слова… Тащит в спальню?! Зажав во второй руке бутылку оливкового масла.
– Э-э-э… Квин! Ол! Как там тебя? Может, мы того, поговорим?
– Я же уже сказал, ты мне больше нравишься, когда молчишь.
– Не… Не могу я молчать… Ай! У тебя руки холодные.
– Зато член горячий.
– Убери от меня свои холодные руки, слышишь? И горячий член тем более! Да оставь ты мои брюки в покое… Ай-ай-яй! Ты мне трусы порвал!
– Новые куплю.
– Квин! Погоди! Постой! Ты зачем?
Оливер наконец перехватывает пытающиеся помешать ему лексовы руки и решительно вжимает тонкие запястья в матрас над лысой головой.
– А ты думал, я тебя чаю выпить позвал? Хватит ломаться, Лекс, я видел, у тебя встало. На меня встало. И у меня тоже стоит. Чувствуешь? – горячий член вжимается Лексу в бедро. И четко ложится прямо в паховую впадинку, будто та для этого члена и создана. – Я хочу тебя, придурок, ты чё, еще не понял? Хочу со всей твоей придурью. Хочу сейчас и навсегда. И чтоб ты был только моим, слышишь? Чтоб даже смотреть ни на кого не смел. И на тебя чтоб никто не смотрел. Потому что ты – мой. Я люблю тебя, Лутор.
Лекс растерянно замирает. Так это любовь? Вот это она и есть? Когда мордой в подушку и масло по спине? Это такая любовь?
А разве важно – какая, если это любовь? Если тебя наконец-то кто-то любит… Любит так, что у него сносит крышу… Что он буквально не контролирует себя… То что еще тебе надо, Лутор? Не ты ли каждое Рождество канючил у Бога: «Пошли мне, Господи, любви великой и светлой»? Не ты ли мечтал не быть одиноким? Быть нужным кому-то. Быть нужным хоть как-то. Не ты ли твердил: «Хочу свою семью, а не папину с маминой»?
Кажется, у тебя только что появилась семья. Вогнала в тебя член по самые яйца. Так что ж ты воешь? От боли? Терпи. Ты же Лутор, ты должен бы знать, что просто так в этой жизни ничего не дается. Всё через боль. Просто этот раскаленный вколачивающийся сейчас в тебя поршень – это немножко другая боль. Новый вид боли. Ты привыкнешь к нему. Как к ремню отца. Оплеухам матери. Как к режущей боли осколков, как тогда, помнишь, когда ты кинулся защищать мать от вопящего что-то в ярости отца – и схлопотал от обоих. Чтоб не лез под горячую руку. И падая, разбил журнальный столик. Тебе потом и за него влетело, помнишь?
И эта новая боль, она же, по сути, не больнее прежних. Ее же можно потерпеть, правда? Это ведь от любви. От любви синяки на бедрах. И хлюпает кровь в надорванном анусе – от любви. И даже зубы в до боли стиснутой челюсти болят от любви. И этот стон, вырвавшийся таки, зараза, когда тебе будто кислотой обжигает нутро – это всё от любви.
А дареной любви в зубы не смотрят. В задницу – тем более.
Боль проходит быстрей, чем должна бы. На Лексе всегда, как на собаке. Ну и Олли постарался, да: заказал по инету целую аптечку, не побрезговал сам смазать ему там всё, напоил его чаем. Ромашковым. Гадость какая! Лекса даже сейчас передергивает от омерзения. Нет ничего хуже ромашкового чая. Ну, разве что бородавки их библиотекарши, но их-то никто и не думает заваривать, правда?
В принципе, всё закончилось даже лучше, чем Лекс привык. Обычно его синяки никто не смазывает мазью. Никто не гладит ободряюще по плечу. Не сопит виновато над ухом. И странное дело: Лекс не считает Олли таким уж виноватым. Он даже как-то не в обиде на него за насилие. Он вообще не в обиде за насилие. Привык? Или в этот раз любовь и вправду компенсировала всё?
Где-то в глубине наивного, детского еще, мозга мелькает мысль на грани предчувствия, что любовь – далеко не то чувство, ради которого стоит что-то прощать. Любовь вообще не для этого существует… А для чего? Этого Лекс не знает. Любовь для него незнакомая территория. А Олли, он опытный. Он наверняка лучше во всем этом сечет. Значит, надо довериться Олли?
Лекс тихонько вздыхает: что еще ему остается? Только довериться… кому-то… Раньше он доверял отцу. Теперь вот будет Олли. Ну, нельзя ведь так, чтобы совсем никому не верить, правда? Должен же он хоть кому-то доверять? Даже если он Лутор. Так почему бы не Олли? Он красивый. И умный. И капитан школьной команды. И у Лекса встает на него – в тринадцать лет это тоже аргумент не хуже прочих. Правда, встало у него только раз, и тогда он еще не знал, как оно на деле-то происходит. Но ничего, они что-нибудь придумают. Лекс что-нибудь придумает. Он же Лутор, а Луторы всегда выкручиваются из щекотливых ситуаций. Так что Лекс обязательно что-нибудь придумает. Он умный. А Ол не такой уж и опытный.
Лекс всё же вздыхает. Тихонько. Ничего, кажется, Оливер не заметил. По крайней мере, не проснулся. С этим, кстати, тоже надо будет что-нибудь придумать: ну не любит Лекс спать с кем-то в обнимку! Как выяснилось. Неудобно. И жарко. И одно одеяло на двоих. А Лекс любит спать один. И чтоб укрыться одеялом с головой, чтоб один нос торчал. А Олли укрывается только по пояс. И Лекс теперь соответственно тоже.
Юный Лутор чувствует, как в нем начинает расти раздражение. Вот какого папа разрешил ему остаться на ночь? Что, старый хрен, думаешь я тут побыстрячку все квиновские фамильные тайны вызнаю и тебе принесу на блюдечке? А хрен тебе! И мне хрен. Оливеров. Вон как раз в ногу упирается. Еще и горячим дыханием прям по затылку. Нет, так спать нельзя.
Лекс снова вздыхает. На этот раз громче. Кажется, Олли что-то почувствовал: стиснул так, что ребра того и гляди затрещат. И одеяло ногою стянул еще ниже. Зараза!
Лекс решительно выпутывается из квиновского захвата.
– Ты куда? – рука уже привычно сжимает запястье.
– В туалет, – недовольно бурчит Лутор. – Что, нельзя?
– В туалет можно, – хватка на руке слабеет. – И сразу назад.
«Да счаз! – мысленно огрызается Лутор. – Спешу и падаю».
Хотя это даже приятно, когда кто-то в тебе так нуждается. Когда ты нужен кому-то. Хотя бы вот так. Значит, ты не совсем пропащий. Не совсем еще Лутор. Если ты кому-нибудь нужен.
Это очень приятно, соглашается сам с собой Лекс. Тогда откуда взялось это странное чувство, почти иррациональная уверенность, что где-то он таки повернул не туда? И с каждым проявлением квиновской заботы всё дальше удаляется от нужного поворота…
***
Олли раздраженно откидывается на подушку: за восемь лет Лекс так и не привык спать вдвоем. По-прежнему так и норовит слинять по холодку. То в туалет, то домашку доделать, теперь вот рабочие проекты пошли. А Олли вынужден крутиться в противной холодной постели. Один. И гадать заснет/не заснет. Но самое противное, когда на грани сна порой выныривают из подсознания картинки, будто воспоминания из прежней жизни, где Лекс сам жмется к нему, льнет к любимому телу. Вот только в этих бредовых полуснах Оли почему-то брюнет.
К черту! И сны, и прически.
– И Луторов сейчас туда же пошлю, – бурчит он под нос. А затем уже громче: – Ты спать сегодня думаешь?
Буквально через пару секунд Лекс возникает в дверном проеме. Но ближе не подходит, боится, гаденыш, что Квин затащит его в постель силой.
– А ты что не спишь до сих пор? – белесые брови озабоченно хмурятся. – Может, тебе чаю? Ну, того с липой. Тебе вроде в прошлый раз понравилось.
– Мне понравилось, когда в прошлый раз мы в кои-то веки заснули вместе.
– Там пару страниц осталось. Ты же знаешь, как важен для нас этот проект…
– Вот пусть отец им и занимается. На пару с Брайаником.
– У них и без того дел хватает, – в луторовском голосе сплошное долготерпение, как ему еще не надоело, Ол вот, к примеру, уже устал его слушать.
– Так поручи проект Лейн. За что-то же мы платим твоей секретарше!
– Ло – замечательный секретарь. Но к этой информации у нее доступа нет, – Лекс все же решается подойти поближе. Гладит блондинистые вихры, будто мамаша дитя неразумное. – Потерпи, лапа, там немножко сталось. Я всё же велю Констану принести тебе чаю.
Как только Лекс скрывается в кабинете, Олли со всей дури лупит кулаком по подушке. У чертова Лутора одни бумажки на уме! Неудивительно, что отец не возражает против любовника сына: он же в Лексе родственную душу обрел. Оба на цифрах помешаны. Для обоих правление миром – это просто котировка их власти. Просто показатель, еще одна цифра. Они на мир смотрят сквозь биржевые сводки.
Вот с Олли всё не так. Он косится на композитный лук азиатских пеших лучников, обманчиво мирно висящий на стене. Вот это оружие для Ола, да. Вот это по нему. Когда жертва видна на кончике стрелы. Когда чувствуешь ее пульс. Когда ваши сердца бьются в унисон. И между двумя ударами сердца надо успеть спустить тетиву. Вот это охота. Вот это победа. Вот это трофеи!
А эти двое сражаются цифрами, бумажные черви. Всё-то им нужно рассчитать. Соразмерить. Учесть. Спланировать. А как же азарт погони? А где борьба? И ловля на живца.
Олли чувствует, как по телу пробегает сладкая дрожь. Как всегда при мысли об охоте. Сладкая горячая дрожжжжь. Сладострастная жгучая нега. Рука сама собою ныряет под одеяло. И замирает на члене поверх пижамных штанов. Он что, должен дрочить себе, как какой-то школьник-ботаник, в то время, как за стенкой мается дурью здоровый любовник? Да какой же он Квин после этого?!
Ол решительно спрыгивает с кровати. Теперь уже он замирает в дверном проеме: Лекс так соблазнительно склонился над столом, будто предчувствовал его приход. Ол предвкушающе облизывается. Ну так вот он я.
На грани сознания мелькает мысль, что отец будет недоволен, если он опять сорвет Лексу сроки. Мелькает и тут же посылается на хрен. На хрен Оливера, да. Лекс что-нибудь придумает со сроками, он у нас такой сообразительный мальчик. Так любит свои цифры.
Цифры, цифры, цифры… Оливер скоро сам рехнется с этими арифметиками. Вот сегодня, например, целый день крутилась в голове сегодняшняя дата. Одиннадцатое декабря. Почему-то казалось очень важным, что именно одиннадцатое. И именно декабря. И непременно сегодня. Может, он какой их с Лексом юбилей пропустил? А, пофиг. Олли с довольной усмешкой распутывает завязку пижамных брюк. Будем считать, что одиннадцатое декабря – это просто символ сегодняшних одиннадцати оргазмов.
А передовицу «Дэйли-Плэнет» 11 декабря 2001 года украшала фотография Квина-младшего в обнимку с Лутором-младшим под заголовком «Наследник мультимиллиардной компании Оливер Квин посетил ежегодный Бал тюльпанов со своим официальным бой-френдом Александром Лутором Третьим…»
И это было первое, что увидел Кларк Кент, выбравшись наконец-то из-под завалов амбара.
URL записи
Работа на дом. Часть II. Глава 2.
07.03.2011 в 08:50
Пишет dora_night_ru:Работа на дом. Часть II. Глава 2.
Название: Работа на дом. Часть II. Глава 2.
Сиквел: «Да это ж сенсация, мать вашу!»
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Ол/Лекс и рядом взъерошенный Кларк бегает
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: AU, ангст, экшен, ТОЛЬКО ДЛЯ ЭТОЙ ГЛАВЫ – ROV
Warning: будет нецензурная лексика – впрочем, как всегда.
Warning2: Ребята! Когда я начинала фик, я была твердо уверена, что Лексу на момент истории к академии было лет 13 от силы (во всех моих фиках по детским Ол/Лекс ему примерно столько). И всё складывалось отлично. Но тут черт дернул меня залезть в хронологию сериала – и оказалось, что 16! Честно, я не рассчитывала, что он такой акселерат
Сначала я честно поставила его канонический возраст, но он меня гнетет, ей-богу! Лекс слишком взрослый для моего замысла. В общем, раз уж у моего Ола серые глаза – то пусть им в академии будет: Лексу – 13, Олли – 14. Саммари: самая сложная работа – работа над собой.
читать дальше
Люди треплются, будто перед смертью вся жизнь перед глазами проносится. Не знаю. Когда в Гайане братки изрешетили нам всю машину, и Ол орал мне на ухо сквозь пулеметный треск, что в гробу он видал такие переговоры – я прошлую жизнь не вспоминал, прикидывал только как бы мне выбраться половчее. И когда неподалеку от Сомали какие-то придурки, возомнившие себя пиратами XX века, пытались поцарапать нам корпус яхты, в голове кроме непечатной досады ничего не возникло.
Зато обрывки прошлой жизни мелькали перед глазами, когда на том злоебучем уроке физры у меня встало на Квина. Вот тогда-то жизнь и разделась на четкие «до» и «после». На всё, что папуля успел впихнуть в меня «до» – и на всё, что пихал в меня Оливер «после». И пусть я не помню какого цвета была на мне рубашка в Гайане или из чего сделана та кепка, под которой я парил голову в Сомали – зато запомнил на всю жизнь, что от спортзала от школьных ворот 442 шага. А на Оле в тот день была шелковая рубашка в мелкий серый рубчик. И кепка на мне была драповой, в ромбик. Всё это я уже никогда не забуду.
Как уже ничего не изменю.
Не то чтобы я хотел что-то менять… Это же невозможно, правда? А отец всегда учил меня, что желать невозможного – глупо, нерационально и признак тупости. Играй тем, что раздали – или выметайся из-за стола и не мешай играть другим. Тем, кто сильнее. Умнее. И лучше тебя. Тем – кто более Лутор. И я играю чем раздали. Вот только играть в покер картами таро… Ну ладно, будем считать, что это прикольно.
В принципе, мне повезло. Судьба раздала мне Квинов, отца и сына. Не в том смысле, что вы подумали: с папашей у нас тут чисто деловые отношения. То есть мы искренне мечтаем прибить друг друга, но слишком тесно завязаны, чтобы позволить себе эту роскошь. С Олом… С Олом отдельная песня. Можно сказать, серенада. Длиной во всю мою долбанную жизнь. По-моему, он надеется, что эта песня закончится маршем Мендельсона, но я-то знаю, что всё в этой жизни кончается пресловутым маршем Шопена. Но пока еще рано. Пока не все карты сброшены. Пока что играем. Они – со мною. Я – ими. И, в принципе, все довольны.
За восемь лет я так и не привык спать вдвоем. Уже и одеял два. И сплит-система новейшей модели «подмигивает» из угла. И релаксирующая музычка еле слышно наигрывает из динамиков, встроенных прямо в матрас. А я всё равно не могу спать с ним в одной кровати.
Просто дело ведь не в кровати. Не в температуре воздуха или рисунке обоев. Всё дело в нем.
Хм. Король школы. Король школы и я. Кто б мог подумать? Король школы, я и кровать. В которой я до сих пор не могу спать вместе с ним. И его это задевает, я ж вижу. Может, потому и не могу? Позлить охота? Хотя злить Олли – неблагодарное дело. Похуже, чем папашку. Потому что даже папа рядом с ним… просто папа.
Это было бы смешно, если б не было… Ну, дальше вы знаете. Нет, правда, это забавно: я ненавидел отца до встречи с Олли. Ведь в детстве все дети хотят, чтобы родители ими гордились: обвешивают холодильник карикатурными рисунками, мастерят из бумаги всякую хрень «типа зайчик», таскают в дом сорняки под видом букетов. А родители этим гордятся. Даже когда пропускают обед с потенциальным клиентом, потому что напоминалку закрыли уши криво намалеванного Микки-Мауса. Даже когда понимают, что зайчик сделан из перспективного контракта. Даже если клоп укусит их прямо за задницу. Они всё равно гордятся. И не требует за это ничего взамен.
У меня всё было наоборот: от меня всё время требовали, требовали, требовали… А наградой за мои усилия были лишь упреки. Недостаточно смело. Недостаточно сильно. Недостаточно… Лутор. И я ненавидел за это отца. За слишком высоко поднятую планку. За все коленки и локти, которые ободрал, пытаясь до этой планки допрыгнуть. За отсутствие друзей, которые прыжкам в высоту предпочитали футбол и плавание. А больше всего – за моё не по-детски мудрое, слишком рано повзрослевшее «я», с обреченным спокойствием твердившее мне, что до этой планки не допрыгнуть никогда.
Но чем больше я его ненавидел, тем больше мечтал, чтоб он мною гордился. Парадокс? Потемки души? Детская блажь? Да почем я знаю! Знаю только, что это было мне необходимо. Признание отца было мне нужно как воздух.
А потом появился Квин.
И я вдруг проникся к отцу благодарностью. Нет, правда, папочкины дрессировки мне весьма пригодились в общении с Олли. Всё познается в сравнении, и теперь папочка уже не кажется мне монстром.
Теперь монстром кажусь себе я.
Но продолжаю скалиться в лицо судьбе, с горькой усмешкой забросившей меня на ареал Квинов. А с ними ж кроме монстров не уживается никто. И я спускаю себя с тормозов. День за днем всё больше полагаюсь на внутреннего демона. А совести затыкаю рот всеми подручными средствами. Думаете, мне жаль? Мне пофиг.
Если в процессе достижения цели ты сталкиваешься с проблемой, решить которую не можешь – значит, надо сделать так, чтобы тот, кто может, решил эту проблему за тебя. Если я не могу – сможет мой внутренний демон. Не сможет он… Найдем другого исполнителя.
А слабым я больше не буду. Никогда. Я поклялся себе в этом, когда Олли рвал мою задницу. Когда он так легко, слишком легко, заломил мои руки – вот тогда-то до меня и дошло, как так выходит, что слабые всегда снизу. К черту философские экзистенции – просто они слабаки. И их все имеют: родители, друзья, любовники… да сама жизнь. Потому что у них слишком хрупкие запястья и тщедушные ручонки. Потому что вместо борьбы они ходили на уроки фортепиано. Потому что они дураки…
Но это еще можно исправить. Пока ты жив, всё можно исправить. Именно этим аргументом мне впервые удалось заткнуть свою совесть – обещанием всё исправить. Потом. Всё, всё – но потом. А пока… А пока мне нужно быть сильным.
Поэтому на следующий день после первого траха с Олли я записался на джиу-джитсу.
– А давайте выпьем за добрачные связи! – и Ол, отшвыривая бармена, тянется прямо к бутылке.
Я прикусываю губу, стараясь скрыть злорадную усмешку, и торопливо пробираюсь к «жениху». Ну а что вы хотели, ребята? Мальчику скучно. Ваш Бал тюльпанов – нудное зрелище, вы разве не знали? Терпеть эту вычурную помпезность и претенциозный снобизм можно только, если реально влюблен. Вот тогда любовь действительно не замечает всей фальши в улыбках матрон и убожества стадной толпы, прикрывающейся крикливой показушностью. Здесь даже статуи, и те ненастоящие, просто закрашенные люди, продавшиеся за деньги. Но актеры отмоются, а «высшее» общество – вряд ли. Всю эту суетливую ложь прощает только любовь. Но она же слепая, что вы хотите от калечной бедняжки?
А Олли… Он тоже типа влюблен. И как раз это я типа пытаюсь ему напомнить. Прижимаясь всем телом. Правой рукой скользя под пиджак – и в брюки. А левой стараясь как можно незаметней выцепить «Хенесси», чтобы вернуть бармену.
– Поехали домой, Олли. Ты обещал мне подарок, помнишь?
И, не вытаскивая руку с поясницы, средним пальцем лаская копчик и ниже, почти тащу его из зала.
Чертов Квин всегда напивается на подобных сборищах. Будто чувствует что-то, скотина! Что-то, что позволить ему чувствовать, я просто не имею права. Значит, сегодня ночью придется постараться. На что он там пялился с особым вниманием в каталоге секс-игрушек?
Перед выходом из зала нас перехватывает Джебидайя. Хватает Ола за плечо, окидывая холодным презрительным взглядом. Но мальчишка так и не подымает на папочку глаз, и до Джеба, видно, доходит, что он тут зря расточает праведный гнев. Вот тогда-то вместо гневного презрения и проступает боль. Мелькает на самом дне подслеповатых глаз, рвется наружу горькой складкой у губ – и решительно загоняется вглубь, на самое-самое дно, чтоб никто никогда не заметил, не заподозрил даже, что он способен на слабость. Что его собственный сын – не гордость и опора. А слабость. Олли делает тебя слабым, Джеб, уж мне ли не знать. Но это знание я храню глубоко, глубже, чем ты свою слабость. Этому тузу на карточном сукне еще не место. Поэтому когда Джебидайя переводит взгляд на меня, я делаю вид, что всё это время не отрывал глаз от его драгоценного сыночка. Я ничего не видел, папочка, не волнуйся. Раньше времени не волнуйся.
– Отвези его домой, Лекс. Пусть проспится. – И на какую-то долю секунды благодарно сжимает мне локоть.
Он благодарит. Меня. Ты перепил, Джеб? Или вправду устал? Иначе за что мне такая честь?
Мне – уродливой шлюхе.
Я не злопамятный, нет. Но что поделать, если человеческая память зла сама по себе? С мазохистской злобностью она помнит всё плохое, но слишком легко забывает хорошее. И моя память никогда не забудет первую встречу с Джебидайя Квином.
– Мой сын себе что, шлюх уже в цирке уродов подбирает?
На подоконнике я торчал отнюдь не от желания сигануть с последнего этажа. Просто в спальне было жарко, а здесь прохладно и тихо.
До возращения домой блудного папаши.
– Ты из какой атомной зоны сбежала, зверушка? У тебя зад-то хоть с той стороны?
Висящая на руке Джеба крашеная блондинка угодливо захихикала. Противно так. Последний раз я слышал такой смех у одной провинциальной бабенки в цирке. Нас водили туда всем классом. Я сел у прохода, так было удобней: лучше видно и можно свалить в любой момент. И тут подвалила эта баба. Не женщина, нет – противная баба. Сначала села на соседнее место, ели втиснула в кресло свои телеса. Повертелась, покрутилась, поохала. А потом стала присматриваться к номерам на передних креслах. Вот тут-то до нее и доперло, что я занял ее кресло, а она сидит на моем. «А какое у тебя место в билете, мальчик? Ты сел на мое». – «С вами поменяться?» – «Конечно». Знаете, тот факт, что взрослая женщина – типа чья-то мать – стремится добиться удобства за счет ребенка (я ж еще школьник как-никак) – это на самом деле фигня. Хотя лично я б на подобные мелочи распыляться не стал, отбирать у младенца конфетку. А вот не фигня было то, как она по телефону хвасталась потом подружке: «Тут один занял мое место… но я досмотрелась… Да, сижу у прохода!» Слушать это было так гадко. Весь ее вид вкупе с самодовольным тоном были такими противными, что я боялся, что меня стошнит прямо на ее пестрое безвкусное платье.
И вот теперь эта блондинка, приклеившаяся к Джебу. Ничтожная и жалкая. Способная побеждать только ребенка, и то, когда он сам ей это позволяет. И злорадствовать по этому поводу, только злорадствовать, потому что на какой-то серьезный триумф ее б уже не хватило.
По большому счету на нее и внимания-то обращать не стоило, так, недостойная шваль. Но от этого ее тупого хихиканья меня просто переклинило:
– У вашей спутницы зад вообще на роже.
Хихиканье смолкло. Раболепный мопс оказался слишком хорошо вышколенным, чтобы подавать голос без хозяйской команды. Поэтому она только крутанулась всем корпусом к хозяину, ожидая, что тот сейчас поставит меня на место, типа отомстит за ее поруганную честь. Вот только хозяин никакой чести за ней отродясь не признавал, так что в ответ на свою дерзкую реплику я получил лишь дребезжащий смех.
– Ты смотри! Оно разговаривает! Огрызается даже. Ух-ха-ха! Теперь я понял, чё сын в тебе нашел! Любим мы с ним норовистых! Га-га-га! Молодец, сынок, продолжает традиции рода! А ты того, не зарывайся. Целей будешь, хи-хи-хи!
И я схлопотал от Джеба августейший тычок под ребра. А потом Квин-старший демонстративно вытер ладонь о корсет своей прошмандовки.
Это было не больно, вот честное слово. Но это было обидно. Обидно до слез. Когда меня бил Олли, то лупил со всей дури – и это был признак уважения с его стороны. Удостаивая меня своей агрессии, он отмечал меня как равного себе. Как достойного противника. Олли мог сколько угодно дразниться обидными словами и строить мне пакости – но он не боялся замарать об меня свои руки. Да, он меня уважал.
А Джеб… Этот тычок и вытертая рука – вот тогда-то я впервые в жизни и узнал, что же такое унижение.
С тех пор прошло много лет. Нет, скорее не «много», а «достаточно». Достаточно, чтобы мы лучше узнали друг друга. Достаточно, чтобы мы нашли повод друг друга уважать. Достаточно, чтобы сработаться вместе. Достаточно, чтобы спокойно обмениваться подарками на праздники, не используя подарки как средство унижения. А Оливера – как средство борьбы.
За прошедшие годы прошло достаточно времени – чтобы я решил наконец как ему отомщу…
Это может показаться странным, но ощущения от первого траха с Квином я забыл быстрее, чем сошли синяки. Да, секс был жесткий. Да, могло бы быть лучше. Да… да много чего могло бы быть. После такого первого опыта я вообще мог бы стать типичным гетеро и пускать слюни на девочек. Да, наверное, мог бы. Если б этот секс не был жестким и было бы лучше. Симптом сумасшествия? Признак мазохизма? Да просто я Лутор.
Помните пресловутый постулат «упал с лошади – срочно заберись в седло снова»? Так это про нас, про Луторов. Первый секс с пацаном вышел неудачным? Срочно всё повтори, чтоб не дай тебе бог не осталось какой-нибудь фобии. И так повтори, и этак. Повторяй до тех пор, пока «седло» не срастется с задницей. Пока не поймешь, что снова «на коне».
И я повторил. Прямо с утра. Разбудил Олли в полшестого (дольше мои нервы не выдержали) и решительно заявил, что требую второго акта. Он посмотрел на меня, как на больного: типа, малыш, а попа не слипнется? От крови… Но я же Лутор. Лучше пусть кровью истеку, чем всю оставшуюся жизнь буду вздрагивать от мужских прикосновений.
Кто-то скажет: ну ладно, трахайся, чё там. Но зачем же второй раз на те же грабли? Нашел бы уже кого поопытней. Проблема в том, что я не знал где искать. В тринадцать лет не закажешь шлюху на дом. И в публичный дом не пойдешь. А среди моих знакомых Ол был единственным по «этой» части.
К тому же, тут был еще один момент, я бы сказал, архиважный момент. И дело даже не в том, что Ол эту кашу заварил – ему и расхлебывать. Просто я должен был отыграться. Так что на этот раз я его честно предупредил, что желаю познать оргазм. Жажду просто. И раз уж по состоянию здоровья у меня не получается быть снизу – ну так уж быть, ради общего дела я готов побыть сверху. И ты, Квин, еще будешь этим гордиться.
Квин гордиться не пожелал. Он вообще к своей заднице слишком трепетно относится. Так что вместо его задницы я получил его рот. Йоху, он сделал мне минет! Король школы мне отсосал! Я готов был вытатуировать это на собственной лысине.
И пусть ощущения от первого траха с Квином я забыл быстрее, чем сошли синяки, но тот первый минет, такой неловкий и комканный, я не забуду никогда. Потому что в тот момент я впервые понял, что такое по жизни быть «сверху». И задницы тут ни при чем. Просто я вдруг стал выше. Выше Квина. Пускай лишь до следующего траха. Но ведь после траха будет новый минет? Я позабочусь, чтоб был. А главное – я позабочусь, чтоб он сделал это сам, добровольно. Потому что в этом вся прелесть: когда прогибаешь дух, а не тело. Можно стукнуть по голове, связать, завезти на какой-нибудь заброшенный заводик и оттрахать до одурения. Но это будет лишь тело. А мне нужен был сам Квин. Вся его квиновская сущность. Прогнутая под меня. Этого требовала сущность Лутора во мне. И я собирался ей это дать. Даже если для этого мне придется дать Квину. Это же всего лишь тело, правда? Что есть тело – если на кону чья-то душа?
И млея после оргазма на широкой кровати, я смотрел, как Квин сплевывает в простыню мою сперму и ехидно обещал себе, что в следующий раз он у меня проглотит. А пока… Пока подсчитаем очки.
Счет сравнялся. Один-один в пользу секса. Олли «опустил» меня. А потом «опустил» сам себя. Ради меня. Добавьте сюда мой первый в жизни «настоящий» оргазм (то есть когда не сам себе) – и вы поймете почему мне начала нравиться эта игра. Кто кого. Олли нагнет меня в душе после физры? Или я поставлю его на колени прям в кабинете директора в ожидании мистера Йеми? Поставлю на колени во всех долбанных смыслах.
Это захватывающая игра. Всепоглощающая. Уж сколько лет прошло, а мы всё не наиграемся никак. Раз за разом подымая планку, каждый из нас – осознанно или нет – пытается подмять под себя партнера. И меня это дико заводит, чувствую, что и Олли тоже. Заводит так, что порою дрейфуя в посткоитальной дреме я даже позволяю себе помечтать… что может быть… всего лишь может быть… просто ну вдруг…
Вдруг это всё же любовь?
Иногда мне хочется сказать: «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо». Но нет. Я скорее человекоподобный Лутор, а им-то как раз чуждо большинство человеческого.
Кроме любви. А вот любви я хотел. Про признание отца еще помните? Так это из той же оперы. Те же яйца, только в профиль. Я с детства мечтал о любви. А еще больше хотел любить сам. Может, потому что в чужой любви был всегда неуверен? Нет, ну правда, как тут проверишь любят ли тебя по-настоящему или просто придуриваются, потому что от тебя что-то надо? И как убедиться, что любят именно так, как тебе говорят? Ну там сильно, преданно, беззаветно… А ведь я с детства был недоверчивый, и убедить меня не так уж и просто.
Со своей любовью как-то проще: тут уже можно сесть и подумать, проанализировать всё, разложить по полочкам. А своими внутренними полочками я очень дорожил. Часто раскладывал по ним наболевшее.
С любовью было сложнее. Иногда мне казалось, что я на нее не способен. Просто калека какой-то. Душевный. Все люди как люди, один я такой… Лутор. Способный на всё. Неспособный на главное. И пусть твердят, что любовь – это слабость. А я и хотел быть слабым. Потому что именно в слабостях черпается сила. Потому что самая большая сила – манипуляция собственными слабостями. Потому что…
Потому что в глубине души я, наверное, всё-таки человек. Не сын Лутора. Не любовник Квина. Не чей-то деловой партнер. А просто человек. Который временами, пусть редко, но всё же такое бывает, – устает от собственной силы. И хочет быть… да нет, не слабым… просто сильным по-другому. По-человечески что ли…
В такие моменты я часто пытался сесть и подумать, проанализировать, разложить по полочкам – свои чувства к Олли. Это правда любовь? Ну, моя, луторовская… всё, на что я способен… Ведь как бы я про себя не гаркал на Квина – я был к нему привязан. Потому что больше никому не удавалось вызвать во мне такую бурю эмоций. Никому не удавалось так долго поддерживать мой к нему интерес. Никому не удавалось подобраться ко мне так близко.
Мы не были с ним двумя половинками души. Скорее душами родственными. Что-то было в нас общее. Где-то там, на краю вселенной, бродили наши половинки. И подсознательно мы это знали – что не рождены друг для друга. Но половинки были далеко, а мы были рядом. Достаточно близко, чтобы вступила в силу теория броуновского движения. Притяжение и отталкивание. Любовь и ненависть. Неиссякаемый интерес – который периодически напоминает занозу: и забыть про нее не получается, и вытащить не удается.
Но бросить Квина – всё равно что признать поражение. Не могу этого объяснить, не знаю чего хочу всем этим добиться, но просто бросит его – это всё равно что сдаться… А это уже признак слабости, да? А я не могу позволить себе еще одной слабости. Еще одной слабости – из-за Квина.
К тому же Ол делает меня сильным. Заставляет держать себя в тонусе. С ним иначе просто нельзя – сожрет. Или нет, скорее пристрелит из своего долбанутого лука. Лучник херов. Никогда не знаешь чего от него ждать в следующий момент. Олли дикий и непредсказуемый. И именно своей непредсказуемостью дико опасен. С ним волей-неволей приходится быть сильным. Порой мне это даже нравится. Порою – дико заводит. А порой – просто хочется выть. Как, верно, выли древние волки, когда на них выходили охотиться первые лучники. И волкам хошь не хошь приходилось быть быстрее, изворотливее и хитрее охотников. Искусственный отбор, где выживает сильнейший. Где выживают такие, как Луторы. Побеждая таких, как Квины.
И всё же порою душа требовала ласки. Даже волкам нужна ласка. Даже охотники устают от погони. Даже мы с Олли бывали ласковы друг с другом. В такие дни Ол предпочитал трахаться в кровати. Хотя нет, трахом я назвал это зря. В такие моменты Ол бывал нежно медлительным. Спокойным, но таким обманчиво спокойным, ведь ласковые неторопливые поцелуи в любой момент могли сменить острые укусы… Но чаще всё-таки не сменяли. Наверно, ему тоже не хватало ласки.
Поэтому единственная грубость, которую он позволял себе в такие моменты – грубо хватать меня за запястья. Мои запястья вообще были его фетишем: приятели шутили, что даже в церковь Олли потащит меня за руку. Верней, за запястье. На большинстве случайных, непозиционных, фотографий, мы изображены именно так: Король школы, я и мое запястье.
И хоть мои запястья уже не были хрупкими и тщедушными, но мне тоже не хватало ласки – и я делал вид, что он сильнее меня. Я вообще часто делал вид, что он сильнее меня. Потому что еще было не время… еще не время ему знать… еще не время… Просто расслабься, Лекс. Даже Луторы расслабляются. Расслабься и поверь, что это любовь. Потому что если не можешь иметь, что хочешь – остается хотеть, что имеешь.
Выжидая удобного момента, чтобы это исправить.
– А-а-а… А-а-ах ты ж черт! Чтоб тебя, Лутор!
– Перестать?
– Двигайся, сволочь! Я тебе перестану! Я тебе так перестану! Неделю ходить не смо… о-о-о! Ох, вот так, да!
Я сжимаюсь сильнее – и Олли захлебывается собственным криком.
– Быстрее, – умоляюще стонет он.
А фиг тебе, мне больше нравится так. Медленно и неторопливо. Прочувствованно. Вот так, да. И чуток сменим угол проникновения… Теперь поглубже.
– Быстрее, сука!
Его пальцы впиваются в мои бедра с такой силой, что приходится закусить губу, чтоб сдержать стон.
– Хочу быстрей, – он тянет меня вниз, пытаясь насадить на себя. А хрен тебе! Зря я что ли по спортзалам восемь лет бегал? – Хочу быстрее! – он почти рыдает.
– А я хочу тот контракт.
– Отец… Ой-ё! Отец не даст…
Я угрожающе замираю.
– Лучше б ты волновался, что я могу не дать. Встать сейчас, повернуться и выйти.
– Ссссука!
– Само собой, – я всё же дергаю бедрами. По Оливеру будто разряд тока пропускают, так его передергивает. – Ты ж сам с таким связался. Что ж теперь на судьбу-то пенять?
– Ле-е-екс…
Еще одно скольжение. Мучительно медленное, плавное.
– Я очень хочу этот контракт, Олли. Неужели ты меня не порадуешь? Этакой малостью?
– Хрен с тобой! Давай уже! Ну же!
И я наконец-то прекращаю сдерживать себя.
Трах напоминает дикую скачку. Или даже случку – двух диких животных. Мы рычим, царапаемся и стонем почти в унисон. Я довольно урчу, чувствуя как его член трется о стенки моего ануса. Изгибаюсь змеей, стараясь получше потереться о головку простатой. Стол под нами ходит ходуном. Оливер срывается на мат. А я наоборот – на молитвы: чтоб на этот раз в приемной моего кабинета не ждали какие-нибудь важные партнеры из Саудовской Аравии. Не хочется выбивать еще один контракт силой, если можно просто уговорить.
Вот как Оливера сейчас.
– Держи свой отчет, приятель. Понятия не имею, как ты выбил этот контракт из старины Джеба. Точней, я догадываюсь кто его выбил и как ты на этого «кого-то» надавил… Но знать этого просто не желаю. Просто тихо радуюсь за тебя и свой отдел. Потому что это дельце… Ух, Лекс! Это же просто «ух» какое-то!
Тимми Мозес небрежно кидает мне папку на стол. Продолжая жевать бутерброд. Уверен, половина листов в жирных пятнах. Ненавижу подобную небрежность. Но в данном случае вынужден с нею мириться, потому что Тимми действительно приятель. А приятелей у меня мало. Приятелей, которым я могу довериться по работе – всего двое. Поэтому я просто молча подхватываю выскользнувшие из папки листы, не позволяя им разлететься по полу, и выдавливаю благодарную улыбку.
– Спасибо. Кажется, ты собирался домой пораньше?
– Ага, Буцефал потянул лапку. Хочу свозить его к ветеринару.
– Что ж сразу не отвез?
– Я сразу отвез. Но ты ж знаешь: здоровьем рисковать нельзя. Я решил, что стоит проконсультироваться у нескольких специалистов.
Я согласно киваю с озабоченным видом, как, наверно, кивал бы, если б у Олли вздумал заболеть любимый дядюшка. Но Буцефал не дядюшка, тут всё намного серьезней.
Буцефал – это кот. Огромный жирный котяра. А Тимми – кошатник. Заядлый кошатник. И с этим мне тоже приходится мириться.
Мы познакомились в университете, где вместе учились на биофаке. В принципе, Мозес – гениальный биолог, и если б не любовь к кошкам, из него вышел бы отличный ученый. Но сочетать в себе сразу две страсти – к кошкам и к науке – у него не получается. Поэтому вместо личной лаборатории, разрабатывающей что-нибудь достойное Нобелевской премии – Тимми лишь возглавляет отдел «Квин Индастриз». Один очень любопытный отдел. Маленький такой винтик огромной такой системы. Но винтик ключевой. Потому-то я и поставил на эту должность приятеля. Своего приятеля – а не приятеля Квинов.
Тимми продолжает трещать что-то про свою черно-белую заразу, а я вспоминаю другого его питомца. Совсем другого…
Мы с Мозесом сблизились на последнем курсе, выбрали похожие темы для курсовых и решили немного подискутировать в баре после учебы. Додискутировались до того, что он предложил мне котенка от своей только что окотившейся кошечки Пэм. На Пэм он тогда тоже был помешан, хотя и меньше, чем сейчас на Буцефале. Чтоб охарактеризовать степень этого помешательства, достаточно будет сказать, что первые полчаса я был твердо уверен, что Пэм – его жена, и очень удивился, когда он предложил мне подарить их общего с Пэм ребенка.
Потом мы всё же разобрались что к чему. От котенка я вежливо отказался, сославшись на аллергию Оливера (понятия не имею есть ли у него вообще аллергии на что-то, кроме работы, но этот аргумент сработал), и мы распрощались.
А через пару дней в общаге Тимми случился пожар, и Пэм со всем выводком сгорела дотла. И Тимми будто сгорел вместе с нею, посерел весь, выдохся, как газировка, оставленная на солнце. Помню, как прибежал узнать как он. А Тимми глянул… так, будто я виноват. Виноват, что тогда отказался от его котенка. Согласись я – и у него осталась бы хоть какая-то память о своей драгоценной лапуле. Но я отказался. И всё сгорело дотла. А Тимми переехал к родственникам.
Через год мне понадобился человек на должность начальника отдела. Свой человек. И я вспомнил о мистере Тиме Мозесе. Точней, о старом приятеле Тимми, которому мог бы доверить… хоть что-то.
Частный детектив. Подстроенная встреча. Еще один бар. И со времени прошедшего «А помнишь, как Мэри Стаут вытошнило прямо на Кирка Хэйди?» мы постепенно перешли на время теперешнее «А кем работаешь, старина?». Но в ответ на предложение работы, выгодное предложение, очень выгодное, услышал лишь:
– Да мне из пригорода добираться будет неудобно.
– Так мы тебе в центре квартирку подберем.
– Нет. Прости, Лекс, но… Знаешь, не могу я… Да и Ральф… Тяжело ему будет на новом месте и вообще… Его ж выгуливать надо, а у тебя там график ненормированный.
Выгуливать? С каких это пор питомцев Тима надо выгуливать? Оказалось, что уже год.
После пожара Тим переехал к сестре. Типичной добропорядочной американке. Которая живет в пригороде, в милом домике с белым заборчиком, с мужем, двумя детьми – и собакой. Собака – это обязательнейший атрибут добропорядочной американской семьи, вы разве не замечали? И нашему кошатнику пришлось уживаться с собакой.
Поначалу это было нелегко: как все кошатники Тим относился к представителям собачьего вида весьма и весьма настороженно. Если ваши пропахшие кошачьей шерстью брюки хоть раз в жизни трепала уличная псина, то вы поймете почему. Но Ральфи вел себя смирно, причин для жалоб у Тима не было и ему пришлось смириться с подобным соседством. Жалел он только, что нельзя завести котеночка, с таким бы уже не смирилась собака – и Тиму приходилось терпеть.
Ну ничего, думал он, вот закончу университет, подыщу себе работу, сниму квартирку, и будет у меня котеночек. Черно-беленький. С зелеными глазками. Маленький, пушистенький, во какой!
А потом шурину дали повышение. И семья сестры перебралась в Массачусетс. А собаку оставили. Ну, пока не обживутся. Обжились: детей удалось пристроить в закрытую, но жутко элитную школу, сестра вдруг нежданно-негаданно подыскала себе работу – и Ральфи оказался не у дел. Гулять с ним некому, играть тем более. Да и вообще, с отъездом детей, на новом месте в квартире компании, при новой работе – собака вдруг стала не нужна.
И пес остался с Тимми. Думаете, приятель стал любить пса больше? Или меньше любить кошек? Да ни фига! Просто любовь к кошкам изначально предполагает любовь к животным вообще. И чувство ответственности за них. Огромное чувство ответственности. Поэтому после универа приятель остался жить на окраине, чтобы было где выгуливать пса. Потому что тот от него зависит. А ведь пес – это тоже питомец. И нуждается в человеке даже больше, чем кошка. Вот приятель и терпел. Выгуливал и терпел.
А я терпеть не стал.
Через пару дней после нашей встречи Тимми позвонил из ветеринарки и сказал, что принимает предложение: собака умерла ночью во сне и больше его в доме сестры ничего не держит. Я принял его в компанию с распростертыми объятиями и даже помог с квартирой, как и обещал. А на новоселье подарил котенка. Черно-белого. С зелеными глазами. Как извинение за Пэм.
Ну, и за Ральфи тоже – за то, что в лабораториях «Квин Индастриз» такие хорошие яды.
Тим выскакивает из моего кабинета рысью, торопится свозить малыша Бу к врачу. А я остаюсь наедине со своими мыслями.
Знаете, иногда мне кажется, что мое отношение к Олли смахивает на отношение Тима к Ральфи. Не то чтобы нелюбовь – просто любовь не та. Вот он и смотрят на тебя, как на бога, и любую прихоть твою готов исполнить, и с виду полная гармония – а всё не то.
Ну не любим мы с Тимом собак, ну что тут поделать?
Я этого проекта всю свою жизнь ждал. Всю свою жизнь с Оливером. Может, и не знал, что именно этого – но ждал, как жена моряка из плаванья не ждет. И вот теперь… когда бумаги в моих руках… когда я почти вижу это всё… почти осознал все масштабы квиновской аферы…
Эта белобрысая скотина никак не желает угомониться!
– Ты спать сегодня думаешь?
Я почти ненавижу его сейчас. Те периоды, когда я думал о нем с нежностью, когда мне так хотелось его ласк, и самому быть ласковым с ним – всё это кажется мне сейчас хроникой параллельной вселенной. Всё то хорошее и доброе, что мы успели нажить за восемь лет, разбивается сейчас о тенор его голоса.
И срочно прикрывается лицемерием.
– А ты что не спишь до сих пор? – немного заботы в голосе. Чуть-чуть, чтоб не слишком переборщить: это же просто бессонница и блажь, не при смерти ж он. А жаль. – Может, тебе чаю? Ну, того с липой. Тебе вроде в прошлый раз понравилось.
Да, Олли, выпей чаю. Того, со снотворным. Которым я поил тебя в прошлый раз. Выпей, зараза – и я наконец-то займусь проектом.
– Мне понравилось, когда в прошлый раз мы в кои-то веки заснули вместе.
– Там пару страниц осталось. Ты же знаешь, как важен для нас этот проект…
– Вот пусть отец им и занимается. На пару с Брайаником.
– У них и без того дел хватает.
Не для того я выдирал это дело зубами, чтобы теперь вернуть за так Джебу и сучьему Брайанику, свалившемуся на мою голову непонятно откуда.
– Так поручи проект Лейн. За что-то же мы платим твоей секретарше!
– Ло – замечательный секретарь. Но к этой информации у нее доступа нет. – Как у меня нет времени нянчиться с тобою. – Потерпи, лапа, там немножко осталось. Я всё же велю Констану принести тебе чаю.
Оливер до крови прикусывает нижнюю губу. И на долю секунды мне даже становится стыдно, чесслово. По большому счету, как любовник Олли не заслужил все эти выкрутасы. Как человек, как Квин, как лучник – это другой вопрос. Но как любовник… Что ж ты творишь, Лутор? Зачем вам обоим роешь яму?
Я стискиваю зубы и обещаю себе всё исправить. В триллионный раз обещаю. Всё, всё – но потом.
А пока меня ждет большая коричневая папка. С надписью «Смолвилль» на корешке.
URL записи
@темы: Архив dora_night_ru
I believe in Moire. Twice. 3-й-Невеста-4-й сезоны "Шерлок ВВС"? Нет, не видел.
ГРЕШНЫЕ БЛАГИЕ ЖЕЛАНИЯ. ДРАББЛ ШЕСТОЙ. ФИНАЛЬНЫЙ
ГРЕШНЫЕ БЛАГИЕ ЖЕЛАНИЯ. ДРАББЛ ШЕСТОЙ. ФИНАЛЬНЫЙ.
Не прошло и полгода… точней, нет, прошло уже больше, но я всё же решила это закончить, а то слишком уж меня мучил этот «камень на совести творчества», извелась я вся… Если кто чего подзабыл (оно немудрено после такого-то перерыва), то начало здесь.
Название: Грешные благие желания – 6
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: драббл
Посвящение: всем моим читателям – за то, что вы это читаете.
Саммари: конец – делу венец. А, может, только начало…
читать дальше
Это очень странно – просыпаться в чужой кровати. Для Кларка Кента это впервые.
Зато он проснулся в собственном теле. В обнимку с собственным любовником. Ну, Кларк надеялся на это… А больше всего на это надеялась его утренняя эрекция.
– И не надейся.
– Лекс, я… Ну, я подумал…
– Сверху ты больше не будешь, кажется, я тебе вчера ясно объяснил почему.
Кларк с облегчением выдохнул.
– А, только сверху. Не, ну это… Эт я, пожалуй, переживу.
Лекс завозился, высвобождаясь из объятий Кларка. И через минуту Кларк попадает под прицел зеленого прищура.
– А что еще ты намерен пережить?
– А, может, потом… обсудим? Сначала встанем…
– Да ты уже встал, – луторовская рука по-хозяйски ложится на член Кларка. Таким… привычным что ли жестом. И Кент поневоле задается вопросом: а ложилась ли эта рука… точней нет, его собственная, но ведомая луторовской волей – на его член. Ну, пока Лекс был в его теле? Ставил ли Лекс над его телом подобные эксперименты? И если нет – то откуда он настолько хорошо знает, что делать?
«А, может, это просто свидетельство того, что он – твоя вторая половинка», – робко шепчет романтичный придурок из глубин души. Глупый наивный придурок, который верит, что Луторы меняются, Добро всегда побеждает, а папа рано или поздно выиграет Осенний конкурс фермеров Канзаса.
Лекс ногтем большого пальца надавливает на уретру Кларка – и того буквально выгибает от болезненного наслаждения. Подушечка большого пальца совершает круг почета по голове, размазывая смегму, и рука скользит вниз.
– А, может… поговорим? – задыхающийся Кларк пытается взять себя в руки. Хоть на секунду забыв о руке любовника.
– Говори, – усмехается Лутор, – рот-то у тебя свободен.
И сильнее сжимает ствол.
– Черт!
– Хочешь поговорить о религии, Кларк? В смысле, тебя интересует, как относится к геям Церковь?
Чертова ухмылка. Чертова луторовская ухмылка. Стереть ее с красивых, пусть даже тонковатых, губ Кларк мечтает сейчас почти также сильно, как получить разрядку.
– Я хочу… хочу, черт! – голос предательски срывается, когда рука, на секунду выпустив член, властно сжимает яйца. – Хочу знать…
– Хочешь знать как долго я способен тебе дрочить? Насколько нежно я могу дразнить твою головку? Сколь интенсивно ласкать твой ствол? Насколько тебя хватит, если я периодически буду пережимать тебе основание, оттягивая момент?
– Хочу…
– Да, Кларк, расскажи. Чего ты хочешь? Как сильно? И от кого?
– Хочу знать будешьлитысомнойвстречаться! – выпаливает Кларк скороговоркой.
И тут же заходится в крике: от растерянности Лекс на секунду теряет контроль над ситуацией – и Кларк, пользуясь моментом, изливается ему прямо в руку.
– Ты не отвел.
Кларк прислоняется к дверному косяку ванной и не сводит со спины… друга испытывающего взгляда.
Лекс делает еще пару неторопливых движений зубной щеткой, медленно сплевывает пену, тщательно полощет рот. В общем, понимает Кларк, делает всё, чтобы вывести юного Кента из себя. Но после утреннего оргазма у Кларка слишком добродушный настрой.
Наконец, Лекс заканчивает утренний туалет, вытирается и оборачивается.
– Знаешь, Кларк, по-моему, у тебя и без меня проблем хватает.
– Значит, ты не хочешь?
– Ты сам не захочешь, когда узнаешь меня получше.
– Я знаю тебя достаточно…
– То что ты трахался с моим отцом…
– Оставь своего отца в покое, ему итак больше всех досталось!
– Еще и моей задницей!
– Не смей уходить от разговора!
– Это и есть разговор по-луторовски, Кларк!
– Тогда поговори со мной по-лексовски.
Но Лекс вдруг замолкает. Будто воды в рот набрал. Или языка лишился.
Или Кларк просто нащупал в нем слабину.
– Поговори со мной, Лекс, – шепчет Кларк, делая острожный шажок навстречу. Очень острожный. Потому что очень боится спугнуть. – Не как Лутор – как Лекс. Тот Лекс, от которого у меня теперь не будет тайн. Если он мне позволит.
– Ради сохранности твоей тайны тебе вовсе необязательно подставлять мне задницу, Кларк.
– Ты должен бы знать, что на такое я точно не способен, Лекс.
– Я уже не знаю на что ты способен.
– Точней, на что способен ты. В этом загвоздка, да? Ты всё время твердишь, что ты лучше отца. Что ты вовсе не… Лутор. Что каждый имеет право… быть собою… Но когда доходит до дела – ныряешь за луторовскую маску. Всё время твердишь, как мечтаешь изменить отношение к себе – но как только дело доходит до перемен, тормозишь на повороте!
– И, по-твоему, растление несовершеннолетнего сыночка добропорядочных Кентов поможет мне получить одобрение местного общества?!!
– ПРАВДА ПОМОЖЕТ!
От крика Кларка лопаются стекла в ванной. Взрываются миллионом ослепляющих осколков. На мгновение зависая радужной пылью. А в следующую секунду Лекс уже в спальне, прикрытый надежной спиной Кларка Кента. Как часто эта спина прикрывала его?
И будет ли она прикрывать его теперь?
– Извини.
– Проехали.
– Дорогие, наверно,
– Венецианские. XV век. Но это неважно.
– Лекс, мне так…
– Забей, я сказал.
– Говорят, примета плохая…
– Я влюблен в наивного канзасского фермера. Несовершеннолетнего. Правильного до жути. С неисследованными суперспособностями. Да еще и трахавшегося с моим отцом. По сравнению с этим семь лет невезения – это просто пустяк. Раньше чем через семь лет добиться от этих отношений чего-то путного я всё равно не надеялся.
– Влюблен? – Кларк испуганно шарахается назад.
– А чего меня, по-твоему, так колбасит?
– В меня?
– Нет, блядь, в твою маму! Да перед кем я тут…
А в следующее мгновение Лекс уже лежит на кровати, придавленный горячей тушкой Кларка. А язык этого самого Кларка вовсю хозяйничает у него во рту и выскальзывает лишь на пару секунд, чтоб уточнить:
– Так ты всё-таки будешь со мной встречаться?
Лана нерешительно мнется посреди гостиной, теряясь от яркого луторовского великолепия. А вот Хлою баснословно дорогущая обстановка ничуть не смущает. Гораздо больше ее смущает запертый ящичек хозяйского секретера: это что ж они тут хранят-то, а? Что ж можно было этак-то запереть-то, мамочки?
– Хло, – цыкает Лана. – Хло, оставь!
– Ты лучше на стреме постой. И у меня почти получилось!
– Это взлом.
– Это сенсация! Носом чую. Обычно как раз в таких ящичках в старину хранили свои дневники благородные дамы…
– По-твоему, Лекс похож на благородную даму? – У Ланы аж глаза на лоб лезут.
– Ну… – Хлоя на миг теряется, но как истинный журналист быстро находится с ответом: – У него ж была мать? Почему бы ей не хранить свой дневник именно здесь?
– Потому что она была замужем за моим отцом, мисс Салливан. Так что весь потенциальный компромат она хранила в сейфе.
– О Господи! – Лана хватается за сердце.
Лекс насмешливо вскидывает брови:
– Неужто похож? Это, наверно, свет так на лысину падает. Нимбообразно.
– Лекс, – смущенно шипит Кларк, стараясь незаметно пихнуть приятеля – любовника – в бок.
Впрочем, смущается Кларк не из-за Лекса – в списке друзей, из-за которых приходится краснеть Кларку Кенту в последнее время (особенно после истории с мужским душем) уверенно лидирует Хлоя. Которая в отличие от Кларка не смущается никогда. Наверно, она просто считает, что Кларк смущается за них обоих.
– Мы зашли узнать как ты себя чувствуешь, Лекс, – во всяком случае в улыбке Хлои смущения ни на грош – сплошное дружеское участие.
– А мне показалось, вы хотели узнать кое-что другое.
– Показалось? Это из-за сотрясения, наверное.
Лекс удрученно качает головой, признавая поражение: Салливан неисправима. Ну разве что керогазом попробовать… Вот только Кларк, наверно, будет против.
– Надеюсь, вы не с пустыми руками меня проведывать пришли. Где мой пирог? – и Лекс требовательно протягивает вперед руки.
И тут же получает по этим самым рукам от Кларка.
Но прежде чем Лекс успевает возмутиться непонятным поведением друга, тот запутывает его еще больше:
– Хватит зырить на его пальцы! – шипит он, почему-то обращаясь к девчонкам.
Лекс растерянно отступает:
– Кларк, ты чего?
– Я серьезно, Хлоя, даже не смотри туда!
– Да ладно тебе…
– Кларк, мы никогда…
– В чем дело, а?
Лекс разворачивает к себе внезапно взбесившегося приятеля. Кент сейчас напоминает молодого бычка. С генетической примесью барана.
– Пусть не смотрят на твои пальцы, – бурчит он куда-то в скрещенные на груди руки.
– А что не так с моими пальцами, Кларк? Нет, ну я бы еще понял, на голову… – Попытку дознавания прерывает звонок мобильного. – Черт! Алло. Минутку. Стой здесь, Кларк, и не вздумай бросаться на гостей. Я сейчас вернусь. Дамы, если он вас укусит, обработайте раны бренди. Тем, из красного графина. А коньяк из синего лучше не трогайте. Слишком дорогой, зараза.
Лекс скрывается за дверью. И в Кларка тут же мертвой хваткой цепляется Хлоя.
– Ты чё, добрался до пальцев Лекса Лутора?! Ну Кларк, ну тихоня! Нет, что, правда? Вы тут не просто так ночевали?
Но Кларк не слушает надоедливое жужжание Хлои – гораздо больше его интересуют тихие комментарии Лекса за стеной.
– Я плачу вам, доктор Трой, такие огромные деньги как раз для того, чтобы вы не беспокоили меня по таким маленьким мелочам… Я подписываю ваши чеки, доктор Трой, а, значит, мои пожелания вы и должны исполнять. Мои, а не моего чокнутого папаши… Похрен, что он хочет – я не хочу! Нет, я не думаю, что это поможет лечению… Ну, раз вы так считаете. Раз вы так считаете – то брейтесь и сами держите его за ручку. Нет, я не собираюсь приезжать… Если б я хотел его видеть, я б лечил его на дому. Да, вот так. И вам всего наилучшего.
Кларк осторожно высвобождается из цепких лапок Хлои и пятится к выходу:
– Прости, нам с Лексом надо поговорить. Обсудить одно дело… Вам с Ланой лучше заехать попозже. Мне тут надо… убедить кое в чем Лекса.
– Сын, – хрипит Лайонелл, пытаясь разглядеть чернильную фигуру в полумраке палаты. Чертовы мозгоправы гребут бешенные бабки за лечение своих взбесившихся пациентов, но при этом экономят на электричестве, сволочи. – Это ведь ты, сын? Подойди. Тут темно, тебя плохо видно. – Фигура делает пару шагов навстречу и снова замирает. – Ты что боишься? – пытается сыграть на луторовской гордости Лайонелл. – Ближе, сынок. Я не кусаюсь, хе-хе-хе! – смех выходит хриплый, каркающий: Лайонелл сорвал горло во время приступа, когда орал благим матом на всё крыло, требуя позвать к нему Лекса. Десять санитаров не могли его успокоить – и Лайонелл втайне этим гордится. А еще больше гордится тем, что сын сейчас стоит перед ним: значит, не утратил-таки своего дара манипулирования, даже намертво прикрученный к койке и напичканный всякой дрянью по самое горло – он всё еще может влиять на поведение сына. – Ну что ты, сынок, стоишь там как неродной? Разве не хочешь обнять старика? Хе-хе… хкха! Кха! Кха! – смех обрывается жестким приступом кашля. И Лайонеллу вдруг становится не до смеха. – Чертов кашель, – хрипит он, обессилено откидываясь на подушку. Но голову вдруг приподымает затянутая в черную перчатку рука, а вторая пытается напоить его водой. – Ле-е-екс, – старший Лутор не может сдержать довольной улыбки, – стоило загреметь в психушку, чтобы ты начал проявлять заботу обо мне. В следующий раз, глядишь, пирожков мне притащишь. А что, Марта напечет, как родная теща, а? И передаст по-родственному. – Сын молчит, никак не реагируя на провокацию. – Да ладно тебе, сынок, я ж ничего такого не имел в виду…
Молчание сына смущает Лайонелла сильнее любых обвинений. И это плохо, да. Очень плохо. Стареешь, Лутор. Когда в Непале террористы держали его на прицеле, узнав, что он приторговывает с их конкурентами, он и то чувствовал себя спокойней. А теперь вот расклеился вдруг… А слабину давать нельзя! Только не теперь! Сейчас как никогда нужно быть сильным. Взять себя в руки. А потом ситуацию под контроль. Пожалуй, с тем молоденьким санитаром можно договориться… Да и доктор Трой не так уж неподкупен… Надо только взять себя в руки. И он выберется отсюда максимум через месяц.
И тогда вернет под контроль Лекса.
Вот только молчание сына, которое никак не удается пробить, намекает ему, что процесс возвращения… может быть… только может быть… будет таким же непредсказуемым, как этот разговор. Разговор, который никак не удается завязать.
– Сынок, ну скажи что-нибудь… Или язык проглотил? Когда мы целовались в последний раз, язык-то был на месте, я его хорошо прощупал. Или новый любовник уже откусить успел? – фигура решительно отступает к двери. – Стой! – Лайонелл сам не ожидал, что в его голосе будет столько боли. Как никогда не ждал от себя, что ради кого-то когда-нибудь унизится до просьб. Унизится ради… сына… – Погоди. К черту Кентов. Давай поговорим о нас. Ты и я. Мы с тобой. Любовников у тебя будет много, Лекс. Но отец-то только один. И нравится тебе это или нет – но этот отец я. Я твой отец и я люблю тебя. – Фигура замирает у самой двери. На фоне дверного стекла четко видна занесенная к ручке рука. Но сын еще здесь. Покамест он медлит. – Только я знаю, как надо правильно любить тебя. Нам, Луторам, не всякая любовь подходит, сынок. Ты скоро в этом сам убедишься. Как я в свое время убедился с твоей матерью. Этот мальчишка, Кент, он ведь похож на Лиллиан – такой же придурочный. Со своими тараканами в голове. А с виду – ну чистый ангел! Ты на это и купился, да? Как я в свое время с твоей мамашей – на ангельскую внешность. На этакую праведность. Лилиан тоже всё благотворительностью занималась. И этот Кент, уверен, дай ему волю – все твои бабки на нищеброд спустит. Только знаешь, Лекс, – голос Лайонелла падает до интригующего шепота, – всё это напускное благочестие скоро станет тебе поперек горла. Луторовскую природу не переделать. И пламя в тебе не задуть молитвой. – Рука медленно ложится на дверную ручку. – Ты не погасишь это пламя, Лекс! И ни один твой любовник его не погасит! Потому что его и не надо гасить! Слышишь? Не надо гасить это пламя! Это пламя – мы сами. Без него мы не Луторы, а такие же муравьи, как и все. Просто сброд. Это полымя делает нас Луторами, и я покажу тебе, как надо им наслаждаться. Как уже показал однажды. Потому что только Лутор может понять другого Лутора. Только Лутор, сынок. Запомни это! Ни один твой любовник никогда не даст тебе того, что дам я – потому что ни один твой любовник никогда не будет знать тебя, так как знаю я. Никто и никогда. Кроме меня…
Коридорный свет на мгновение ослепляет Лайонелла, а когда он промаргивается – в палате он уже один. Сын так и ушел – молча.
Вот только откуда у Лайонелла такое чувство, что даже ни сказав ни слова – последнее слово сын оставил за собой?
– …И этого санитара замените тоже – он слишком молод, чтоб иметь дело с моим отцом. А замену доктору Трою я пришлю во вторник…
Лекс подымает глаза от отчета службы безопасности Луторкорп, когда в поле зрения рядом с его ботинками замирают новенькие туфли от Гуччи: Кларк позволил обновить себе гардероб в обмен на посещение больного родителя. Лекс довольно усмехается. Как же это приятно – убивать двух зайцев одним выстрелом: как удачно он подправил имидж любовника, и Кларку совсем не обязательно знать, что он и так собирался в больницу с инспекцией. Просто на пару дней позже.
– Как там мой папочка? – в палату Лекс отказался заходить на отрез, хватит с него и записей с видеокамер.
Пару минут Кларк молчит. Просто смотрит и молчит. Но смотрит так, будто душу хочет прочесть.
Лекс невольно ежится. Черт, зря он всё-таки пустил малыша с его неокрепшим умом на свиданку с папашей. Мало ли что папка успел ему там наболтать. Он и в здравом-то рассудке ничего для Лекса хорошего о нем не рассказывал, а уж теперь, после того, как сынок запроторил его в психушку, так и вовсе, верно, язык прикусывать разучился.
– Так что тебе сказал мой отец, Кларк?
– Он просил передать, что очень тебя любит, Лекс. Ты даже не представляешь насколько…
Лекс подымает перегородку салона лимузина и оборачивается к Кларку.
– В чем дело, малыш? После посещения отца ты сам не свой.
Лекс готовится вытягивать ответ клещами… ну, или очередным минетом, тоже хороший вариант, но Кларк против обыкновения не пытается отнекиваться и юлить.
– Твой отец сказал кое-что… что заставило меня задуматься о наших отношениях, – Лекс подбирается, как тигр, заметивший нависшего над его добычей охотника. – Понимаешь, мне казалось, что я тебя знаю…
– Ага, пару дней назад мне тоже казалось, что я тебя знаю, – тут же парирует Лекс: он слишком опытный игрок и привык играть на опережение.
– Прости, – тут же предсказуемо краснеет Кларк. – Но я не о том… то есть не то… Не то чтобы…
– Всё хорошо, малыш, – Лекс покровительственно прижимает Кларка к груди, запуская вторую руку под рубашку. Да, вот так, секс – лучший способ отвлечь. И заставить принять твои правила.
Но Кларк отстраняется.
– Погоди. Я хотел сказать, что всё еще считаю, что знаю тебя. Знаю тебя лучше твоего отца!
Рука Лекса замирает в сантиметре от Кларковой ширинки. Черт, мальчишка опять его обыграл! Ну почему он превращается в долбанутого рыцаря стоит только встретиться с этим щенячьим взглядом?! И сразу как в том анекдоте хочется стать тем, «кем тебя считает твоя собака» – честным и благородным рыцарем, способным решить любую проблему: открыть кофейню, поучаствовать в киднепинге… простить трах с родным отцом…
– А если нет, Кларк?
– А если – да, Лекс?
Лекс отстраняется, лезет в бар, хлопает пробкой шампанского и делает пару глотков коллекционного вина прямо с горла.
– Тогда мы, может, и протянем семь лет.
– А потом я грохну новое зеркало…
– Если раньше ты не грохнешь меня…
– Ты говорил о доверии, Лекс. Говорил, что я слишком часто требовал от тебя доверия, сам тебе не доверяя. Помнишь? Но на самом дел я не доверял себе, Лекс. Мои способности, они мне самому до конца непонятны. И непонятно как… как они влияют на других… И я не доверю сам себе… не знаю, чего ждать от себя… Какой криптонит мне завтра встретится на пути? Как моя сила повлияет на чью-то судьбу? С какой проблемой я столкнусь за поворотом? А главное – когда же я столкнусь с той проблемой, которая окажется мне не по зубам. Ведь я когда-то столкнусь с такой, правда? Всё это не способствует доверию. – Кларк тяжело вздыхает. И решается: – Но я постараюсь. Потому что теперь моя очередь, да? Раньше ты верил за нас обоих, а теперь моя очередь.
– Смотри не надорвись. Доверие может быть тяжкой ношей, Кларк. Особенно когда веришь в то, во что верить не стоит.
– У меня получится. Если ты мне поможешь.
– Ты должен быть готов, что иногда эта помощь будет… луторовской…
– Ну, это же во благо…
– Благими намерениями вымощена дорога в ад, Кларк.
Кларк потупился, прикусив губу, напряженно раздумывая над чем-то. Лекс успел выхлебать половину бутылку, пока юный любовник не соизволил поднять головы.
– Ад с тобой – это не страшно, Лекс. Я почему-то уверен, что рай без тебя – гораздо страшнее.
URL записи
Ватиканские хроники-1.
Ватиканские хроники-1.
А мама в гости ушла!
Название: Ватиканские служки
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк, Лекс/Джейсон
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: AU, PWP
Warning: АУ слишком АУшистое получилось…
Саммари: эти губы созданы для мине… ну, то есть молитвы!
Посвящения: для Merrylinn, которая и вдохновила меня на это безобразие.
читать дальше
Ватикан, 1512 год от рождества Христова
– Эти губы созданы для мине… – порочное словцо удалось удержать на устах практически в последнюю секунду, на скорую руку исправив его на: – молитвы. Уверен, сами святые внемлют тебе, мой мальчик.
Кардинал Луторони ободряюще улыбнулся новому служке Его Святейшества Папы Джонатана I, который чуть не сбил его пару секунд назад, вылетев из папских покоев со скоростью падающей звезды:
– Как тебя зовут, дитя?
– Кларк, – тихо прошелестели те самые пухлые губки, рождающие в «святой» душе отнюдь не святые помыслы.
– Ваше превосходительство, – мягко подсказал Лекс. – Я – Кардинал Святой Римской Церкви. Если точнее, кардинал-епископ при Великом Понтифике Джонатане I. Мое имя – Александр Луторони, но тебе, дитя, стоит обращаться ко мне «ваше превосходительство».
– Ппп… пр.. простите…
Лекс вскинул тонкую бровь.
– Простите, ваше превосходительство! – выпалил покрасневший мальчишка, уловив намек.
Раскрасневшийся мальчишка выглядел еще соблазнительней, чем просто растрепанный – каким собственно Лекс и увидел его впервые пару минут назад. Луторони уже доложили, что служку Джонатан выписал себе из маленькой деревушки, и первые две недели почти не выпускал из-под своего ханжеского старческого ока.
В кулуарах шептались, что это сын его покойного любовника Эль-Джорно. Сам Александр Эля не застал, но доподлинно знал от папаши, что связь у тогда еще кардинала Джонатана и приблудного актеришки, помешанного на амплуа небесных посланников, была о-го-го! Джонатан чуть сана не лишился. А Эль – яиц.
А уж скольких золотых монет и не менее драгоценных нервов лишились покровители Джонатана, мечтающие видеть своего ставленника на папском престоле! Пока как-то ночью один из них, лорд Дженнинг, не зашел к Эль-Джорно в гости и за чашкою чаю весьма прозрачно не намекнул тому, что если тот и дальше будет путать сиятельным синьорам их амбициозные планы касательно Джонатана Мэйса* из Канзы, то придется ему из небесных посланников переквалифицироваться в несчастного любовника. И играть, например, Абеляра**.
Как выяснилось, своими яйцами Эль-Джорно дорожил больше, чем ласками возлюбленного – и в ту же ночь покинул Рим в неизвестном направлении. А теперь вот «воскрес» в своем сыночке.
Впрочем, глядя на сына, Александр начинал понимать святошу Джонатана: если папка хоть вполовину был таким же красавчиком – то где ж тут, Господи, устоять-то против таких небесных посланников нам, простым смертным?
Мальчишку хотелось разложить прямо здесь, на галерее. И к черту всех случайных свидетелей, какого они праздно шатаются по коридорам без дела? И то, что двери в покои Папы всего лишь в паре метров – тоже не более чем досадная мелочь. И вообще…
Кларк, будто почувствовав что-то, резко отпрянул, и Лекс поспешил выудить из своих закромов самую обворожительнейшую и невиннейшую из своих улыбок, приберегаемую исключительно для наиболее богатых меценатов и выступлений на консисториях***, когда приходилось оспаривать мнение самого Джонатана.
Мальчишка заворожено замер. А Александр почувствовал, что готов утонуть в восторженно распахнутых зеленых глазищах. Пришлось призвать на помощь всё свое самообладание, а главнее – напомнить себе, что стоящий перед ним паренек – единственный человек на земле, имеющий право называть нынешнего Папу «папой» с маленькой буквы.
«Здесь торопиться нельзя, нет. Здесь нужен тонкий подход, – принялся Александр убеждать самого себя. Правда, убеждать себя оказалось сложнее, чем политических сторонников. – Ты справишься, Лекс. Ты же Луторони! Вы никогда не проигрываете! И в этот раз тоже всё получиться. Только не торопись!»
– А что, Его Святейшество уже встали?
– Нет… То есть да… Не совсем… Он плохо себя чувствует сегодня, – промямлил мальчишка. И тут же спохватился: – Ваше превосходительство!
Лекс сразу же натянул на лицо скорбную мину:
– Наш дорогой духовник! Что же случилось? Мне необходимо срочно его навестить.
«И вырваться из твоих чар хоть на минутку, моя будущая жертва».
Войдя в папскую спальню Александр первым делом отыскал глазами Джейсона. Еще один зеленоглазый служка «раба рабов Божьих». Но с ним Александр уже переспал, и даже не раз. «Везет старикашкиным слугам на моё внимание», – усмехнулся он про себя.
Но сейчас дело не в плотском влечении. Тем более что в отличие от малыша Кларка Джейсона соблазнять не пришлось, более того – временами от него даже приходилось отбиваться (молодой слуга преступно мало сил тратил на свои прямые обязанности – в отличие от Лекса, которого стремление к власти принуждало к ежедневному и весьма тяжкому труду). До недавнего времени весь свой нерастраченный юношеский пыл Джейсон обращал на верховного кардинала, и периодически кардинал был не против. Собственно, он был не против еще десять минут назад (за тем и шел в папские покои). Но кое-что изменилось… И теперь, прежде чем начинать новую охоту, Александру необходимо было разобраться со старым трофеем.
Легкий кивок головы. Понимающий взмах ресниц. Свидание назначено.
Теперь можно уделить пару минут и старому хрычу. Тем более что судя по всему старине Джонатану недолго осталось. Изо дня в день Преемник князя апостолов выглядел всё хуже и хуже. Сторонники с почтением шептались, что святого отца гложут народные беды, радея за простой народ он вконец извел себя.
А вот Александр подозревал яд.
Вот уже с месяц он пытался установить, что же происходит с Папой, буквально вынюхивая всё его окружение. Малейший запашок или иной намек – и его люди в Инквизиции готовы были продемонстрировать свои таланты. Но пока демонстрировать их было некому.
«Этак-то старик помрет раньше, чем я что-нибудь разузнаю. Будет обидно: спасти нынешнему Папе жизнь – это уже половина его тиары».
– Александр, это Вы? – голос Джонатана напоминал шелест старых библейских страниц. – Что там у Вас? Очередная энциклика****? Решили доконать меня своими бумажками?
– Всего лишь удостовериться в Вашем здравии, Ваше Святейшество.
– Здравии?! Ты считаешь меня здоровым?
– Если говорить о здравом уме… – Александр многозначительно замолчал.
Джонатан тоже прикусил губу. Не место и не время для ссоры. Не к чему давать повод для сплетен, будто в папском окружении раздор. Кто надо – тот и так уже в курсе.
– Прости, сын мой. Не я вздорен, а болезнь моя. Ее суди. А за меня молись… Так что там у тебя?
– Это исключительно визит вежливости, отец мой.
– Тогда присядь поближе и из вежливости развлеки старика.
Из папских покоев удалось вырваться только под вечер. «Этот чертов святой любому бесу фору даст! – бесновался Лекс, во весь опор несясь к дальней беседке сада, традиционному месту их с Джейсоном встреч. – Еще немного – и я б его сам додушил!»
Выйдя в сад Александр заставил себя притормозить и прошествовать к беседке степенным размеренным шагом, приличествующим его высокому сану.
А вот Джейсон встретил любовника отнюдь не приличными объятиями.
– Где тебя носит? Неужели нельзя было как-то отделаться от старого маразматика пораньше? – горячий шепот опаляет ухо. На смену дыханию приходит шаловливый язычок, исследуя каждый изгиб, пока проворные руки бесстыдно задирают пурпурную сутану… лодочкой ложатся на член, подушечкой большого пальца нежно поглаживая промежность…
Лекс пытается высвободиться, но Джейсон вырос в деревне, у него крепкие руки. И очень наглые, да…
– Постой!
– Нет здесь никого!
– Не о том речь…
– Ну вот и молчи. Господи, как же я по тебе исстрадался! Как я скучал! Зачем ты уезжал так надолго?
– Джейсон!
Горячие губы клеймят шею, потоками лавы сбегая к ключицам.
– Оставь меня! – Лекс наконец-то отпихивает любовника. Тот молча, без вскриков и охов, падает на пол. – Я пришел поговорить.
– Давай поговорим после, – не пытаясь подняться Джейсон снова подползает к Александру. – А пока мы можем найти моему рту более достойное применение…
– Нет! Этого больше не будет, – Лекс выжидает пару минут, давая Джейсону возможность осознать: – Об этом я и пришел поговорить. Джонатан болен, и сейчас мне как никогда нужно сосредоточиться на политической борьбе. Нужно решить с кардиналом Росси, и в кардинале Салливанни я до конца не уверен. Сейчас я не могу позволить себе быть уязвимым, – Лекс медленно опустился на колени. Как можно нежнее провел рукою по застывшей щеке. – Ты – моя слабость, Джейсон. Но сейчас я должен быть сильным…
Да, вот так. Сначала продемонстрировать твердость своего решения. А потом – немного лести, она лишней никогда не бывает. Любому понравится чувствовать свою силу над любовником. Даже если сила эта мнимая. Но пока Джей считает себя хозяином положения – пакостей от него ждать не стоит. Будет лелеять свою значимость и мечтать о том дне, когда новый Папа вернет ему фаворитство.
– Ты бросаешь меня? – по щеке предательски ползет одинокая слезинка.
– Не бросаю… Я никогда не смог бы тебя бросить, Джей… Только не тебя… Но нам надо расстаться.
С минуту Джейсон обдумывает новость. Пытается осознать. Осмыслить. Александр больше не хочет его? Его Александр – уже не его?!
– НЕТ!
– Тише, – кардинальская ладонь осторожно, но властно сжимает пухлые губы.
«Но не такие пухлые как те…»
– Да чтоб тебя! – парень отталкивает Лекса в сторону, стремглав вылетая из беседки.
Ничего, к завтрашнему утру успокоится. А не успокоится… Ну, значит, придется его успокоить. Жаль, конечно, этому ротику и впрямь можно было бы найти применение получше инквизиторского кляпа.
Но больше самых развратных губ Александр Луторони ценит в любовниках благоразумие.
Лекс оправляет сутану и неторопливо выходит из беседки, посылая Джейсону вдогонку пару неласковых: успел-таки завести, зараза, хромай теперь со стояком через весь дворец.
Но у фонтана кардиналу приходится притормозить. Опять этот мальчишка, Кларк. То ли Джейсон толкнул его по дороге, то ли сам парнишка оказался растяпой – но сейчас Кларк, склонившись над фонтаном, отчаянно пытается отыскать что-то на самом дне. При этом поза у парня… хм, весьма призывная. Столь открытый тыл столь соблазнительно обрисованный сутаной. Под которой скорей всего ничего больше нету.
На этот раз Лекс не успевает сдержать себя, из сомкнутых губ вырывается предвкушающий стон.
Мальчишка тут же оборачивается.
– Ваше превосходительство!
Лекс хочет ответить, правда хочет. Но вся беда в том, что прильнуть к этим губам он хочет еще сильнее. Поэтому он до боли стискивает зубы и молчит.
– Ваше превосходительство, что с Вами? Вам дурно?
– Нет… Не совсем, дитя мое. Старая хворь. Подставь мне плечо и помоги добраться до моих покоев.
«Не посреди ж папского сада мне тебя соблазнять».
Дорога к спальне кажется Лексу голгофой. Каждый бугорок юных мышц навеки врезался в подушечки пальцев. Запах мальчишки пьянит сильнее каталонского вина: васильки и мед… и, кажется, немного, солнца… Но в последнем Лекс не уверен: он слишком любит луну, чтоб разбираться в солнечных запахах.
– Еще немного, Ваше превосходительство, мы почти пришли… Осторожно, двери… Вот так… Садитесь, я принесу воды…
– Нет… Вода не поможет…
– Но что тогда? – в голосе Кларка такая искренняя боль, что Лексу на миг даже становиться стыдно.
– Я сам виноват… Не стоило ехать в порт с подаяниями в такую мерзкую погоду… Но мне хотелось обогреть… хоть нескольких бедолаг… Вот только от холода и сырости… Чертов нарыв! Прости Господи, что поминаю нечистого на ночь.
– Нарыв? Тогда надо припарку.
– Поздно. Я заболтался с Его Святейшеством, никак не желал уходить, и упустил момент, когда припарка еще могла помочь…
– Что же теперь?
– Надо бы отсосать… гной… Но мне не достать.
– Я с радостью!..
«Твои слова – такая музыка для моих ушей. А эти горящие глаза… И губы. Невозможно забыть про губы…»
– Ах, мальчик мой, я не решаюсь… Хворь моя столь деликатна… Я буду молиться и, даст Бог, через пару дней…
– Пару дней?! Вы собираетесь так долго терпеть? Когда я предлагаю свою помощь?!
– Но место…
– Какое это имеет значение? Для христианского сострадания не имеет значения место и время! Я же сказал, что готов. Я хочу!
«Еще пара таких фраз – и я, пожалуй, кончу раньше срока».
– Ох, Кларк… Беда в том, что хворь поразила мой… мужской орган… – Кларк потрясенно отпрянул. «Э-э-э, да ты, верно, и чужого-то члена никогда не видал! Ничего, малыш, мы это сейчас исправим». – И теперь периодически там скапливается некое вещество… я не силен в медицине… Но это вещество причиняет мне столько страданий!
Закравшиеся было сомнения мигом выветрились из Кларковых глаз. Жажда помочь ближнему – тем более столь притягательному, как кардинал Луторони – затмила на корню все ростки рассудка, вздумавшие было проклюнуться.
Он заметил верховного кардинала еще в первый день приезда. И с первого взгляда его поразил этот величавый импозантный человек. Он шел через двор, пока возница сгружал пожитки Кларка, а сам Кларк потрясенно пялился по сторонам, пытаясь осознать величие Ватикана. Но всё величие древних строений померкло, стоило глазам остановиться на худощавой горделивой фигуре. И с тех пор не проходило ни дня, чтобы Кларк вольно или невольно не вспомнил главного кардинала.
Природы свих чувств он сам не понимал, наивно приписывая их священному трепету и преклонению перед святостью второго лица Ватикана. Но чувства эти будоражили молодую горячую кровь, заставляя ее то без всяких явных причин приливать к еще безбородым щекам, а то и значительно ниже. Последнее было мучительней и стыднее всего. И более всего непонятно. Отчего и зачем пробуждается эта часть его тела? Может, он тоже болен? Как кардинал? Но если кардиналу сейчас также больно, как бывает Кларку от этих непонятных желаний, то он и вправду страдает. А страданий кардинала Кларк допустить не может – пусть всего иного он не понимает, но это он знал наверняка.
– Я отсосу… вещество… Позвольте мне. Пожалуйста.
«Ну как тут откажешь, Господи? Когда тебя так настойчиво просят…»
– Ах, мальчик мой…
– Но Вам лучше откинуться и расставить ноги пошире. И просто позвольте мне…
Кларк сам не знал о чем просит. Вконец смутившись и боясь еще больше смутить святого отца, он быстрым движением откинул сутану и, запретив себе думать, почти вслепую нашел губами отросток мужской силы кардинала.
«Вот он, рай для грешного меня!»
Малыш сосал с таким усердием, будто пытался высосать из Лекса всю душу. Пару раз нечаянно задел его зубами. А когда Лекс непроизвольно толкнулся поглубже – бедный мальчик чуть не поперхнулся. Но сам факт, что это именно этот рот… Именно эти губы! И до этого их так никто никогда не касался… Всё это заводит Александра до звездопада перед глазами. Ему хочется двигаться, толкаться, насиловать этот нежный податливый рот! Но он неимоверным усилием воли из последних сил заставляет себя сдерживать свои животные порывы.
А вот оргазменный крик сдержать не в состоянии:
– ДА! Слава вам, Иисус и Мария!
Поперхнувшийся Кларк судорожно сплевывает сперму в уголок свой сутаны и подымает на Лекса доверчивый взгляд, робко добавляя:
– Аминь.
Через пару минут мальчишка уходит к себе. Краснея и запинаясь он пытается уверить Лекса, что о его «деликатной болезни» никто не узнает. И уже в самых дверях решительно оборачивается и почти умоляет обращаться к нему за помощью снова, в любое время, если «Его превосходительство почувствует приближение приступа».
Смущающийся, но решительный в своем благом стремлении мальчишка так хорош, что «приступ» чуть не случается прямо в тот же момент. Но Лекс вновь сдерживает себя – уже в который раз! – и жестом отпускает Кларка.
«Не сегодня, мой мальчик. Торопиться не стоит. С тобою нужен тонкий подход, а я еще не готов. Но скоро. Очень скоро. Ты будешь моим. Ведь я Луторони. А мы никогда не проигрываем…»
___________
* Mais в переводе с итальянского «маис», «кукуруза».
** Исторический персонаж: Абеляр воспылал страстью к Элоизе, ответившей ему полной взаимностью. Она родила ему сына и втайне повенчалась с ним, на что ее дядя Фульбер дал потом своё согласие. Вскоре, однако, Элоиза вернулась в дом дяди и отказалась от брака, не желая препятствовать Абеляру в получении им духовных званий. Дядя же Элоизы из мести приказал оскопить Абеляра, дабы таким образом по каноническим законам ему прегражден был путь к высоким церковным должностям.
*** Консистория – собрание кардиналов, созываемое и возглавляемое папой римским.
**** Энциклика – основной папский документ по тем или иным вопросам, адресованный верующим или епископам или архиепископам отдельной страны, и второй по важности после апостольской конституции.
URL записи
Ватиканские хроники-2
Ватиканские хроники-2.
Название: Ватиканский гербарий
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: AU, PWP, humor
Warning: псевдоистория, с исторической подоплекой можно ознакомиться здесь. Сама я в Риме ни разу не была, так что всевозможные неточности при описании более чем возможны.
Саммари: всякому «сверчку» – по своему листку…
Посвящение: для Merrylinn
читать дальше
Кларк сам не понял как так получилось, что он завернул не туда. Хотя… это с какой стороны посмотреть – может, очень даже и туда.
По обеим сторонам галереи тянулся бесконечный ряд статуй, бюстов, саркофагов и рельефов. Кларку казалось, что их тут не меньше тысячи. И, кажется, это римляне. Не то чтобы Кларк в этом разбирался, но приятель Петро что-то такое болтал. И очень смущался почему-то: постоянно заикаясь, он всё время повторял, что мы, мол, тут ни при чем – это всё от Папы Бенедикта IV осталось*.
Только теперь Кларку стала понятна причина смущения друга: статуи были практически голыми. Около тысячи голых мужиков. Ну, по правде сказать, не все они были голые. И не все были мужиками. Но Кларку с головой хватило и тех, кто был.
Голые. С огромными блестящими в солнечных лучах мужскими естествами. Столь подробно и искусно изображенными – что по юному телу пробегала невольная дрожь при их виде, а в ушах шумело от притока крови.
Чернильная римская ночь… Пряный запах из сада… И еще более пряный – прямо у Кларка во рту… Шипение масла в светильнике… Свет от которых причудливо ложится на розовую блестящую головку…
Кларк с силой схватился на голову. Господи, опять! За что ему это? Он ведь делал благое дело, ближнему помогал. За что же ты так караешь меня, Господи? Вот этой непонятной болотистой мутью в груди… Какими-то неясными образами… И еще более непонятными и неясными желаниями… За что ему это?
Может, исповедоваться? Но в чем? Кларк сам не знает, что сделал не так. Да и кардинал Луторони – невозможно, чтобы он допустил что-то дурное, такого просто не может быть!
Тогда молиться? Но о чем? Он сам не знает чего хочет. Его желаний не выразить словами, а разве молитва – не те же слова? Слова, направленные к Богу. А его желания направлены к…
Нет, об этом даже думать не стоит! Точней – о нем. Вообще не стоит думать о нем.
И уж тем более не стоит сравнивать его естество с этими мраморными причиндалами. Да они и рядом не стояли с кардинальским «произведением искусства»!
– У тебя жар, мой мальчик? Такие разгоряченные щеки… Уж не болен ли ты?
– Не волнуйтесь, Ваше Святейшество, со мной всё в порядке, – Кларк в замешательстве потупил взор, такая забота со стороны верховного первосвященника Вселенской церкви смущает его.
А ведь это не в первый раз, Папа явно выделяет его среди всех своих слуг. И так улыбается порою, глядя на Кларка, что тому хочется со стыда провалиться сквозь землю: он чувствует себя недостойным такого внимания и столь доброго к себе отношения. Всех этих сдобных булочек, которые тайком подсовывает ему Папа, заговорщицки подмигивая и с ухмылкой шепча, что его молодому организму нужно больше еды. И больше сна – когда он опаздывает к заутренней, которую по случаю плохого самочувствия Его Святейшества проводят прямо в его покоях. И больше отдыха – вот как сейчас.
– Тебе нужно отдохнуть, сынок.
Кларк невольно вздрагивает. Не «сын мой» – «сынок». Мальчишке хочется верить, что он ослышался, но у него хороший слух – это было «сынок».
И Кларк впервые задумывается каково это – никогда не иметь семьи? Жалеет ли об этом Джонатан Первый?
А кардинал Луторони?
У них никогда не будет своих детей. И своей жены…
От мыслей о женах Кларк краснеет еще сильнее. Он крайне несведущ в таких вопросах (в разведении коров он разбирается на порядок лучше), но точно знает: чтобы появились дети – нужно чтобы мужчина «возлег» с женщиной. Но чтобы он «возлег» – непременно нужно, чтоб он на ней женился. И он слышал, как кузина Лана шепталась с кузиной Хлоей, что при этом «возлежании» мужчина вроде как должен быть голым.
При мысли, что Александр Луторони мог бы лечь голым с какой-нибудь женщиной – любой женщиной – у Кларка темнеет в глазах. Он до боли закусывает губу и невольно стискивает кулаки. Чтобы какая-то женщина видела то, что видел Кларк?! Господи, не допусти!
Но Он ведь и не допустит, понимает вдруг Кларк: Луторони – верховный кардинал, он принял обет целибата. Никаких женщин. Слава вам, Иисус и Мария! Аминь!
– По-моему, ты всё же нездоров, – хмурится Джонатан.
– Нет-нет, – с горячностью принимается уверять его Кларк: теперь, когда вопрос с наготой Александра разрешен, он абсолютно точно чувствует себя намного лучше. – Всё в порядке, правда!
Джонатан недоверчиво хмыкает:
– Ну что ж, будь по-твоему. – И подозрительно интересуется: – Откуда же ты пришел ко мне такой… разгоряченный?
– Я гулял по северным коридорам, – простодушно заявляет Кларк. – Ну, там, где голые дядьки, – парню даже в голову не приходит, что подобные подробности стоило бы утаить от святого лица.
Врать вообще не в привычке Кларка. К тому же, выращенный истовой католичкой тетушкой Мартой на строгих догматах Святой Католической Церкви, Кларк даже помыслить не может, что можно соврать самому Папе.
Вот только соврать, наверно, стоило бы. Кларк понимает это, когда Джонатан внезапно меняется в лице. Парнишке кажется, что ставшие вдруг чужими глаза рассматривают его чересчур подозрительно. Будто клеймят.
– Голые?
– Ну… это… того… от Бенедикта осталось, – смущенно лопочет Кларк и нервно мнет свою сутану.
Но Святого отца интересует не происхождение срамных статуй:
– Тебе понравилось? Эти голые… мужчины…
Кларк испуганно вздрагивает. На миг парню кажется, будто Папа заглянул ему прямо в душу и этим мигом разглядел там все грязные помыслы Кларка. Даже те, о которых он и сам не ведал.
– Я, – от волнения враз пересыхают губы. – Ну, добротно сделано… да…
– Но тебе – понравилось?
Вот теперь Кларк точно хочет провалиться сквозь землю, закопаться в нее с головой, и чтоб никто никогда его не нашел.
– Ну, – тянет он. – Тот, кто это сделал, наверно, очень много работал. Там такие… хм… детали… Подробные, да…
– Подробные, – хмыкает Джонатан. – Очень подробные, я полагаю.
И в уголках папских губ появляется опасная решимость.
После той ночи Кларк интуитивно избегает встреч с кардиналом Луторони. Если бы кому-то пришло в голову напрямую спросить его «А почему, собственно?» – Кларк вряд ли б ответил. Он постарался бы избежать ответа, как избегает святого отца. Даже в папских покоях.
Куда Александр влетает стремительным шагом на следующее утро после смущающего разговора Кларка с Папой. И Кларк тут же стремглав залетает за ширму. Объяснить почему он не может, просто обессилено сползает на пол, прикрытый цветастой тканью ширмы с изображением какой-то библейской сцены.
Сквозь льняные крылья ангела просвечивает пурпурная сутана кардинала, и Кларк не в силах оторвать от нее глаз. Так, наверное, бык смотрит на капеадорский платок**, предчувствуя в ней свою погибель.
Луторони свистящим шепотом велит служкам удалиться, но Кларк и не думает двигаться с места. Показаться Александру на глаза кажется ему сейчас страшнее, чем подслушивать непредназначенный для посторонних ушей разговор.
– Что за бред ты удумал, Джонатан? Кастрировать статуи?! Да это шедевры мирового искусства! Ты соображаешь что творишь?! Палец любой из них дороже наших с тобою жизней вместе взятых!
– Так пальцы-то я и не трогаю, – в голосе Папы слышна явственная насмешка.
И Кларку почему-то обидно слушать насмешку в адрес Александра.
– Не смей! – вскрик Луторони вихрем проносится по папским покоям. Но он тут же берет себя в руки и уже спокойным тоном добавляет: – Не смей пропагандировать подобный вандализм. Ты меня знаешь, Джонатан, я подобного быдлизма не потерплю. Испортишь статуи – можешь забыть о моей поддержке в Синоде.
– Ну ладно. Раз ты так радеешь за искусственные пиписьки, я велю после обрезания передать их тебе. Ты только представь: у тебя будет самая большая коллекция мраморных членов в мире…
– Лучше засунь их себе в зад! Может, зуд поумеришь!
Из-за угла Кларк тайком наблюдает за работой мастеров. То ли Папа всё-таки проникся ценностью ваятельного искусства, то ли позиция Луторони всё же сыграла свою роль – но Джонатан в конце концов пошел на уступки: статуи не «кастрируют» – просто вырезают из мрамора фиговые листки и приклеивают к древним скульптурам, чтобы скрыть торчащие признаки мужской силы.
Как по нему, так стало еще хуже: новые клапти в отличие от обцелованных временем статуй – ярко-белого цвета, и листья выделяются на фоне старого мрамора, привлекая всеобщее внимание к тому, что должны бы скрывать.
– Что, тоже решил полюбоваться напоследок?
Застигнутый на «месте преступления» Кларк испуганно вздрагивает и резко оборачивается. Кажется, парня зовут Джейсон. Он тоже служка и в последнее время выглядит каким-то… потерянным что ли? И очень несчастным. Ну, по крайней мере, так кажется Кларку.
Впрочем, сейчас он кажется Кларку зловещим. Особенно когда заговорщицким шепотом тянет:
– Думаешь, Луторони спустит тебе, когда узнает?
Кларк невольно вздрагивает, выдавая себя с головою. Да, судя по тому, как Александр защищал эти статуи, ему будет неприятно узнать, что именно Кларк виновен в этом… как он там говорил? Вандализме? Хотя Кларку с его происхождением, наверно, больше подойдет быдлизм. Парнишка до крови закусывает губу – после такого Александр сам будет избегать его до конца своих дней. И к чувству вины перед древними мастерами добавляется страх возможной потери.
– Не говори ему! – с горячностью просит он.
А в ответ получает злорадную ухмылку:
– Ну да, я тебя понимаю. Если Луторони узнает, что ты подслушивал – то следующее, что ты услышишь, будут твои собственные крики. В Инквизиции своё дело знают.
Подслушивал? Кларк недоуменно хмурится. Когда это он… Ах да, утренний разговор. Так вот что Джейсон имеет в виду. Наверное, он заметил, что Кларк остался, когда все другие вышли.
Страх схлынул морскою волной, оставив после себя настороженное непонимание.
– В Инквизиции? Какое кардинал Луторони имеет к ней отношение?
– Он ее глава, балда, – добродушно усмехается Джейсон. – Но можешь не бояться, – милостиво разрешает он, – я тебя не выдам.
Кларк безразлично пожимает плечами: он точно знает (просто знает и всё тут!), что Александр не станет кидать людей в инквизиторские застенки только за то, что они стали невольными свидетелями. Ну хорошо, может, и не совсем невольными, но не было в том разговоре ничего такого, чтоб тянуло на «испанский сапог»***.
Джейсон выжидающе буравит Кларка взглядом. Может, ждет благодарности или даже бравады. Но Кларк молчит, и Джейсону приходится брать инициативу в свои руки:
– Не выдам, если расскажешь, о чем они говорили.
Кларк снова безразлично пожимает плечами: в том разговоре и впрямь не было ничего такого, из-за чего стоило бы ссориться с приятелем. Не то чтобы они с Джейсоном были приятелями, но у Кларка здесь отчаянно мало друзей. К тому интуиция подсказывает ему, что с этим парнем действительно лучше не ссориться. А то еще и впрямь побежит доносить.
И Александр вызовет его для объяснений. Наедине. Только кардинал, Кларк и его желания. Непонятность которых уже даже как начинает раздражать.
Нет, этого допустить никак нельзя. Пока Кларк сам не поймет чего хочет, ему лучше не беспокоить кардинала, тот слишком занятой человек.
– Его превосходительство требовал оставить статуи в покое.
– О да, – понимающе ухмыляется Джейсон, – он у нас еще тот эстет по части голых фаллосов.
– А вот и нет! – кидается Кларк на защиту любимого кардинала… ну, в смысле, верховного, да. – Он сказал, что фаллосы ему совсем не нужны.
– Так и сказал? – Джейсон насмешливо вскидывает брови.
– Ну, не совсем… Немного не так…
– А как? – Джейсон уже откровенно смеется.
Странное дело: смех преображает его на корню, смеющийся Джейсон кажется таким безобидным, этаким невинным котиком, который забавно морщит веснушчатый нос и лыбится наивной улыбкой. Вот с таким Джейсоном Кларку определенно хотелось бы подружиться. И он решается:
– Ну… он предложил Его Святейшеству, – голос опускается до трагического шепота: – засунуть их себе… в шкаф, – в последнюю секунду исправляется Кларк.
Повторить слова верховного кардинала по отношению к Папе кажется ему кощунством. К тому же… вдруг у Александра будут из-за этого неприятности, если кто-то узнает? Вот тетя Марта определенно вымыла б Кларку рот с дегтярным мылом за такие слова.
– В шкаф? – недоверчиво смеется Джейсон. – Да ладно тебе! Так и говори, что в задницу! Что я, Луторони не знаю?
Кларк тут же обиженно надувает губы.
– Говорю, как слышал.
– Ну тогда послушай меня. Он имел в виду зад. Именно туда большинство наших «святых» отцов и вставляют свои фаллосы.
– То есть как? – искренне не понимает Кларк. – Они ж не дотянутся. Или у падре они длиннее, чем у простых прихожан? – Кларк никогда б не подумал, что длина мужского «корня» может влиять на церковный сан, но кто их, этих священников, знает?
Джейсон недоверчиво щурится:
– Ты что… Ты вправду никогда не видел, как можно время с довольствием скоротать? И к тебе до сих пор никто не подкатывал? Ах да, ты ж под крылышком нашего святоши, – тянет он. И вдруг маска невинного котика сменяется злорадной рожей котяры, прихлопнувшей канарейку: – А хочешь, покажу?
– Что покажешь?
– Ну, это самое дело. С задами и фаллосами в главных ролях. Сегодня же вечером и покажу. Вот как наш с тобой спать ляжет, так я тебе смотрины и устрою.
Кларк мчится по спящему Ватикану не разбирая дороги. Вот только спящему ли? Сколько еще «святых» – теперь он понимает почему так ухмылялся при этом слове Джейсон – отцов придаются сейчас… Кларк с трудом подбирает слово… Возлежанию, чтоб вас! Да, именно возлежанию. Когда один мужчина ложится на другого… и… и… покрывает его, как бык. Вот только бык покрывает корову, а эти мужчины в саду – друг друга.
Сцена, подсмотренная им по наущению Джейсона в крайней беседке, до сих пор стоит перед глазами. Развратно задранные ноги с худющими лодыжками… раскрывшаяся под, сразу видно, опытными пальцами дырочка… вздыбленный член меж огромных яиц… И громкие шлепки, которые до сих пор стоят в ушах.
Кларк понимает, что опять завернул не туда – когда на его плечи ложатся чужие горячие ладони. Впрочем, отчего же чужие? Когда-то одна из этих рук уже лежала на его плече. Как на плечах того священника лежали ноги любовника.
– Что с тобой, Кларк? На тебе лица нету…
– Там… В саду…
Кларк не в силах описать, что же там такое в саду, но, кажется, Александр уже и сам догадался.
– Пойдем, тебе нужно присесть.
– Но они…
– Хочешь вернуться и досмотреть? – усмехается Луторони.
– Нет! – отчаянно вспыхивает Кларк. – Но разве… Разве вы не остановите их?
– Давай продолжим не здесь.
В комнате верховного кардинала всё так же, как и запомнилось Кларку. И это успокаивает. Потому что еще минуту назад парню казалось, что мир перевернулся. Буквально. И по оскверненному Ватикану должен пройтись ну если не Потоп, то хотя бы ураган.
Но в комнате кардинала царит идеальный порядок. Даже фрукты в вазе на столике лежат в строгом художественном порядке, окаймленные виноградными листьями.
И голос Александра тоже спокоен.
– В том, что ты увидел, Кларк, не было ничего дурного.
– Но… как же обет?
– Именно из-за обета, – убежденно заверяет Лекс. – Обет ведь запрещает нам что? Иметь семью. Потому что все без исключения люди – наша паства, наши мирские прихожане. Наши дети. И мы не имеем права выделять кого-либо среди них. Помнишь притчу о блудном сыне? Раскаявшийся грешник для нас дороже ни разу не оступившегося праведника. И все они равны в наших глазах: и король, и рыбак. А родные дети… Родная кровь не водица, Кларк. Родня есть родня. Немыслимо представить, что родного человека ты будешь любить меньше какого-нибудь преступника. Человек просто не способен на такую самоотверженность. А Бог никогда не требует от нас того, на что мы были бы неспособны. Мы не способны любить родных меньше чужих людей – и Господь милосердно избавил нас от соблазна. Потому у нас нет жен, которые могли бы дать нам детей. Ибо Господь уже дал нам в дети наших прихожан. Поэтому мы не может иметь женщин…
– Но из этого не следует, что теперь можно иметь мужчин!
– Но почему? Разве ты стал свидетелем насилия? Всё ведь было добровольно, правда, Кларк?
– Но они… мужчины…
– Но не евнухи, Кларк. Более того, Церковь прямо осуждает саму операцию кастрации и тех, кто ее практикует. А раз Господь позволил нам сохранить своё естество – отчего же мы не имеем права им пользоваться? И откуда тебе знать, Кларк, может, и сам Господь…
– Прекратите! – Кларк в ужасе затыкает уши.
– Не хочешь слушать, – Александр вдруг решительно стягивает с себя сутану. – Ну хорошо же. Тогда чувствуй.
А в следующую секунду Кларка опрокидывают на кровать, вжимая в шелковые простыни разгоряченной плотью. Сутана задирается по пояс и чужая – Александрова! – рука ложится прямо туда.
– Чувствуй, Кларк! – Кардинал успевает лечь меж его ног прежде, чем до Кларка доходит, что их стоило бы свести. – Чувствуй вот это!
Наслаждение – острое, огненное – пронзает его мечем Святого Петра. До самых кончиков пальцев, которые поджимаются сами собою. До самых губ, с которых невольно срывается стон. До самого сердца, которому плевать на разум…
– Неа-а-а-а!
– Да, – решительно обрывает Александр и впивается поцелуем ему прямо в губы. Как впивались проезжие рыцари в губы Гулящей Хелены в трактире дядюшки Бо. И порой их руки также скользили ей под юбку. Интересно, чувствовала ли она в тот момент то же, что Кларк сейчас? Если да – то Кларку отныне трудно ее осуждать.
Александр отрывается лишь на минуту, чтобы дотянуться до плошки светильника. Задуть огонек. И окунуть пальцы в жир.
Чтобы потом окунуть их в Кларка.
Мальчишка невольно вскрикивает. Но вскрик вбирают чужие губы.
– Тише, мой маленький, тише. Господь терпел и нам велел. Потерпи немного.
Кларку не то чтобы больно – скорее стыдно. Но стыд, сплетенный с жарким блаженством, которое дарят «передние» ласки Александра – отчего-то заводит еще сильнее.
Но тут «задние» ласки тоже преподносят сюрприз, и Кларк выгибается в экстазе. И мир сужается до точки. Которая почему-то внутри Кларка. И значимей которой сейчас больше нет ничего.
Александр усмехается, довольный своею находкой.
– Если Господь создал нас по образу и подобию своему, Кларк, значит, у него тоже есть такой бугорок? Как думаешь, зачем? Может, это и есть – то самое неземное блаженство? И отчего только другой мужчина может подарить нам вот это блаженство?
Кларк хотел бы ответить… Но он просто не в силах. Поэтому он молча прикрывает глаза…
И закидывает ноги Александру на плечи.
– Твоя хворь… Ты ведь обманул меня, да?
Кларк обессилено валяется на кардинальской кровати. Он чувствует себя половою тряпкой – такой же выжатой. И такой же грязной.
Он грязный. И Александр тут ни при чем – просто Кларк, видимо, от природы такой. От своего естества. Раз ему настолько понравилось всё это. Настолько – что хочется повторить прямо сейчас.
Поэтому он и старается отвлечься разговором.
– Ну, не совсем. Мне определенно было больно. И ты совершенно точно облегчил мои страдания, – по лицу Александра расплывается довольная улыбка. Настолько довольная, что невольно хочется засветить ему в глаз: Кларк тут страдает от самобичевания, понимаешь ли, а эта скотина радуется жизни как ни в чем не бывало!
– Ты! – самолюбие Кларка отчего-то вдруг решает, что его безбожно задели: – Да как ты посмел? Как у тебя только встало?
– На тебя что ли? Очень даже запросто. И практически с первой секунды.
– Ты… ты… ах, ты…
Никогда еще отсутствие образования не печалило Кларка так сильно, как в этот момент: подходящие слова ну никак не подбираются. Хоть ты тресни! Ага, по кое-чьей наглой морде.
Опасаясь, что этак-то дело и впрямь дойдет до рукоприкладства – или, что еще хуже, второго круга их «езды» – Кларк вскакивает с кровати и принимается торопливо напяливать сутану прямо на голое тело.
– Кларк, ну что ты, – капризно тянет Луторони. – Ну я ж не виноват, что у меня в отличие от этих статуй, член не мраморный?
Взгляд Кларка невольно возвращается к «немраморной» части тела кардинала. Которую тот и не думает прикрывать.
Подумать только, еще пару минут назад он был внутри него. Частью его. Дарящей ему непередаваемые ощущения, которые до этой ночи Кларк и не мыслил познать когда-либо.
И тут естество Александра слегка дергается и будто бы начинает расти. Кларк потрясенно охает. А вот кардинал наоборот довольно смеется.
– Он… только что…
– Ему просто нравится столь пристальное внимание с твоей стороны, Кларк. Вот он и хочет покрасоваться.
– Ты! А теперь еще и он! – от смущения Кларк готов провалиться сквозь землю.
Но вместо этого мальчишка подлетает к столу и в бессильной ярости вырывает из фруктовой композиции виноградный лист. А затем кидается назад к постели. Смачный плевок – и на тебе, «красавчик»! Виноградный лист ложится прямо на кардинальский фаллос. После чего Кларк стремглав бросается вон.
Но всю дорогу к своей спальне в его ушах стоит довольный хохот Александра:
– Прости, но виноградный листик явно маловат, малыш. Тут как минимум лопуховый нужен!
_____
* Здесь иметься в виду Галерея Лапидария (Galleria Lapidaria), где находится одно из крупнейших в мире собраний греческих и римских (более 3 тысяч фрагментов) надписей христианского и языческого содержания. Коллекцию основал папа Бенедикт IV, позднее она была расширена, в том числе папой Пием VII. Коридор – большая арочная галерея, разделенная на 60 секций. По обеим ее сторонам тянется бесконечный ряд статуй, бюстов, саркофагов, рельефов – всего около 800 экспонатов, относящихся к римской эпохе.
** Капеадоры (хулосы) – тореадоры, дразнящие быка красными платками.
*** Испанский сапог — орудие пытки посредством сжатия коленного и голеностопного суставов, мышц и голени.
URL записи
23.03.2011 в 02:27
Пишет dora_night_ru:ГРЕШНЫЕ БЛАГИЕ ЖЕЛАНИЯ. ДРАББЛ ШЕСТОЙ. ФИНАЛЬНЫЙ.
Не прошло и полгода… точней, нет, прошло уже больше, но я всё же решила это закончить, а то слишком уж меня мучил этот «камень на совести творчества», извелась я вся… Если кто чего подзабыл (оно немудрено после такого-то перерыва), то начало здесь.
Название: Грешные благие желания – 6
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: драббл
Посвящение: всем моим читателям – за то, что вы это читаете.
Саммари: конец – делу венец. А, может, только начало…
читать дальше
Это очень странно – просыпаться в чужой кровати. Для Кларка Кента это впервые.
Зато он проснулся в собственном теле. В обнимку с собственным любовником. Ну, Кларк надеялся на это… А больше всего на это надеялась его утренняя эрекция.
– И не надейся.
– Лекс, я… Ну, я подумал…
– Сверху ты больше не будешь, кажется, я тебе вчера ясно объяснил почему.
Кларк с облегчением выдохнул.
– А, только сверху. Не, ну это… Эт я, пожалуй, переживу.
Лекс завозился, высвобождаясь из объятий Кларка. И через минуту Кларк попадает под прицел зеленого прищура.
– А что еще ты намерен пережить?
– А, может, потом… обсудим? Сначала встанем…
– Да ты уже встал, – луторовская рука по-хозяйски ложится на член Кларка. Таким… привычным что ли жестом. И Кент поневоле задается вопросом: а ложилась ли эта рука… точней нет, его собственная, но ведомая луторовской волей – на его член. Ну, пока Лекс был в его теле? Ставил ли Лекс над его телом подобные эксперименты? И если нет – то откуда он настолько хорошо знает, что делать?
«А, может, это просто свидетельство того, что он – твоя вторая половинка», – робко шепчет романтичный придурок из глубин души. Глупый наивный придурок, который верит, что Луторы меняются, Добро всегда побеждает, а папа рано или поздно выиграет Осенний конкурс фермеров Канзаса.
Лекс ногтем большого пальца надавливает на уретру Кларка – и того буквально выгибает от болезненного наслаждения. Подушечка большого пальца совершает круг почета по голове, размазывая смегму, и рука скользит вниз.
– А, может… поговорим? – задыхающийся Кларк пытается взять себя в руки. Хоть на секунду забыв о руке любовника.
– Говори, – усмехается Лутор, – рот-то у тебя свободен.
И сильнее сжимает ствол.
– Черт!
– Хочешь поговорить о религии, Кларк? В смысле, тебя интересует, как относится к геям Церковь?
Чертова ухмылка. Чертова луторовская ухмылка. Стереть ее с красивых, пусть даже тонковатых, губ Кларк мечтает сейчас почти также сильно, как получить разрядку.
– Я хочу… хочу, черт! – голос предательски срывается, когда рука, на секунду выпустив член, властно сжимает яйца. – Хочу знать…
– Хочешь знать как долго я способен тебе дрочить? Насколько нежно я могу дразнить твою головку? Сколь интенсивно ласкать твой ствол? Насколько тебя хватит, если я периодически буду пережимать тебе основание, оттягивая момент?
– Хочу…
– Да, Кларк, расскажи. Чего ты хочешь? Как сильно? И от кого?
– Хочу знать будешьлитысомнойвстречаться! – выпаливает Кларк скороговоркой.
И тут же заходится в крике: от растерянности Лекс на секунду теряет контроль над ситуацией – и Кларк, пользуясь моментом, изливается ему прямо в руку.
– Ты не отвел.
Кларк прислоняется к дверному косяку ванной и не сводит со спины… друга испытывающего взгляда.
Лекс делает еще пару неторопливых движений зубной щеткой, медленно сплевывает пену, тщательно полощет рот. В общем, понимает Кларк, делает всё, чтобы вывести юного Кента из себя. Но после утреннего оргазма у Кларка слишком добродушный настрой.
Наконец, Лекс заканчивает утренний туалет, вытирается и оборачивается.
– Знаешь, Кларк, по-моему, у тебя и без меня проблем хватает.
– Значит, ты не хочешь?
– Ты сам не захочешь, когда узнаешь меня получше.
– Я знаю тебя достаточно…
– То что ты трахался с моим отцом…
– Оставь своего отца в покое, ему итак больше всех досталось!
– Еще и моей задницей!
– Не смей уходить от разговора!
– Это и есть разговор по-луторовски, Кларк!
– Тогда поговори со мной по-лексовски.
Но Лекс вдруг замолкает. Будто воды в рот набрал. Или языка лишился.
Или Кларк просто нащупал в нем слабину.
– Поговори со мной, Лекс, – шепчет Кларк, делая острожный шажок навстречу. Очень острожный. Потому что очень боится спугнуть. – Не как Лутор – как Лекс. Тот Лекс, от которого у меня теперь не будет тайн. Если он мне позволит.
– Ради сохранности твоей тайны тебе вовсе необязательно подставлять мне задницу, Кларк.
– Ты должен бы знать, что на такое я точно не способен, Лекс.
– Я уже не знаю на что ты способен.
– Точней, на что способен ты. В этом загвоздка, да? Ты всё время твердишь, что ты лучше отца. Что ты вовсе не… Лутор. Что каждый имеет право… быть собою… Но когда доходит до дела – ныряешь за луторовскую маску. Всё время твердишь, как мечтаешь изменить отношение к себе – но как только дело доходит до перемен, тормозишь на повороте!
– И, по-твоему, растление несовершеннолетнего сыночка добропорядочных Кентов поможет мне получить одобрение местного общества?!!
– ПРАВДА ПОМОЖЕТ!
От крика Кларка лопаются стекла в ванной. Взрываются миллионом ослепляющих осколков. На мгновение зависая радужной пылью. А в следующую секунду Лекс уже в спальне, прикрытый надежной спиной Кларка Кента. Как часто эта спина прикрывала его?
И будет ли она прикрывать его теперь?
– Извини.
– Проехали.
– Дорогие, наверно,
– Венецианские. XV век. Но это неважно.
– Лекс, мне так…
– Забей, я сказал.
– Говорят, примета плохая…
– Я влюблен в наивного канзасского фермера. Несовершеннолетнего. Правильного до жути. С неисследованными суперспособностями. Да еще и трахавшегося с моим отцом. По сравнению с этим семь лет невезения – это просто пустяк. Раньше чем через семь лет добиться от этих отношений чего-то путного я всё равно не надеялся.
– Влюблен? – Кларк испуганно шарахается назад.
– А чего меня, по-твоему, так колбасит?
– В меня?
– Нет, блядь, в твою маму! Да перед кем я тут…
А в следующее мгновение Лекс уже лежит на кровати, придавленный горячей тушкой Кларка. А язык этого самого Кларка вовсю хозяйничает у него во рту и выскальзывает лишь на пару секунд, чтоб уточнить:
– Так ты всё-таки будешь со мной встречаться?
Лана нерешительно мнется посреди гостиной, теряясь от яркого луторовского великолепия. А вот Хлою баснословно дорогущая обстановка ничуть не смущает. Гораздо больше ее смущает запертый ящичек хозяйского секретера: это что ж они тут хранят-то, а? Что ж можно было этак-то запереть-то, мамочки?
– Хло, – цыкает Лана. – Хло, оставь!
– Ты лучше на стреме постой. И у меня почти получилось!
– Это взлом.
– Это сенсация! Носом чую. Обычно как раз в таких ящичках в старину хранили свои дневники благородные дамы…
– По-твоему, Лекс похож на благородную даму? – У Ланы аж глаза на лоб лезут.
– Ну… – Хлоя на миг теряется, но как истинный журналист быстро находится с ответом: – У него ж была мать? Почему бы ей не хранить свой дневник именно здесь?
– Потому что она была замужем за моим отцом, мисс Салливан. Так что весь потенциальный компромат она хранила в сейфе.
– О Господи! – Лана хватается за сердце.
Лекс насмешливо вскидывает брови:
– Неужто похож? Это, наверно, свет так на лысину падает. Нимбообразно.
– Лекс, – смущенно шипит Кларк, стараясь незаметно пихнуть приятеля – любовника – в бок.
Впрочем, смущается Кларк не из-за Лекса – в списке друзей, из-за которых приходится краснеть Кларку Кенту в последнее время (особенно после истории с мужским душем) уверенно лидирует Хлоя. Которая в отличие от Кларка не смущается никогда. Наверно, она просто считает, что Кларк смущается за них обоих.
– Мы зашли узнать как ты себя чувствуешь, Лекс, – во всяком случае в улыбке Хлои смущения ни на грош – сплошное дружеское участие.
– А мне показалось, вы хотели узнать кое-что другое.
– Показалось? Это из-за сотрясения, наверное.
Лекс удрученно качает головой, признавая поражение: Салливан неисправима. Ну разве что керогазом попробовать… Вот только Кларк, наверно, будет против.
– Надеюсь, вы не с пустыми руками меня проведывать пришли. Где мой пирог? – и Лекс требовательно протягивает вперед руки.
И тут же получает по этим самым рукам от Кларка.
Но прежде чем Лекс успевает возмутиться непонятным поведением друга, тот запутывает его еще больше:
– Хватит зырить на его пальцы! – шипит он, почему-то обращаясь к девчонкам.
Лекс растерянно отступает:
– Кларк, ты чего?
– Я серьезно, Хлоя, даже не смотри туда!
– Да ладно тебе…
– Кларк, мы никогда…
– В чем дело, а?
Лекс разворачивает к себе внезапно взбесившегося приятеля. Кент сейчас напоминает молодого бычка. С генетической примесью барана.
– Пусть не смотрят на твои пальцы, – бурчит он куда-то в скрещенные на груди руки.
– А что не так с моими пальцами, Кларк? Нет, ну я бы еще понял, на голову… – Попытку дознавания прерывает звонок мобильного. – Черт! Алло. Минутку. Стой здесь, Кларк, и не вздумай бросаться на гостей. Я сейчас вернусь. Дамы, если он вас укусит, обработайте раны бренди. Тем, из красного графина. А коньяк из синего лучше не трогайте. Слишком дорогой, зараза.
Лекс скрывается за дверью. И в Кларка тут же мертвой хваткой цепляется Хлоя.
– Ты чё, добрался до пальцев Лекса Лутора?! Ну Кларк, ну тихоня! Нет, что, правда? Вы тут не просто так ночевали?
Но Кларк не слушает надоедливое жужжание Хлои – гораздо больше его интересуют тихие комментарии Лекса за стеной.
– Я плачу вам, доктор Трой, такие огромные деньги как раз для того, чтобы вы не беспокоили меня по таким маленьким мелочам… Я подписываю ваши чеки, доктор Трой, а, значит, мои пожелания вы и должны исполнять. Мои, а не моего чокнутого папаши… Похрен, что он хочет – я не хочу! Нет, я не думаю, что это поможет лечению… Ну, раз вы так считаете. Раз вы так считаете – то брейтесь и сами держите его за ручку. Нет, я не собираюсь приезжать… Если б я хотел его видеть, я б лечил его на дому. Да, вот так. И вам всего наилучшего.
Кларк осторожно высвобождается из цепких лапок Хлои и пятится к выходу:
– Прости, нам с Лексом надо поговорить. Обсудить одно дело… Вам с Ланой лучше заехать попозже. Мне тут надо… убедить кое в чем Лекса.
– Сын, – хрипит Лайонелл, пытаясь разглядеть чернильную фигуру в полумраке палаты. Чертовы мозгоправы гребут бешенные бабки за лечение своих взбесившихся пациентов, но при этом экономят на электричестве, сволочи. – Это ведь ты, сын? Подойди. Тут темно, тебя плохо видно. – Фигура делает пару шагов навстречу и снова замирает. – Ты что боишься? – пытается сыграть на луторовской гордости Лайонелл. – Ближе, сынок. Я не кусаюсь, хе-хе-хе! – смех выходит хриплый, каркающий: Лайонелл сорвал горло во время приступа, когда орал благим матом на всё крыло, требуя позвать к нему Лекса. Десять санитаров не могли его успокоить – и Лайонелл втайне этим гордится. А еще больше гордится тем, что сын сейчас стоит перед ним: значит, не утратил-таки своего дара манипулирования, даже намертво прикрученный к койке и напичканный всякой дрянью по самое горло – он всё еще может влиять на поведение сына. – Ну что ты, сынок, стоишь там как неродной? Разве не хочешь обнять старика? Хе-хе… хкха! Кха! Кха! – смех обрывается жестким приступом кашля. И Лайонеллу вдруг становится не до смеха. – Чертов кашель, – хрипит он, обессилено откидываясь на подушку. Но голову вдруг приподымает затянутая в черную перчатку рука, а вторая пытается напоить его водой. – Ле-е-екс, – старший Лутор не может сдержать довольной улыбки, – стоило загреметь в психушку, чтобы ты начал проявлять заботу обо мне. В следующий раз, глядишь, пирожков мне притащишь. А что, Марта напечет, как родная теща, а? И передаст по-родственному. – Сын молчит, никак не реагируя на провокацию. – Да ладно тебе, сынок, я ж ничего такого не имел в виду…
Молчание сына смущает Лайонелла сильнее любых обвинений. И это плохо, да. Очень плохо. Стареешь, Лутор. Когда в Непале террористы держали его на прицеле, узнав, что он приторговывает с их конкурентами, он и то чувствовал себя спокойней. А теперь вот расклеился вдруг… А слабину давать нельзя! Только не теперь! Сейчас как никогда нужно быть сильным. Взять себя в руки. А потом ситуацию под контроль. Пожалуй, с тем молоденьким санитаром можно договориться… Да и доктор Трой не так уж неподкупен… Надо только взять себя в руки. И он выберется отсюда максимум через месяц.
И тогда вернет под контроль Лекса.
Вот только молчание сына, которое никак не удается пробить, намекает ему, что процесс возвращения… может быть… только может быть… будет таким же непредсказуемым, как этот разговор. Разговор, который никак не удается завязать.
– Сынок, ну скажи что-нибудь… Или язык проглотил? Когда мы целовались в последний раз, язык-то был на месте, я его хорошо прощупал. Или новый любовник уже откусить успел? – фигура решительно отступает к двери. – Стой! – Лайонелл сам не ожидал, что в его голосе будет столько боли. Как никогда не ждал от себя, что ради кого-то когда-нибудь унизится до просьб. Унизится ради… сына… – Погоди. К черту Кентов. Давай поговорим о нас. Ты и я. Мы с тобой. Любовников у тебя будет много, Лекс. Но отец-то только один. И нравится тебе это или нет – но этот отец я. Я твой отец и я люблю тебя. – Фигура замирает у самой двери. На фоне дверного стекла четко видна занесенная к ручке рука. Но сын еще здесь. Покамест он медлит. – Только я знаю, как надо правильно любить тебя. Нам, Луторам, не всякая любовь подходит, сынок. Ты скоро в этом сам убедишься. Как я в свое время убедился с твоей матерью. Этот мальчишка, Кент, он ведь похож на Лиллиан – такой же придурочный. Со своими тараканами в голове. А с виду – ну чистый ангел! Ты на это и купился, да? Как я в свое время с твоей мамашей – на ангельскую внешность. На этакую праведность. Лилиан тоже всё благотворительностью занималась. И этот Кент, уверен, дай ему волю – все твои бабки на нищеброд спустит. Только знаешь, Лекс, – голос Лайонелла падает до интригующего шепота, – всё это напускное благочестие скоро станет тебе поперек горла. Луторовскую природу не переделать. И пламя в тебе не задуть молитвой. – Рука медленно ложится на дверную ручку. – Ты не погасишь это пламя, Лекс! И ни один твой любовник его не погасит! Потому что его и не надо гасить! Слышишь? Не надо гасить это пламя! Это пламя – мы сами. Без него мы не Луторы, а такие же муравьи, как и все. Просто сброд. Это полымя делает нас Луторами, и я покажу тебе, как надо им наслаждаться. Как уже показал однажды. Потому что только Лутор может понять другого Лутора. Только Лутор, сынок. Запомни это! Ни один твой любовник никогда не даст тебе того, что дам я – потому что ни один твой любовник никогда не будет знать тебя, так как знаю я. Никто и никогда. Кроме меня…
Коридорный свет на мгновение ослепляет Лайонелла, а когда он промаргивается – в палате он уже один. Сын так и ушел – молча.
Вот только откуда у Лайонелла такое чувство, что даже ни сказав ни слова – последнее слово сын оставил за собой?
– …И этого санитара замените тоже – он слишком молод, чтоб иметь дело с моим отцом. А замену доктору Трою я пришлю во вторник…
Лекс подымает глаза от отчета службы безопасности Луторкорп, когда в поле зрения рядом с его ботинками замирают новенькие туфли от Гуччи: Кларк позволил обновить себе гардероб в обмен на посещение больного родителя. Лекс довольно усмехается. Как же это приятно – убивать двух зайцев одним выстрелом: как удачно он подправил имидж любовника, и Кларку совсем не обязательно знать, что он и так собирался в больницу с инспекцией. Просто на пару дней позже.
– Как там мой папочка? – в палату Лекс отказался заходить на отрез, хватит с него и записей с видеокамер.
Пару минут Кларк молчит. Просто смотрит и молчит. Но смотрит так, будто душу хочет прочесть.
Лекс невольно ежится. Черт, зря он всё-таки пустил малыша с его неокрепшим умом на свиданку с папашей. Мало ли что папка успел ему там наболтать. Он и в здравом-то рассудке ничего для Лекса хорошего о нем не рассказывал, а уж теперь, после того, как сынок запроторил его в психушку, так и вовсе, верно, язык прикусывать разучился.
– Так что тебе сказал мой отец, Кларк?
– Он просил передать, что очень тебя любит, Лекс. Ты даже не представляешь насколько…
Лекс подымает перегородку салона лимузина и оборачивается к Кларку.
– В чем дело, малыш? После посещения отца ты сам не свой.
Лекс готовится вытягивать ответ клещами… ну, или очередным минетом, тоже хороший вариант, но Кларк против обыкновения не пытается отнекиваться и юлить.
– Твой отец сказал кое-что… что заставило меня задуматься о наших отношениях, – Лекс подбирается, как тигр, заметивший нависшего над его добычей охотника. – Понимаешь, мне казалось, что я тебя знаю…
– Ага, пару дней назад мне тоже казалось, что я тебя знаю, – тут же парирует Лекс: он слишком опытный игрок и привык играть на опережение.
– Прости, – тут же предсказуемо краснеет Кларк. – Но я не о том… то есть не то… Не то чтобы…
– Всё хорошо, малыш, – Лекс покровительственно прижимает Кларка к груди, запуская вторую руку под рубашку. Да, вот так, секс – лучший способ отвлечь. И заставить принять твои правила.
Но Кларк отстраняется.
– Погоди. Я хотел сказать, что всё еще считаю, что знаю тебя. Знаю тебя лучше твоего отца!
Рука Лекса замирает в сантиметре от Кларковой ширинки. Черт, мальчишка опять его обыграл! Ну почему он превращается в долбанутого рыцаря стоит только встретиться с этим щенячьим взглядом?! И сразу как в том анекдоте хочется стать тем, «кем тебя считает твоя собака» – честным и благородным рыцарем, способным решить любую проблему: открыть кофейню, поучаствовать в киднепинге… простить трах с родным отцом…
– А если нет, Кларк?
– А если – да, Лекс?
Лекс отстраняется, лезет в бар, хлопает пробкой шампанского и делает пару глотков коллекционного вина прямо с горла.
– Тогда мы, может, и протянем семь лет.
– А потом я грохну новое зеркало…
– Если раньше ты не грохнешь меня…
– Ты говорил о доверии, Лекс. Говорил, что я слишком часто требовал от тебя доверия, сам тебе не доверяя. Помнишь? Но на самом дел я не доверял себе, Лекс. Мои способности, они мне самому до конца непонятны. И непонятно как… как они влияют на других… И я не доверю сам себе… не знаю, чего ждать от себя… Какой криптонит мне завтра встретится на пути? Как моя сила повлияет на чью-то судьбу? С какой проблемой я столкнусь за поворотом? А главное – когда же я столкнусь с той проблемой, которая окажется мне не по зубам. Ведь я когда-то столкнусь с такой, правда? Всё это не способствует доверию. – Кларк тяжело вздыхает. И решается: – Но я постараюсь. Потому что теперь моя очередь, да? Раньше ты верил за нас обоих, а теперь моя очередь.
– Смотри не надорвись. Доверие может быть тяжкой ношей, Кларк. Особенно когда веришь в то, во что верить не стоит.
– У меня получится. Если ты мне поможешь.
– Ты должен быть готов, что иногда эта помощь будет… луторовской…
– Ну, это же во благо…
– Благими намерениями вымощена дорога в ад, Кларк.
Кларк потупился, прикусив губу, напряженно раздумывая над чем-то. Лекс успел выхлебать половину бутылку, пока юный любовник не соизволил поднять головы.
– Ад с тобой – это не страшно, Лекс. Я почему-то уверен, что рай без тебя – гораздо страшнее.
URL записи
Ватиканские хроники-1.
31.03.2011 в 00:40
Пишет dora_night_ru:Ватиканские хроники-1.
А мама в гости ушла!
Название: Ватиканские служки
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк, Лекс/Джейсон
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: AU, PWP
Warning: АУ слишком АУшистое получилось…
Саммари: эти губы созданы для мине… ну, то есть молитвы!
Посвящения: для Merrylinn, которая и вдохновила меня на это безобразие.
читать дальше
Ватикан, 1512 год от рождества Христова
– Эти губы созданы для мине… – порочное словцо удалось удержать на устах практически в последнюю секунду, на скорую руку исправив его на: – молитвы. Уверен, сами святые внемлют тебе, мой мальчик.
Кардинал Луторони ободряюще улыбнулся новому служке Его Святейшества Папы Джонатана I, который чуть не сбил его пару секунд назад, вылетев из папских покоев со скоростью падающей звезды:
– Как тебя зовут, дитя?
– Кларк, – тихо прошелестели те самые пухлые губки, рождающие в «святой» душе отнюдь не святые помыслы.
– Ваше превосходительство, – мягко подсказал Лекс. – Я – Кардинал Святой Римской Церкви. Если точнее, кардинал-епископ при Великом Понтифике Джонатане I. Мое имя – Александр Луторони, но тебе, дитя, стоит обращаться ко мне «ваше превосходительство».
– Ппп… пр.. простите…
Лекс вскинул тонкую бровь.
– Простите, ваше превосходительство! – выпалил покрасневший мальчишка, уловив намек.
Раскрасневшийся мальчишка выглядел еще соблазнительней, чем просто растрепанный – каким собственно Лекс и увидел его впервые пару минут назад. Луторони уже доложили, что служку Джонатан выписал себе из маленькой деревушки, и первые две недели почти не выпускал из-под своего ханжеского старческого ока.
В кулуарах шептались, что это сын его покойного любовника Эль-Джорно. Сам Александр Эля не застал, но доподлинно знал от папаши, что связь у тогда еще кардинала Джонатана и приблудного актеришки, помешанного на амплуа небесных посланников, была о-го-го! Джонатан чуть сана не лишился. А Эль – яиц.
А уж скольких золотых монет и не менее драгоценных нервов лишились покровители Джонатана, мечтающие видеть своего ставленника на папском престоле! Пока как-то ночью один из них, лорд Дженнинг, не зашел к Эль-Джорно в гости и за чашкою чаю весьма прозрачно не намекнул тому, что если тот и дальше будет путать сиятельным синьорам их амбициозные планы касательно Джонатана Мэйса* из Канзы, то придется ему из небесных посланников переквалифицироваться в несчастного любовника. И играть, например, Абеляра**.
Как выяснилось, своими яйцами Эль-Джорно дорожил больше, чем ласками возлюбленного – и в ту же ночь покинул Рим в неизвестном направлении. А теперь вот «воскрес» в своем сыночке.
Впрочем, глядя на сына, Александр начинал понимать святошу Джонатана: если папка хоть вполовину был таким же красавчиком – то где ж тут, Господи, устоять-то против таких небесных посланников нам, простым смертным?
Мальчишку хотелось разложить прямо здесь, на галерее. И к черту всех случайных свидетелей, какого они праздно шатаются по коридорам без дела? И то, что двери в покои Папы всего лишь в паре метров – тоже не более чем досадная мелочь. И вообще…
Кларк, будто почувствовав что-то, резко отпрянул, и Лекс поспешил выудить из своих закромов самую обворожительнейшую и невиннейшую из своих улыбок, приберегаемую исключительно для наиболее богатых меценатов и выступлений на консисториях***, когда приходилось оспаривать мнение самого Джонатана.
Мальчишка заворожено замер. А Александр почувствовал, что готов утонуть в восторженно распахнутых зеленых глазищах. Пришлось призвать на помощь всё свое самообладание, а главнее – напомнить себе, что стоящий перед ним паренек – единственный человек на земле, имеющий право называть нынешнего Папу «папой» с маленькой буквы.
«Здесь торопиться нельзя, нет. Здесь нужен тонкий подход, – принялся Александр убеждать самого себя. Правда, убеждать себя оказалось сложнее, чем политических сторонников. – Ты справишься, Лекс. Ты же Луторони! Вы никогда не проигрываете! И в этот раз тоже всё получиться. Только не торопись!»
– А что, Его Святейшество уже встали?
– Нет… То есть да… Не совсем… Он плохо себя чувствует сегодня, – промямлил мальчишка. И тут же спохватился: – Ваше превосходительство!
Лекс сразу же натянул на лицо скорбную мину:
– Наш дорогой духовник! Что же случилось? Мне необходимо срочно его навестить.
«И вырваться из твоих чар хоть на минутку, моя будущая жертва».
Войдя в папскую спальню Александр первым делом отыскал глазами Джейсона. Еще один зеленоглазый служка «раба рабов Божьих». Но с ним Александр уже переспал, и даже не раз. «Везет старикашкиным слугам на моё внимание», – усмехнулся он про себя.
Но сейчас дело не в плотском влечении. Тем более что в отличие от малыша Кларка Джейсона соблазнять не пришлось, более того – временами от него даже приходилось отбиваться (молодой слуга преступно мало сил тратил на свои прямые обязанности – в отличие от Лекса, которого стремление к власти принуждало к ежедневному и весьма тяжкому труду). До недавнего времени весь свой нерастраченный юношеский пыл Джейсон обращал на верховного кардинала, и периодически кардинал был не против. Собственно, он был не против еще десять минут назад (за тем и шел в папские покои). Но кое-что изменилось… И теперь, прежде чем начинать новую охоту, Александру необходимо было разобраться со старым трофеем.
Легкий кивок головы. Понимающий взмах ресниц. Свидание назначено.
Теперь можно уделить пару минут и старому хрычу. Тем более что судя по всему старине Джонатану недолго осталось. Изо дня в день Преемник князя апостолов выглядел всё хуже и хуже. Сторонники с почтением шептались, что святого отца гложут народные беды, радея за простой народ он вконец извел себя.
А вот Александр подозревал яд.
Вот уже с месяц он пытался установить, что же происходит с Папой, буквально вынюхивая всё его окружение. Малейший запашок или иной намек – и его люди в Инквизиции готовы были продемонстрировать свои таланты. Но пока демонстрировать их было некому.
«Этак-то старик помрет раньше, чем я что-нибудь разузнаю. Будет обидно: спасти нынешнему Папе жизнь – это уже половина его тиары».
– Александр, это Вы? – голос Джонатана напоминал шелест старых библейских страниц. – Что там у Вас? Очередная энциклика****? Решили доконать меня своими бумажками?
– Всего лишь удостовериться в Вашем здравии, Ваше Святейшество.
– Здравии?! Ты считаешь меня здоровым?
– Если говорить о здравом уме… – Александр многозначительно замолчал.
Джонатан тоже прикусил губу. Не место и не время для ссоры. Не к чему давать повод для сплетен, будто в папском окружении раздор. Кто надо – тот и так уже в курсе.
– Прости, сын мой. Не я вздорен, а болезнь моя. Ее суди. А за меня молись… Так что там у тебя?
– Это исключительно визит вежливости, отец мой.
– Тогда присядь поближе и из вежливости развлеки старика.
Из папских покоев удалось вырваться только под вечер. «Этот чертов святой любому бесу фору даст! – бесновался Лекс, во весь опор несясь к дальней беседке сада, традиционному месту их с Джейсоном встреч. – Еще немного – и я б его сам додушил!»
Выйдя в сад Александр заставил себя притормозить и прошествовать к беседке степенным размеренным шагом, приличествующим его высокому сану.
А вот Джейсон встретил любовника отнюдь не приличными объятиями.
– Где тебя носит? Неужели нельзя было как-то отделаться от старого маразматика пораньше? – горячий шепот опаляет ухо. На смену дыханию приходит шаловливый язычок, исследуя каждый изгиб, пока проворные руки бесстыдно задирают пурпурную сутану… лодочкой ложатся на член, подушечкой большого пальца нежно поглаживая промежность…
Лекс пытается высвободиться, но Джейсон вырос в деревне, у него крепкие руки. И очень наглые, да…
– Постой!
– Нет здесь никого!
– Не о том речь…
– Ну вот и молчи. Господи, как же я по тебе исстрадался! Как я скучал! Зачем ты уезжал так надолго?
– Джейсон!
Горячие губы клеймят шею, потоками лавы сбегая к ключицам.
– Оставь меня! – Лекс наконец-то отпихивает любовника. Тот молча, без вскриков и охов, падает на пол. – Я пришел поговорить.
– Давай поговорим после, – не пытаясь подняться Джейсон снова подползает к Александру. – А пока мы можем найти моему рту более достойное применение…
– Нет! Этого больше не будет, – Лекс выжидает пару минут, давая Джейсону возможность осознать: – Об этом я и пришел поговорить. Джонатан болен, и сейчас мне как никогда нужно сосредоточиться на политической борьбе. Нужно решить с кардиналом Росси, и в кардинале Салливанни я до конца не уверен. Сейчас я не могу позволить себе быть уязвимым, – Лекс медленно опустился на колени. Как можно нежнее провел рукою по застывшей щеке. – Ты – моя слабость, Джейсон. Но сейчас я должен быть сильным…
Да, вот так. Сначала продемонстрировать твердость своего решения. А потом – немного лести, она лишней никогда не бывает. Любому понравится чувствовать свою силу над любовником. Даже если сила эта мнимая. Но пока Джей считает себя хозяином положения – пакостей от него ждать не стоит. Будет лелеять свою значимость и мечтать о том дне, когда новый Папа вернет ему фаворитство.
– Ты бросаешь меня? – по щеке предательски ползет одинокая слезинка.
– Не бросаю… Я никогда не смог бы тебя бросить, Джей… Только не тебя… Но нам надо расстаться.
С минуту Джейсон обдумывает новость. Пытается осознать. Осмыслить. Александр больше не хочет его? Его Александр – уже не его?!
– НЕТ!
– Тише, – кардинальская ладонь осторожно, но властно сжимает пухлые губы.
«Но не такие пухлые как те…»
– Да чтоб тебя! – парень отталкивает Лекса в сторону, стремглав вылетая из беседки.
Ничего, к завтрашнему утру успокоится. А не успокоится… Ну, значит, придется его успокоить. Жаль, конечно, этому ротику и впрямь можно было бы найти применение получше инквизиторского кляпа.
Но больше самых развратных губ Александр Луторони ценит в любовниках благоразумие.
Лекс оправляет сутану и неторопливо выходит из беседки, посылая Джейсону вдогонку пару неласковых: успел-таки завести, зараза, хромай теперь со стояком через весь дворец.
Но у фонтана кардиналу приходится притормозить. Опять этот мальчишка, Кларк. То ли Джейсон толкнул его по дороге, то ли сам парнишка оказался растяпой – но сейчас Кларк, склонившись над фонтаном, отчаянно пытается отыскать что-то на самом дне. При этом поза у парня… хм, весьма призывная. Столь открытый тыл столь соблазнительно обрисованный сутаной. Под которой скорей всего ничего больше нету.
На этот раз Лекс не успевает сдержать себя, из сомкнутых губ вырывается предвкушающий стон.
Мальчишка тут же оборачивается.
– Ваше превосходительство!
Лекс хочет ответить, правда хочет. Но вся беда в том, что прильнуть к этим губам он хочет еще сильнее. Поэтому он до боли стискивает зубы и молчит.
– Ваше превосходительство, что с Вами? Вам дурно?
– Нет… Не совсем, дитя мое. Старая хворь. Подставь мне плечо и помоги добраться до моих покоев.
«Не посреди ж папского сада мне тебя соблазнять».
Дорога к спальне кажется Лексу голгофой. Каждый бугорок юных мышц навеки врезался в подушечки пальцев. Запах мальчишки пьянит сильнее каталонского вина: васильки и мед… и, кажется, немного, солнца… Но в последнем Лекс не уверен: он слишком любит луну, чтоб разбираться в солнечных запахах.
– Еще немного, Ваше превосходительство, мы почти пришли… Осторожно, двери… Вот так… Садитесь, я принесу воды…
– Нет… Вода не поможет…
– Но что тогда? – в голосе Кларка такая искренняя боль, что Лексу на миг даже становиться стыдно.
– Я сам виноват… Не стоило ехать в порт с подаяниями в такую мерзкую погоду… Но мне хотелось обогреть… хоть нескольких бедолаг… Вот только от холода и сырости… Чертов нарыв! Прости Господи, что поминаю нечистого на ночь.
– Нарыв? Тогда надо припарку.
– Поздно. Я заболтался с Его Святейшеством, никак не желал уходить, и упустил момент, когда припарка еще могла помочь…
– Что же теперь?
– Надо бы отсосать… гной… Но мне не достать.
– Я с радостью!..
«Твои слова – такая музыка для моих ушей. А эти горящие глаза… И губы. Невозможно забыть про губы…»
– Ах, мальчик мой, я не решаюсь… Хворь моя столь деликатна… Я буду молиться и, даст Бог, через пару дней…
– Пару дней?! Вы собираетесь так долго терпеть? Когда я предлагаю свою помощь?!
– Но место…
– Какое это имеет значение? Для христианского сострадания не имеет значения место и время! Я же сказал, что готов. Я хочу!
«Еще пара таких фраз – и я, пожалуй, кончу раньше срока».
– Ох, Кларк… Беда в том, что хворь поразила мой… мужской орган… – Кларк потрясенно отпрянул. «Э-э-э, да ты, верно, и чужого-то члена никогда не видал! Ничего, малыш, мы это сейчас исправим». – И теперь периодически там скапливается некое вещество… я не силен в медицине… Но это вещество причиняет мне столько страданий!
Закравшиеся было сомнения мигом выветрились из Кларковых глаз. Жажда помочь ближнему – тем более столь притягательному, как кардинал Луторони – затмила на корню все ростки рассудка, вздумавшие было проклюнуться.
Он заметил верховного кардинала еще в первый день приезда. И с первого взгляда его поразил этот величавый импозантный человек. Он шел через двор, пока возница сгружал пожитки Кларка, а сам Кларк потрясенно пялился по сторонам, пытаясь осознать величие Ватикана. Но всё величие древних строений померкло, стоило глазам остановиться на худощавой горделивой фигуре. И с тех пор не проходило ни дня, чтобы Кларк вольно или невольно не вспомнил главного кардинала.
Природы свих чувств он сам не понимал, наивно приписывая их священному трепету и преклонению перед святостью второго лица Ватикана. Но чувства эти будоражили молодую горячую кровь, заставляя ее то без всяких явных причин приливать к еще безбородым щекам, а то и значительно ниже. Последнее было мучительней и стыднее всего. И более всего непонятно. Отчего и зачем пробуждается эта часть его тела? Может, он тоже болен? Как кардинал? Но если кардиналу сейчас также больно, как бывает Кларку от этих непонятных желаний, то он и вправду страдает. А страданий кардинала Кларк допустить не может – пусть всего иного он не понимает, но это он знал наверняка.
– Я отсосу… вещество… Позвольте мне. Пожалуйста.
«Ну как тут откажешь, Господи? Когда тебя так настойчиво просят…»
– Ах, мальчик мой…
– Но Вам лучше откинуться и расставить ноги пошире. И просто позвольте мне…
Кларк сам не знал о чем просит. Вконец смутившись и боясь еще больше смутить святого отца, он быстрым движением откинул сутану и, запретив себе думать, почти вслепую нашел губами отросток мужской силы кардинала.
«Вот он, рай для грешного меня!»
Малыш сосал с таким усердием, будто пытался высосать из Лекса всю душу. Пару раз нечаянно задел его зубами. А когда Лекс непроизвольно толкнулся поглубже – бедный мальчик чуть не поперхнулся. Но сам факт, что это именно этот рот… Именно эти губы! И до этого их так никто никогда не касался… Всё это заводит Александра до звездопада перед глазами. Ему хочется двигаться, толкаться, насиловать этот нежный податливый рот! Но он неимоверным усилием воли из последних сил заставляет себя сдерживать свои животные порывы.
А вот оргазменный крик сдержать не в состоянии:
– ДА! Слава вам, Иисус и Мария!
Поперхнувшийся Кларк судорожно сплевывает сперму в уголок свой сутаны и подымает на Лекса доверчивый взгляд, робко добавляя:
– Аминь.
Через пару минут мальчишка уходит к себе. Краснея и запинаясь он пытается уверить Лекса, что о его «деликатной болезни» никто не узнает. И уже в самых дверях решительно оборачивается и почти умоляет обращаться к нему за помощью снова, в любое время, если «Его превосходительство почувствует приближение приступа».
Смущающийся, но решительный в своем благом стремлении мальчишка так хорош, что «приступ» чуть не случается прямо в тот же момент. Но Лекс вновь сдерживает себя – уже в который раз! – и жестом отпускает Кларка.
«Не сегодня, мой мальчик. Торопиться не стоит. С тобою нужен тонкий подход, а я еще не готов. Но скоро. Очень скоро. Ты будешь моим. Ведь я Луторони. А мы никогда не проигрываем…»
___________
* Mais в переводе с итальянского «маис», «кукуруза».
** Исторический персонаж: Абеляр воспылал страстью к Элоизе, ответившей ему полной взаимностью. Она родила ему сына и втайне повенчалась с ним, на что ее дядя Фульбер дал потом своё согласие. Вскоре, однако, Элоиза вернулась в дом дяди и отказалась от брака, не желая препятствовать Абеляру в получении им духовных званий. Дядя же Элоизы из мести приказал оскопить Абеляра, дабы таким образом по каноническим законам ему прегражден был путь к высоким церковным должностям.
*** Консистория – собрание кардиналов, созываемое и возглавляемое папой римским.
**** Энциклика – основной папский документ по тем или иным вопросам, адресованный верующим или епископам или архиепископам отдельной страны, и второй по важности после апостольской конституции.
URL записи
Ватиканские хроники-2
02.04.2011 в 00:06
Пишет dora_night_ru:Ватиканские хроники-2.
Название: Ватиканский гербарий
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: AU, PWP, humor
Warning: псевдоистория, с исторической подоплекой можно ознакомиться здесь. Сама я в Риме ни разу не была, так что всевозможные неточности при описании более чем возможны.
Саммари: всякому «сверчку» – по своему листку…
Посвящение: для Merrylinn
читать дальше
Кларк сам не понял как так получилось, что он завернул не туда. Хотя… это с какой стороны посмотреть – может, очень даже и туда.
По обеим сторонам галереи тянулся бесконечный ряд статуй, бюстов, саркофагов и рельефов. Кларку казалось, что их тут не меньше тысячи. И, кажется, это римляне. Не то чтобы Кларк в этом разбирался, но приятель Петро что-то такое болтал. И очень смущался почему-то: постоянно заикаясь, он всё время повторял, что мы, мол, тут ни при чем – это всё от Папы Бенедикта IV осталось*.
Только теперь Кларку стала понятна причина смущения друга: статуи были практически голыми. Около тысячи голых мужиков. Ну, по правде сказать, не все они были голые. И не все были мужиками. Но Кларку с головой хватило и тех, кто был.
Голые. С огромными блестящими в солнечных лучах мужскими естествами. Столь подробно и искусно изображенными – что по юному телу пробегала невольная дрожь при их виде, а в ушах шумело от притока крови.
Чернильная римская ночь… Пряный запах из сада… И еще более пряный – прямо у Кларка во рту… Шипение масла в светильнике… Свет от которых причудливо ложится на розовую блестящую головку…
Кларк с силой схватился на голову. Господи, опять! За что ему это? Он ведь делал благое дело, ближнему помогал. За что же ты так караешь меня, Господи? Вот этой непонятной болотистой мутью в груди… Какими-то неясными образами… И еще более непонятными и неясными желаниями… За что ему это?
Может, исповедоваться? Но в чем? Кларк сам не знает, что сделал не так. Да и кардинал Луторони – невозможно, чтобы он допустил что-то дурное, такого просто не может быть!
Тогда молиться? Но о чем? Он сам не знает чего хочет. Его желаний не выразить словами, а разве молитва – не те же слова? Слова, направленные к Богу. А его желания направлены к…
Нет, об этом даже думать не стоит! Точней – о нем. Вообще не стоит думать о нем.
И уж тем более не стоит сравнивать его естество с этими мраморными причиндалами. Да они и рядом не стояли с кардинальским «произведением искусства»!
– У тебя жар, мой мальчик? Такие разгоряченные щеки… Уж не болен ли ты?
– Не волнуйтесь, Ваше Святейшество, со мной всё в порядке, – Кларк в замешательстве потупил взор, такая забота со стороны верховного первосвященника Вселенской церкви смущает его.
А ведь это не в первый раз, Папа явно выделяет его среди всех своих слуг. И так улыбается порою, глядя на Кларка, что тому хочется со стыда провалиться сквозь землю: он чувствует себя недостойным такого внимания и столь доброго к себе отношения. Всех этих сдобных булочек, которые тайком подсовывает ему Папа, заговорщицки подмигивая и с ухмылкой шепча, что его молодому организму нужно больше еды. И больше сна – когда он опаздывает к заутренней, которую по случаю плохого самочувствия Его Святейшества проводят прямо в его покоях. И больше отдыха – вот как сейчас.
– Тебе нужно отдохнуть, сынок.
Кларк невольно вздрагивает. Не «сын мой» – «сынок». Мальчишке хочется верить, что он ослышался, но у него хороший слух – это было «сынок».
И Кларк впервые задумывается каково это – никогда не иметь семьи? Жалеет ли об этом Джонатан Первый?
А кардинал Луторони?
У них никогда не будет своих детей. И своей жены…
От мыслей о женах Кларк краснеет еще сильнее. Он крайне несведущ в таких вопросах (в разведении коров он разбирается на порядок лучше), но точно знает: чтобы появились дети – нужно чтобы мужчина «возлег» с женщиной. Но чтобы он «возлег» – непременно нужно, чтоб он на ней женился. И он слышал, как кузина Лана шепталась с кузиной Хлоей, что при этом «возлежании» мужчина вроде как должен быть голым.
При мысли, что Александр Луторони мог бы лечь голым с какой-нибудь женщиной – любой женщиной – у Кларка темнеет в глазах. Он до боли закусывает губу и невольно стискивает кулаки. Чтобы какая-то женщина видела то, что видел Кларк?! Господи, не допусти!
Но Он ведь и не допустит, понимает вдруг Кларк: Луторони – верховный кардинал, он принял обет целибата. Никаких женщин. Слава вам, Иисус и Мария! Аминь!
– По-моему, ты всё же нездоров, – хмурится Джонатан.
– Нет-нет, – с горячностью принимается уверять его Кларк: теперь, когда вопрос с наготой Александра разрешен, он абсолютно точно чувствует себя намного лучше. – Всё в порядке, правда!
Джонатан недоверчиво хмыкает:
– Ну что ж, будь по-твоему. – И подозрительно интересуется: – Откуда же ты пришел ко мне такой… разгоряченный?
– Я гулял по северным коридорам, – простодушно заявляет Кларк. – Ну, там, где голые дядьки, – парню даже в голову не приходит, что подобные подробности стоило бы утаить от святого лица.
Врать вообще не в привычке Кларка. К тому же, выращенный истовой католичкой тетушкой Мартой на строгих догматах Святой Католической Церкви, Кларк даже помыслить не может, что можно соврать самому Папе.
Вот только соврать, наверно, стоило бы. Кларк понимает это, когда Джонатан внезапно меняется в лице. Парнишке кажется, что ставшие вдруг чужими глаза рассматривают его чересчур подозрительно. Будто клеймят.
– Голые?
– Ну… это… того… от Бенедикта осталось, – смущенно лопочет Кларк и нервно мнет свою сутану.
Но Святого отца интересует не происхождение срамных статуй:
– Тебе понравилось? Эти голые… мужчины…
Кларк испуганно вздрагивает. На миг парню кажется, будто Папа заглянул ему прямо в душу и этим мигом разглядел там все грязные помыслы Кларка. Даже те, о которых он и сам не ведал.
– Я, – от волнения враз пересыхают губы. – Ну, добротно сделано… да…
– Но тебе – понравилось?
Вот теперь Кларк точно хочет провалиться сквозь землю, закопаться в нее с головой, и чтоб никто никогда его не нашел.
– Ну, – тянет он. – Тот, кто это сделал, наверно, очень много работал. Там такие… хм… детали… Подробные, да…
– Подробные, – хмыкает Джонатан. – Очень подробные, я полагаю.
И в уголках папских губ появляется опасная решимость.
После той ночи Кларк интуитивно избегает встреч с кардиналом Луторони. Если бы кому-то пришло в голову напрямую спросить его «А почему, собственно?» – Кларк вряд ли б ответил. Он постарался бы избежать ответа, как избегает святого отца. Даже в папских покоях.
Куда Александр влетает стремительным шагом на следующее утро после смущающего разговора Кларка с Папой. И Кларк тут же стремглав залетает за ширму. Объяснить почему он не может, просто обессилено сползает на пол, прикрытый цветастой тканью ширмы с изображением какой-то библейской сцены.
Сквозь льняные крылья ангела просвечивает пурпурная сутана кардинала, и Кларк не в силах оторвать от нее глаз. Так, наверное, бык смотрит на капеадорский платок**, предчувствуя в ней свою погибель.
Луторони свистящим шепотом велит служкам удалиться, но Кларк и не думает двигаться с места. Показаться Александру на глаза кажется ему сейчас страшнее, чем подслушивать непредназначенный для посторонних ушей разговор.
– Что за бред ты удумал, Джонатан? Кастрировать статуи?! Да это шедевры мирового искусства! Ты соображаешь что творишь?! Палец любой из них дороже наших с тобою жизней вместе взятых!
– Так пальцы-то я и не трогаю, – в голосе Папы слышна явственная насмешка.
И Кларку почему-то обидно слушать насмешку в адрес Александра.
– Не смей! – вскрик Луторони вихрем проносится по папским покоям. Но он тут же берет себя в руки и уже спокойным тоном добавляет: – Не смей пропагандировать подобный вандализм. Ты меня знаешь, Джонатан, я подобного быдлизма не потерплю. Испортишь статуи – можешь забыть о моей поддержке в Синоде.
– Ну ладно. Раз ты так радеешь за искусственные пиписьки, я велю после обрезания передать их тебе. Ты только представь: у тебя будет самая большая коллекция мраморных членов в мире…
– Лучше засунь их себе в зад! Может, зуд поумеришь!
Из-за угла Кларк тайком наблюдает за работой мастеров. То ли Папа всё-таки проникся ценностью ваятельного искусства, то ли позиция Луторони всё же сыграла свою роль – но Джонатан в конце концов пошел на уступки: статуи не «кастрируют» – просто вырезают из мрамора фиговые листки и приклеивают к древним скульптурам, чтобы скрыть торчащие признаки мужской силы.
Как по нему, так стало еще хуже: новые клапти в отличие от обцелованных временем статуй – ярко-белого цвета, и листья выделяются на фоне старого мрамора, привлекая всеобщее внимание к тому, что должны бы скрывать.
– Что, тоже решил полюбоваться напоследок?
Застигнутый на «месте преступления» Кларк испуганно вздрагивает и резко оборачивается. Кажется, парня зовут Джейсон. Он тоже служка и в последнее время выглядит каким-то… потерянным что ли? И очень несчастным. Ну, по крайней мере, так кажется Кларку.
Впрочем, сейчас он кажется Кларку зловещим. Особенно когда заговорщицким шепотом тянет:
– Думаешь, Луторони спустит тебе, когда узнает?
Кларк невольно вздрагивает, выдавая себя с головою. Да, судя по тому, как Александр защищал эти статуи, ему будет неприятно узнать, что именно Кларк виновен в этом… как он там говорил? Вандализме? Хотя Кларку с его происхождением, наверно, больше подойдет быдлизм. Парнишка до крови закусывает губу – после такого Александр сам будет избегать его до конца своих дней. И к чувству вины перед древними мастерами добавляется страх возможной потери.
– Не говори ему! – с горячностью просит он.
А в ответ получает злорадную ухмылку:
– Ну да, я тебя понимаю. Если Луторони узнает, что ты подслушивал – то следующее, что ты услышишь, будут твои собственные крики. В Инквизиции своё дело знают.
Подслушивал? Кларк недоуменно хмурится. Когда это он… Ах да, утренний разговор. Так вот что Джейсон имеет в виду. Наверное, он заметил, что Кларк остался, когда все другие вышли.
Страх схлынул морскою волной, оставив после себя настороженное непонимание.
– В Инквизиции? Какое кардинал Луторони имеет к ней отношение?
– Он ее глава, балда, – добродушно усмехается Джейсон. – Но можешь не бояться, – милостиво разрешает он, – я тебя не выдам.
Кларк безразлично пожимает плечами: он точно знает (просто знает и всё тут!), что Александр не станет кидать людей в инквизиторские застенки только за то, что они стали невольными свидетелями. Ну хорошо, может, и не совсем невольными, но не было в том разговоре ничего такого, чтоб тянуло на «испанский сапог»***.
Джейсон выжидающе буравит Кларка взглядом. Может, ждет благодарности или даже бравады. Но Кларк молчит, и Джейсону приходится брать инициативу в свои руки:
– Не выдам, если расскажешь, о чем они говорили.
Кларк снова безразлично пожимает плечами: в том разговоре и впрямь не было ничего такого, из-за чего стоило бы ссориться с приятелем. Не то чтобы они с Джейсоном были приятелями, но у Кларка здесь отчаянно мало друзей. К тому интуиция подсказывает ему, что с этим парнем действительно лучше не ссориться. А то еще и впрямь побежит доносить.
И Александр вызовет его для объяснений. Наедине. Только кардинал, Кларк и его желания. Непонятность которых уже даже как начинает раздражать.
Нет, этого допустить никак нельзя. Пока Кларк сам не поймет чего хочет, ему лучше не беспокоить кардинала, тот слишком занятой человек.
– Его превосходительство требовал оставить статуи в покое.
– О да, – понимающе ухмыляется Джейсон, – он у нас еще тот эстет по части голых фаллосов.
– А вот и нет! – кидается Кларк на защиту любимого кардинала… ну, в смысле, верховного, да. – Он сказал, что фаллосы ему совсем не нужны.
– Так и сказал? – Джейсон насмешливо вскидывает брови.
– Ну, не совсем… Немного не так…
– А как? – Джейсон уже откровенно смеется.
Странное дело: смех преображает его на корню, смеющийся Джейсон кажется таким безобидным, этаким невинным котиком, который забавно морщит веснушчатый нос и лыбится наивной улыбкой. Вот с таким Джейсоном Кларку определенно хотелось бы подружиться. И он решается:
– Ну… он предложил Его Святейшеству, – голос опускается до трагического шепота: – засунуть их себе… в шкаф, – в последнюю секунду исправляется Кларк.
Повторить слова верховного кардинала по отношению к Папе кажется ему кощунством. К тому же… вдруг у Александра будут из-за этого неприятности, если кто-то узнает? Вот тетя Марта определенно вымыла б Кларку рот с дегтярным мылом за такие слова.
– В шкаф? – недоверчиво смеется Джейсон. – Да ладно тебе! Так и говори, что в задницу! Что я, Луторони не знаю?
Кларк тут же обиженно надувает губы.
– Говорю, как слышал.
– Ну тогда послушай меня. Он имел в виду зад. Именно туда большинство наших «святых» отцов и вставляют свои фаллосы.
– То есть как? – искренне не понимает Кларк. – Они ж не дотянутся. Или у падре они длиннее, чем у простых прихожан? – Кларк никогда б не подумал, что длина мужского «корня» может влиять на церковный сан, но кто их, этих священников, знает?
Джейсон недоверчиво щурится:
– Ты что… Ты вправду никогда не видел, как можно время с довольствием скоротать? И к тебе до сих пор никто не подкатывал? Ах да, ты ж под крылышком нашего святоши, – тянет он. И вдруг маска невинного котика сменяется злорадной рожей котяры, прихлопнувшей канарейку: – А хочешь, покажу?
– Что покажешь?
– Ну, это самое дело. С задами и фаллосами в главных ролях. Сегодня же вечером и покажу. Вот как наш с тобой спать ляжет, так я тебе смотрины и устрою.
Кларк мчится по спящему Ватикану не разбирая дороги. Вот только спящему ли? Сколько еще «святых» – теперь он понимает почему так ухмылялся при этом слове Джейсон – отцов придаются сейчас… Кларк с трудом подбирает слово… Возлежанию, чтоб вас! Да, именно возлежанию. Когда один мужчина ложится на другого… и… и… покрывает его, как бык. Вот только бык покрывает корову, а эти мужчины в саду – друг друга.
Сцена, подсмотренная им по наущению Джейсона в крайней беседке, до сих пор стоит перед глазами. Развратно задранные ноги с худющими лодыжками… раскрывшаяся под, сразу видно, опытными пальцами дырочка… вздыбленный член меж огромных яиц… И громкие шлепки, которые до сих пор стоят в ушах.
Кларк понимает, что опять завернул не туда – когда на его плечи ложатся чужие горячие ладони. Впрочем, отчего же чужие? Когда-то одна из этих рук уже лежала на его плече. Как на плечах того священника лежали ноги любовника.
– Что с тобой, Кларк? На тебе лица нету…
– Там… В саду…
Кларк не в силах описать, что же там такое в саду, но, кажется, Александр уже и сам догадался.
– Пойдем, тебе нужно присесть.
– Но они…
– Хочешь вернуться и досмотреть? – усмехается Луторони.
– Нет! – отчаянно вспыхивает Кларк. – Но разве… Разве вы не остановите их?
– Давай продолжим не здесь.
В комнате верховного кардинала всё так же, как и запомнилось Кларку. И это успокаивает. Потому что еще минуту назад парню казалось, что мир перевернулся. Буквально. И по оскверненному Ватикану должен пройтись ну если не Потоп, то хотя бы ураган.
Но в комнате кардинала царит идеальный порядок. Даже фрукты в вазе на столике лежат в строгом художественном порядке, окаймленные виноградными листьями.
И голос Александра тоже спокоен.
– В том, что ты увидел, Кларк, не было ничего дурного.
– Но… как же обет?
– Именно из-за обета, – убежденно заверяет Лекс. – Обет ведь запрещает нам что? Иметь семью. Потому что все без исключения люди – наша паства, наши мирские прихожане. Наши дети. И мы не имеем права выделять кого-либо среди них. Помнишь притчу о блудном сыне? Раскаявшийся грешник для нас дороже ни разу не оступившегося праведника. И все они равны в наших глазах: и король, и рыбак. А родные дети… Родная кровь не водица, Кларк. Родня есть родня. Немыслимо представить, что родного человека ты будешь любить меньше какого-нибудь преступника. Человек просто не способен на такую самоотверженность. А Бог никогда не требует от нас того, на что мы были бы неспособны. Мы не способны любить родных меньше чужих людей – и Господь милосердно избавил нас от соблазна. Потому у нас нет жен, которые могли бы дать нам детей. Ибо Господь уже дал нам в дети наших прихожан. Поэтому мы не может иметь женщин…
– Но из этого не следует, что теперь можно иметь мужчин!
– Но почему? Разве ты стал свидетелем насилия? Всё ведь было добровольно, правда, Кларк?
– Но они… мужчины…
– Но не евнухи, Кларк. Более того, Церковь прямо осуждает саму операцию кастрации и тех, кто ее практикует. А раз Господь позволил нам сохранить своё естество – отчего же мы не имеем права им пользоваться? И откуда тебе знать, Кларк, может, и сам Господь…
– Прекратите! – Кларк в ужасе затыкает уши.
– Не хочешь слушать, – Александр вдруг решительно стягивает с себя сутану. – Ну хорошо же. Тогда чувствуй.
А в следующую секунду Кларка опрокидывают на кровать, вжимая в шелковые простыни разгоряченной плотью. Сутана задирается по пояс и чужая – Александрова! – рука ложится прямо туда.
– Чувствуй, Кларк! – Кардинал успевает лечь меж его ног прежде, чем до Кларка доходит, что их стоило бы свести. – Чувствуй вот это!
Наслаждение – острое, огненное – пронзает его мечем Святого Петра. До самых кончиков пальцев, которые поджимаются сами собою. До самых губ, с которых невольно срывается стон. До самого сердца, которому плевать на разум…
– Неа-а-а-а!
– Да, – решительно обрывает Александр и впивается поцелуем ему прямо в губы. Как впивались проезжие рыцари в губы Гулящей Хелены в трактире дядюшки Бо. И порой их руки также скользили ей под юбку. Интересно, чувствовала ли она в тот момент то же, что Кларк сейчас? Если да – то Кларку отныне трудно ее осуждать.
Александр отрывается лишь на минуту, чтобы дотянуться до плошки светильника. Задуть огонек. И окунуть пальцы в жир.
Чтобы потом окунуть их в Кларка.
Мальчишка невольно вскрикивает. Но вскрик вбирают чужие губы.
– Тише, мой маленький, тише. Господь терпел и нам велел. Потерпи немного.
Кларку не то чтобы больно – скорее стыдно. Но стыд, сплетенный с жарким блаженством, которое дарят «передние» ласки Александра – отчего-то заводит еще сильнее.
Но тут «задние» ласки тоже преподносят сюрприз, и Кларк выгибается в экстазе. И мир сужается до точки. Которая почему-то внутри Кларка. И значимей которой сейчас больше нет ничего.
Александр усмехается, довольный своею находкой.
– Если Господь создал нас по образу и подобию своему, Кларк, значит, у него тоже есть такой бугорок? Как думаешь, зачем? Может, это и есть – то самое неземное блаженство? И отчего только другой мужчина может подарить нам вот это блаженство?
Кларк хотел бы ответить… Но он просто не в силах. Поэтому он молча прикрывает глаза…
И закидывает ноги Александру на плечи.
– Твоя хворь… Ты ведь обманул меня, да?
Кларк обессилено валяется на кардинальской кровати. Он чувствует себя половою тряпкой – такой же выжатой. И такой же грязной.
Он грязный. И Александр тут ни при чем – просто Кларк, видимо, от природы такой. От своего естества. Раз ему настолько понравилось всё это. Настолько – что хочется повторить прямо сейчас.
Поэтому он и старается отвлечься разговором.
– Ну, не совсем. Мне определенно было больно. И ты совершенно точно облегчил мои страдания, – по лицу Александра расплывается довольная улыбка. Настолько довольная, что невольно хочется засветить ему в глаз: Кларк тут страдает от самобичевания, понимаешь ли, а эта скотина радуется жизни как ни в чем не бывало!
– Ты! – самолюбие Кларка отчего-то вдруг решает, что его безбожно задели: – Да как ты посмел? Как у тебя только встало?
– На тебя что ли? Очень даже запросто. И практически с первой секунды.
– Ты… ты… ах, ты…
Никогда еще отсутствие образования не печалило Кларка так сильно, как в этот момент: подходящие слова ну никак не подбираются. Хоть ты тресни! Ага, по кое-чьей наглой морде.
Опасаясь, что этак-то дело и впрямь дойдет до рукоприкладства – или, что еще хуже, второго круга их «езды» – Кларк вскакивает с кровати и принимается торопливо напяливать сутану прямо на голое тело.
– Кларк, ну что ты, – капризно тянет Луторони. – Ну я ж не виноват, что у меня в отличие от этих статуй, член не мраморный?
Взгляд Кларка невольно возвращается к «немраморной» части тела кардинала. Которую тот и не думает прикрывать.
Подумать только, еще пару минут назад он был внутри него. Частью его. Дарящей ему непередаваемые ощущения, которые до этой ночи Кларк и не мыслил познать когда-либо.
И тут естество Александра слегка дергается и будто бы начинает расти. Кларк потрясенно охает. А вот кардинал наоборот довольно смеется.
– Он… только что…
– Ему просто нравится столь пристальное внимание с твоей стороны, Кларк. Вот он и хочет покрасоваться.
– Ты! А теперь еще и он! – от смущения Кларк готов провалиться сквозь землю.
Но вместо этого мальчишка подлетает к столу и в бессильной ярости вырывает из фруктовой композиции виноградный лист. А затем кидается назад к постели. Смачный плевок – и на тебе, «красавчик»! Виноградный лист ложится прямо на кардинальский фаллос. После чего Кларк стремглав бросается вон.
Но всю дорогу к своей спальне в его ушах стоит довольный хохот Александра:
– Прости, но виноградный листик явно маловат, малыш. Тут как минимум лопуховый нужен!
_____
* Здесь иметься в виду Галерея Лапидария (Galleria Lapidaria), где находится одно из крупнейших в мире собраний греческих и римских (более 3 тысяч фрагментов) надписей христианского и языческого содержания. Коллекцию основал папа Бенедикт IV, позднее она была расширена, в том числе папой Пием VII. Коридор – большая арочная галерея, разделенная на 60 секций. По обеим ее сторонам тянется бесконечный ряд статуй, бюстов, саркофагов, рельефов – всего около 800 экспонатов, относящихся к римской эпохе.
** Капеадоры (хулосы) – тореадоры, дразнящие быка красными платками.
*** Испанский сапог — орудие пытки посредством сжатия коленного и голеностопного суставов, мышц и голени.
URL записи
@темы: Архив dora_night_ru
I believe in Moire. Twice. 3-й-Невеста-4-й сезоны "Шерлок ВВС"? Нет, не видел.
Сборник мини-драбблов
МИНИКИ
Что-то я совсем обленилась. Вы, наверно, и забыли уже, как я пишу. Я и сама уже подзабыла. Надо бы освежить. На что-то серьезное и слаженное меня сейчас не хватит, попробуем начать с миников.
Название: Сборник мини-драбблов
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: разный, от PG-13 до R
Жанр: AU, ангст, юмор, флафф
Warning: нецензурная лексика – впрочем, как всегда.
Саммари: по ходу разберемся.
читать дальше
#1
Отец всегда любил пафосные речи. Ничем не выраженные на деле. Взять хотя бы это его «мой наследник». Послушаешь, так можно поверить, что Лекс – принц из сказки. А на деле он был скорее пасынком.
Поэтому когда Лайонелл Лутор, брызжа слюной, орет ему в спину из своего кабинета: «Он никогда не подарит тебе наследника, Александр!» – Лекс просто пожимает плечами и тихо бормочет под нос: «Ничего, я его генетически смодифицирую из наших стволовых клеток…»
#2
Впрочем, идея завести общего с Кларком ребенка уже не кажется Лексу такой гениальной, когда Лоис и Оливер скидывают на них своего «наследника».
– Всего на пару дней, Кларк. Мы с Ло только туда и обратно, чесслово! Просто если я и в этом году не свожу ее в Испанию, на одного героя в Лиге станет меньше. А доверить Криса я могу только тебе, друг.
Больше всего Лексу нравятся последние три слова: «только тебе, друг». Он прокручивает их в голове снова и снова. Перебирает по буквам. Составляет из них анаграммы. И даже подумывает наколоть их себе на плече.
Потому что уже через полчаса после отъезда Квинов Кларк сматывается в очередной раз кого-то там спасать – и с пацаном приходится нянчиться Лексу.
#3
Прав был папка, когда говорил: «Добрые дела наказуемы, сынок». Стоя под прицелом Оливерова лука, Лекс понимает, что именно эти слова будут выгравированы на его могиле.
Он знал, всегда знал, что именно Квин будет его погибелью. Только немножко с поколениями напутал. И разбитая губа, и содранные об Олли костяшки пальцев, и та японская ваза XIII века, из-за которой его уроет папочка, если вдруг это сейчас каким-то чудом не удастся Олли – всё из-за квиновского щенка.
Который полчаса назад с невинным видом спросил у только что прилетевшей из Испании мамочки:
– Мам, а как ты трахаешь папу? Тебе, наверно, без члена неудобно…
#4
Вообще-то в глубине души, подальше от зависти и ревности, Лекс всегда знал, что из Кларка и Оливера вышла идеальная пара. Ну, в смысле друзей. Один слишком импульсивный, другой – вечно тянет до последнего. И оба правильные, но как-то по-ненормальному. В общем, отличная команда: прекрасно дополняют и уравновешивают друг друга.
Но это Лекс признавал про себя. А вот о чем он трубил на каждом шагу, так это – как Кларку повезло с любовником. Ну, в смысле с любимым. Впрочем, когда между ним и луком разъяренного Олли становится невозмутимая Лоис – Лекс готов признать, что Кларк с Олли и в этом сошлись: ведь Квину тоже повезло с любимой. Ну кто б еще так легко и просто спас Оливера от обвинений в убийстве второй степени?
Хотя… Прощаясь с квиновским семейством, Лекс замечает выглядывающий из кармана Лоис страпон… тот самый, что он только вчера подарил Кларку… При этом Лоис так загадочно улыбается. И предвкушающе облизывает губы. И заговорчески переглядывается с Кларком.
На лице Лекса тоже расплывается загадочная улыбка. О да, Олли определенно повезло с любимой. А Лексу с Оливеровой любимой повезло еще больше. Лутор с трудом сдерживает злорадный смех: уж сегодня-то ночью он будет отомщен ЗА ВСЁ!
Продолжение следует…
URL записи
Сборник мини-драбблов - 2
МИНИКИ-2
Название: Сборник мини-драбблов
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: разный – до R
Жанр: AU, ангст, юмор, флафф
Warning: нецензурная лексика – впрочем, как всегда. Смерть персонажа - ну, все мы смертны...
Статус: закончен
Саммари: по ходу разберемся.
Так-с, поднимаем рейтинг.
читать дальше
#5
«Зря Олли так носится со своими спутниками – будущее за нанотехнологиями», – смеется Лекс, любуясь картинкой с нанокамеры, в срочном порядке засланной в спальню четы Квинов.
А на следующее утро на заявление Кларка, что ему лучше какое-то время не показываться «другу» Оливеру на глаза – «ну так, на всякий случай» – скромно кивает головой, до боли прикусывая губу.
И впрямь лучше не показываться, а то от дикого ржача (при одном только воспоминании) опять живот разболится.
#6
Криспиан Квин – единственный сын. Единственный наследник. Единственный придурок с таким идиотским именем. И потому, наверно, единственный ученик среднего звена академии – способный одним ударом свалить старшеклассника.
А еще – единственный гей в своем классе.
Просто с того фатального уик-энда в замке Луторов, когда родителям вздумалось устроить себе второй медовый месяц в Испании, Крис не может выкинуть из головы пошлую картинку как Лекс Лутор вколачивает в стену библиотеки дядю Кларка.
Плевать, что уже 6 лет прошло. Четырнадцатилетний Крис уверен, что детали той сцены никогда не затрутся в его сознании – как бы часто он не вызывал это видение ночью, под одеялом. Раз за разом прокручивая каждый стон. Каждый рванный вздох. Каждую капельку пота, отсвечивающуюся камином. Каждый толчок. Когда прогибается спина, обрисовывая позвонки. Все позвонки. И кажется, что там, под кожей, кто-то другой. Кто-то чужой. Страшный Красный Дракон.
Сожравший волю Криса.
#7
Когда Криспиан Квин спрашивает его откуда берутся дети, Лекс впервые в жизни смущается. Ему уже 51. За плечами биофак Массачуссетского технологического института. А по сексуальным извращениям – причем обоих полов – он может написать диссертацию. Но обычный детский вопрос и взгляд невинных карих глаз повергают Лутора в легкую панику. И он просто сбегает с поля боя. Ну, видно судьба у него такая – бегать от Квинов.
Когда Криспиан Квин спрашивает его как узнать гей ли он, Лекс впервые в жизни теряется. Все его гениальные идеи весело машут ему рукой и враз смываются куда-то на Карибы. Мыслей в голове не больше, чем волос на ней. И, видимо, именно его бессознанкой нужно объяснять попытку растления. Да, он целует его. Нет, ничего такого: без языка и не распуская руки. Но у Криса всё равно встает – и Лекс понимает, что отвечать уже не надо.
Когда Криспиан Квин на свое шестнадцатое день рождения вваливается пьяным к нему домой и начинает раздеваться прямо в прихожей, Лекс впервые задумывается, что всё это, пожалуй, слишком далеко зашло. А Крис сейчас зайдет еще дальше. Но у Лекса был охренительно тяжелый день, и он просто запирает мальчишку в кладовке – и пусть себе показывает стриптиз ведрам. А если еще чего захочет – так там и швабры имеются.
Когда Криспиан Квин на следующее утро мается первым в своей жизни похмельем, Лекс впервые в жизни смеется над кем-то из Квинов искренне, но не злорадно. Просто взъерошенный пацан такой забавный. И так мужественно пытается отрицать собственную оплошность. Ну прям как Кларк, одной рукой держащий кусок обвалившейся на них крыши завода, но при этом пытающийся заставить Лекса поверить, что это просто случайное совпадение обстоятельств, а «суперспособности… нет, Лекс! У меня? Ну откуда…» Да, это было забавно.
Впрочем, когда Криспиан Квин поднимает взгляд и, смотря Лексу прямо в глаза, говорит: «Я люблю тебя, Лекс Лутор» – Лексу уже не смешно. Ну вот почему-то ни капельки.
#8
«Дают – бери», – вспоминает Лекс наставление любимого папочки, раз за разом возвращаясь взглядом к попке юного Квина. За последние два года Крис вытянулся. Возмужал. Обнаглел. И по-прежнему твердит при каждом удобном случае: «Я люблю тебя, Лекс».
Такое постоянство уже начинает Лутора раздражать. А дискомфорт в штанах от вида упругой восемнадцатилетней попки – пугать.
Поэтому Лекс заставляет себя оторваться от соблазнительного зрелища и принимается мысленно производить хитрые математические расчеты.
Ведь если подумать, у него до фига причин переспать с наследником конкурента. Ну да, то что его папка уже более чем четверть века сидит у Лутора занозой в заднице – это уже не хилый повод «расчехлить» задницу его сынка.
Ну и лестно, конечно: такой красавчик, такой молоденький, такая попка… А по ночам дрочит на 53-летнего Лекса. Нет, Лутор еще в самом рассвете сил! Но рядом с идеальным Кларком он всё чаще чувствует себя стариком. А тут внимание молодого симпатяги. Да, определенно это тоже повод.
А ведь еще есть: «разнообразие в сексе», «передача опыта подрастающему поколению», «энергетическая подпитка», «он сам хотел», «я много выпил», «ты слишком долго был в командировке»… Да просто «доброе дело сделал»! Ведь парнишка так отчаянно просит.
Да, у Лекса Лутора есть, как минимум, полсотни поводов трахнуть Крипиана Квина.
И только один – чтобы этого не делать. Лекс прижимает свой «повод» покрепче и тихо шепчет ему на ушко: «Поехали домой, Кларк».
#9
Соглашаться подвезти домой подвыпившего Криса было плохой идеей. Лекс понимает это, когда Квин дергает на себя его руку – и машина, теряя управление, вылетает в каньон.
Да, не стоит пытаться выяснять отношения на ходу. Наверно, стоило притормозить, а лучше и вовсе остановиться. Выйти. Покурить. Поговорить наконец. Определенно, им уже давно стоило поговорить друг с другом. Выяснить… хоть что-нибудь…
Вместо этого Лекс выяснил, что у его машины хреновые подушки безопасности. И что до земли лететь всю оставшуюся жизнь.
Он прижимает к себе остолбеневшего от ужаса парнишку, пряча его голову на своей груди – и запрещает себе вспоминать о Кларке. На этот раз всё не так. Не та река. Не ты машина. И время совсем не то. Потому что любимый сейчас на Гаити, разгребает завалы. И вообще, не он ли сам всегда твердил, что нельзя спасти всех?
Поэтому Лекс стискивает зубы и за эти секунды отчаянно пытается понять – что же такого феерического Кларк находит в полетах?
#10
Никто б не подумал, глядя на Лоис Квин, что она – патриотка. Нет-нет, вы не подумаете ничего такого, у Лоис очень достойный вид. Просто глядя на нее, о патриотизме вспоминаешь в последнюю очередь. Эта женщина и в 45 будоражит мужское воображение думами о любви. Вот только не о любви к Родине почему-то.
Но Лоис Квин – патриотка. И патриотка в самую первую очередь. Материнство, репортерство, замужество – всё это уже потом. На первом месте она – Америка. Ну а что вы, в принципе, хотели от дочери американского генерала? Лоис впитала свои убеждения с молоком матери. Как Кларк впитал когда-то, что «людям нужно помогать, сынок».
Поэтому Лоис прячет материнские слезы подальше. Еще дальше, чем прячет дневник сына. В котором он так подробно описал все чувства к любовнику «дяди Кларка». Еще дальше, чем запись с Оливеровых спутников, на которых видно, как сын сам вывернул руль из Лексовых рук. Еще дальше, чем когда-либо сможет добраться Олли или Кларк.
И даже не чувствует за это вины. Потому что знает, просто знает, что и муж, и лучший друг скоро утешатся. Спасением людей. Совместным спасением людей. Ведь Лоис всегда знала что из Кларка и Оливера вышла идеальная пара. Ну, в смысле друзей. Один слишком импульсивный, другой – вечно тянет до последнего. И оба правильные, но как-то по-ненормальному. В общем, отличная команда: прекрасно дополняют и уравновешивают друг друга.
И мешать этому не должно ничто. Спасая настоящие жизни – нельзя оглядываться на прошлые смерти. Поэтому Лоис жжет дневник и запись. Жжет, несмотря на то, что это всё, что у нее осталось от единственного сына. Но ведь в первую очередь она патриотка, правда?
URL записи
Клип: Реинкарнация Лекса Лутора
Ненавижу этот праздник
Ненавижу этот праздник
Название: Я не святой
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: R
Жанр: стёб, при чем жестокий
Warning: будет нецензурная лексика – впрочем, как всегда.
Размер: мини
Статус: закончен
Саммари: как отмечает День Святого Валентина наш любимый Лекс Лутор?
читать дальше
#14 февраля#
6.45. Проснулся. Один. Кларк опять смылся куда-то среди ночи. Снова пришлось снимать утреннее напряжение в спортзале. Блин, такими темпами я скоро смогу подрабатывать фитнес-инструктором. Или в Лигу вступить без экзаменов… Может, этого Кент и добивается?
8.30. После завтрака просматривал почту. Заодно разобрал подарки к дурацкому празднику типа влюбленных. Ну, кто меня в этом году любит?
Так, Хлоя прислала коробку конфет. Хм, а шоколад-то американский. Дешевка. Вроде ж Салливан нормально зарабатывает. Да и Оливер скупым любовником никогда не был. А что внутри? Ой, начинка из «сыворотки правды», моя любимая. Если, конечно, не меня ею пичкают. Хлоя, Хлоя… И когда ж уже любопытство тебя погубит? Доживу ли…
Надо же, Лана вспомнила о счастье, которое подарил ей наш брак. Или развод. Но, в принципе, милый букетик. Без открытки, но с «жучками». Но всё равно милый. От меня она такого, честно сказать, фиг дождется. Ну, разве что веночек. Траурный. Это ж святое. Но букет – это всё же приятно. Надо будет сделать ей ответный подарок. Что б такое придумать? Чтоб не смертельное… Да ладно, праздник всё-таки, побуду добрым придурком. Кажется, Лана астрономией увлекалась. Точно, куплю ей звезду, где там Международный Звездный Каталог, точно помню, что вчера что-то такое присылали с рекламными буклетами. Ага, α Lyn – самая яркая звезда в созвездии Рысь. Склонения не разобрать (Кларк опять ставил свои кружки где ни попадя), но заканчивается на 33.1″. Да ладно, мы ж туда на уик-энд не поедим, и так сойдет. Сейчас позвоню агенту, а потом отправлю Лане подарочный купончик. Ну, заляпанный чуть-чуть, ну что поделать? Зато от души. Пусть знает, что у меня тоже душа имеется.
О, старый приятель Оливер подарочек прислал. Что тут у нас? Какой миленький плюшевый медвежонок. И бомба внутри очень симпатичная. Что ж ты, зараза, не угомонишься-то никак? Ну, трахнулись в школе. Ну, изменил я тебе потом. Но стоит ли из-за этого десятый год мне нервы трепать? Хотя, по сравнению с Дунканом, мне даже повезло…
От Кларка фигушки. Ну погоди же, я припомню, ты меня знаешь.
Так, конфеты Теске (сестрица у меня такая луженая крыса, что ее никакие химикаты не берут) и пусть не смеет показываться на люди раньше времени. Цветы в сортир вместо освежителя (да, я хозяйственный, других в миллиардеры не берут). Бомбу обезвредить и в кладовку (взрывное устройство с «пальчиками» Квина в хозяйстве всегда пригодится).
Но сначала букет, а то еще завянет. Несу в уборную, на ходу любуясь композицией. Не зря всё-таки Лана по Востоку шастала: Кама-сутру не освоила, так хоть икебану изучила. Жаль только, что таки без открытки, а то бумага в туалете тоже кончается.
Пока крепил букет к стене, в сортир влетел Кларк и буквально вышвырнул меня, заперев быстро двери. Ну вот, к туалету я его приручил. Научить бы еще не таскать в дом всякую гадость.
8.45. Просмотрел камеры безопасности. Стала понятна причина внезапной страсти Кларка к «фарфоровому другу»: придурок слопал все конфеты от Салливан. Теперь я точно знаю, что правда и Кларк Кент – две вещи абсолютно несовместимые. А до Кларка, надеюсь, наконец-то дойдет, что все подарки его любимой подружки выходят ему боком. Но хорошо хоть, выходят, а мог бы наоборот, запором маяться.
9.30. Кларк всё еще в сортире. Зато прибегала Хлоя. Я ее впустил, хотел показать ей, до чего она друга довела, надеялся, ей стыдно станет. Но мисс Салливан с порога устроила мне какой-то странный допрос, и стало не до Кларка.
С какой это стати Хлою так заинтересовали мои постельные практики? Что я предпочитаю? Фелляцию или иррумацию? Да вы оборзели, мисс Салливан. Вот до чего воздержание-то доводит.
А, может, и ей подарок сделать… Ну, в честь праздника… Если хорошенько зажмуриться. А что? Плоская, коротковолосая.
Ах, ты со мной не ляжешь ни за какие мои миллиарды? Ты Квина любишь? Чего ж тогда ко мне припер… Стоп, кажись, эта ищейка прознала про наш школьный роман. Еще Кларку скажет. А этот придурок напридумывает себе черти что. Пора гнать эту Салливан в шею, пусть со своим Квином сама разбирается, я ж ее на помощь не зову, когда он меня в очередной раз пристрелить пытается?
Снимаю со стены катану (отличная боевая сабля с прямым, копьевидным клинком и с двумя лезвиями) и начинаю ненавязчиво так Хлое намекать, что она засиделась. Салливан пару минут тупо таращится на лезвия, а потом бросается вон.
Вот и славно, пойду проведаю Кларка.
9.50. Пока трепался с этой дурой, Кларк уже успел куда-то смыться. Опять мир, наверно, спасает. Классная отмазка, хочу себе такую же. Может, и впрямь вступить в их долбанную Лигу?
12.10. На обед приперся папа. Нес какой-то бред про то, что я и есть путешественник, которого так ждали представители клана Veritas. Интересно, что он курит? Не могут же от выпивки быть такие глюки? После того, как у папаши чудодейственным способом исцелилась печень, он эту печень совсем не жалеет. На месте бедного органа, я б уже подговорил ноги пару раз опрокинуть папку на пол, чтоб мозги встали на место. И с чем большей высоты опрокинуть – тем лучше.
12.45. Папа наконец-то убрался. Я очень обрадовался. К тому же вернулся Кларк. Предложил ему отметить этот двойной праздник (уход отца и возвращение любовника). Но на слово «двойной» Кларк почему-то жутко обиделся. Стал кричать, что теперь-то он знает, кто надоумил бедную Хлою купить двойной страпон для игр с Оливером (хотя лично я не употреблял бы слова с корнем «ум» применительно к Хлое).
Я уже собирался обидеться на такие ужасные обвинения – но Кларк успел обидеться раньше. И опять смылся. Оставив на столе записку, что теперь-то Квин меня точно прибьет (как-то ходить сможет), и Кларк больше не будет меня выгораживать.
14.14. От скуки облазил всю библиотеку. Нашел в камине какой-то рычажок и с дури дернул. Или это черт дернул – меня дернуть. Очнулся на Северном полюсе в какой-то странной юрте. Пока искал способ выбраться, отмерзли уши. Зато познакомился с классным чуваком. Зовут «Джо», живет тут вместе с сыном, но сын, в основном, где-то шляется. Ага, знакомая ситуация.
Джо очень одиноко одному, так что мы поболтали. Он угостил меня какой-то криптоновой наливкой (никогда не пил такую) аж двадцатилетней выдержки. В благодарность поделился с ним своими 327-ю планами по захвату мирового господства: почему-то показалось, что именно Джо сможет их оценить. Он оценил. Сказал, что последние три даже ему на ум не приходили, хотя он давно на местные земли облизывается. Вот только сынок всё время его планы рушит. Скотина.
На третьем часу общения почувствовал, что уже и яйца подмерзают. Пришлось возвращаться домой. Пообещал Джо, что как-нибудь опять загляну. И принесу ему фиолетовый кристаллик: он с его помощью хочет устроить сыну трудотерапию, может, хоть после этого пацану полегчает.
17.20. Дома уже поджидал Кларк. Я хотел продемонстрировать ему холодный прием за всё то хорошее, что он мне сегодня устроил, но Кларк холод почувствовал и так. Теперь слушаю лекцию о вреде переохлаждения и пользе теплых изделий.
17.30. Горячая ванна – это приятно. Но горячительный минет от Кларка круче!
00.13. Мой наконец-то угомонился и спит. А я дневник заполняю. Заодно дополняю перечень подарков. После секса я добрый.
Так, Теске мороженое (раз с конфетами не выгорело), Хлое – Кама-сутру, Олли – смазку, Джо… Ну, если фиолетовый кристалл не найду, покрашу в нужный цвет тот черный, что мне от папки достался. Еще и батарейку внутрь засуну, а пусть светится, кажись, Джо нравятся подобные приколы. Поехали дальше. Кларку – часы (чтоб ко мне не опаздывал) и GPS-навигатор под кожу (чтоб и я к нему не опаздывал). Лане… А Лане – по шее. Ну чисто так, по традиции…
URL записи
Любовь до гроба
Любовь до гроба. Джонатан/Лекс
Название: Любовь до гроба
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Джонатан/Лекс, упоминание Лайонелл/Джонатан
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: драма, агнст, deathfic
Warning: чуть-чуть AU, немного ООС, нецензурная лексика (мои герои вообще этим часто страдают), смерть персонажа.
Размер: мини
Статус: закончен
Саммари: отчего болит сердце Джонатана Кента?
Посвящение для Шелира. Солнышко, это не совсем то, что ты хотела, но мне не хотелось тебя плагиатить
Отдельная благодарность Juliya_Luthor – за подержание горячей дискуссии, в результате которой и родилось на свет вот это безобразие.
С деталями «рождения» можно ознакомиться здесь
читать дальше
К вечеру Джонатан начинает посматривать на луторовского щенка с невольным уважением: городской пижон умудрился переделать практически всё, что Джо ему заказывал. Осталось только новую компостную яму выкопать, и желательно до того, как Марта позовет обедать. Так что пристроив последнюю скирду сена, Лекс, что называется не присев, хватается за лопату. А Джонатан вразвалочку идет следом. Блин, как же приятно! В кои-то веки не он пашет на Луторов с их банками и кредитами, а Лутор пашет на него. Эх, почаще бы Лайонелл сыновей из дому выгонял!
Солнце клонится к закату. С реки уже веет сырой промерзлой прохладой. Но Лекс всё равно скидывает рубашку. И Джонатан с удивлением ловит себя на мысли, что у городского пижона сильное тело. У него даже есть мышцы, рельефные такие, не показушно гипертрофированные, как у современных блядовитых моделек – скорей, как у античных статуй, которые он однажды видел в метрополиском музее, куда их группу таскали на выездную лекцию. И сам Лекс весь – будто каменный: бледный, гладкий, блестящий от пота. Идеальный.
Джонатан вздрагивает. Он только что мысленно назвал Лутора красивым. Признал за ним право быть идеальным. Как так получилось, что он вообще пустил его в свои мысли? И зачем он пустил его в свой дом?
От накатившей паники противно сосет под ложечкой и тупой болью, сдавливая горло, стекает в грудину, ноет под левой лопаткой. Первый раз с ним такое. Первый раз так стучит в груди. Пересыхает в горле. И глаза отказываются отвернуться. Следят за каждой капелькой пота, с провоцирующей медлительностью ползущей по спине… очерчивая каждую мышцу… каждый изгиб… исчезающей в ложбинке ягодиц… Чертовы джинсы с низкой посадкой! Чертов пижон!!! И каждая капля пота на нем – от дьявола.
Лекс устало выпрямляется, запрокидывает голову, давая отдых затекшей шее. И теперь Джонатану отчетливо видны и те капли, что бегут по груди. По самому соску, мать его! Одна капля сменяет другую. Задорно подмигивая Кенту в лучах уходящего солнца. Будь здесь Марта, обязательно процитировала бы какой-нибудь дамский романчик о том, как «уставшее солнце жадно пило медные капли с его мужественной сильной груди».
Точно! Марта. Жена. Супруга. Перед Богом и людьми. Марта – от Бога, Лутор – от Дьявола. Так что вспомни о жене, старый дурак, и давай топай в дом, помоги ей там что ли ужин накрыть. Или сыну с математикой. У тебя есть семья, Джонатан Кент. Думай о семье. Вспомни о долге. Вспомни о чести. Вспомни… А Лекса забудь. И этот вечер. И это тело. И этот чертов черенок лопаты, который задумчиво ласкают длинные тонкие пальцы. Пальцы пианиста. Хрупкие и сильные одновременно. Для ласк там – самое то. Для ласк, на которые Марта никогда не будет способна…
Как ты никогда не будешь способен ей изменить. Потому что она – твоя жена. Потому что она – добрая и нежная. Слишком хорошая, чтобы делать ей плохо. Вспомни, ты же специально выбирал такую. Чтобы подпитываться ее правильностью. И чтоб чувство вины перед нею жгло сильнее самых одержимых желаний. Ну как, жжет? Тогда иди в дом, и пусть Лутор тут копает без тебя.
Вот только откуда это чувство, что он копает тебе могилу?
А за осенью приходит зима. И снопы сена сменяют сугробы снега. Вот только ночных фантазий о младшеньком Луторе не сменяет ничего. И даже новая прическа Марты не в силах тебя отвлечь.
Прическу стоит обмыть и ты везешь жену в мерополисский ресторан. Чтобы вспомнить, как вам бывало хорошо вместе – или забыть как хорошо тебе могло бы быть с другим. А, может, от чувства вины, которое в последнее время гложет всё сильнее. Или даже из ностальгии…
В лужах Мерополиса ты почему-то отражаешься совсем другим. Моложе. Мягче. Привлекательней. И выхлопы гудящих машин видятся сказочным туманом, который поворачивает время вспять. И, кажется, вот-вот вынырнет из сизых клубов университетский приятель Томми с веселым криком: «Пойдем-ка за пивом, старина!» Но выныривает какой-то импозантный бизнесмен. Чем-то на Лайонелла смахивает. Только этот экземпляр тоже… моложе… мягче… привлекательней… И в отличие от Лайонелла, наверно, умеет любить.
Марта, прильнув к витрине бутика, щебечет что-то о плиссированных юбках – а тебя удушающей волной накрывают воспоминания. Четверть века прошла. Но ты ничего не забыл. Не забыл «Львеночка», зубами выгрызшего себе стипендию на экономическом факультете. А потом выгрызшего тебя из разношерстой толпы студентов. Не забыл его рык по ночам. И какие отметины оставляли на тебе его когти.
И как рыдал по нему – не забыл. Потому что предательства не забываются. Он бросил тебя. Променял на европейскую аристократку. Вы только вдумайтесь, а! «Львеночек» из трущоб и аристократка из Европы! Вот это парочка, а! Вот это сука он, правда?
Они венчались здесь, за углом, в Церкви Святого Патрика. Довольный собой «Львенок» и худенькая рыжуля из каких-то там Фицжеральдов… А, может, и не из них, черт ее знает, Джонатана ее фамилия не интересовала тогда и, конечно же, он ее не запомнил.
Зато помнит как сейчас, будто вчера это было, какой холодной была церковная колонна, за которой он жался. Еще холодней, чем голос его «Льва», когда накануне он заявил, что дальше им уже не по пути и у него теперь другие планы. Но если хочешь, сказал он, могу порекомендовать тебя своему приятелю, старина Морган как раз большой любитель таких вот мальчиков-одуванчиков, как ты.
Ты попытался его ударить. И он сломал тебе запястье. Так что на свадьбу ты пришел в гипсе и накаченный обезболивающими под самую завязку. Вот только от внутренней боли наркота не помогала ни хрена. Поэтому ты с особым злорадством слушал, как Карли Свенсон, королева сплетен универа, втирала подружке, что «невеста-то с приветом, ага. Что-то наследственное. Потому-то семейка и мечтает сбыть ее с рук. А иначе фиг бы Лутор добрался до ее приданого!»
Лутор добрался. До самых звезд. Хоть в этом Лайонелл его не обманул. Высоко взлетел. Слишком высоко, чтобы теперь спускаться вниз, чтоб тебя добить.
Поэтому он прислал вместо себя своего сынулю.
Джонатан никогда не сравнивал Марту с женой «Львенка». Хоть тот и утверждал, ехидно щурясь, что это Джо специально подбирал. Мол, подражание – лучшее доказательство неравнодушия. А Джонатан лишь скрипел зубами в ответ и велел Лутору убираться вон. Иногда это даже срабатывало.
Вот только не с Лексом. Чем чаще Джо посылал парня в… замок – тем чаще тот появлялся на ферме. И тем чаще ныло у Джо в груди. Иногда даже ныть начинало заранее, как ноют на дождь суставы у артритчиков.
И Кент сразу становился сам не свой. Бегал по ферме, как угорелый. Специально пачкался в навозе, представляя как будет морщиться аристократический носик, доставшийся, видно, Лексу от мамочки. Один раз даже гвоздей на дорогу рассыпал. И даже сам не понял – специально? Или просто руки тряслись от волнения?
Впрочем, к вечеру Джо успокаивался. И даже начинал радоваться, что на этот раз «провидческий» дар его подвел. Утешался тем, что вон, мол, сколько работы зато переделал, хотя в глубине души точно знал, что завтра Кларку придется переделывать всё, что он тут наворотил. И Марта будет тревожно щурить глаза, а Кларк обкусывать губы. Зато можно будет поворчать, чтоб не смели поучать главу семьи. Так, слегка… парой слов… Просто слишком уж чувство вины заело и рвется наружу раздражением, только усугубляя ситуацию.
А пока Джонатан облегченно вздыхал и шел в душ, смывать и пот, и навоз, и от чего там еще мог бы забавно морщиться миленький носик.
И за шумом воды всякий раз пропускал рев спортивной машины, тормозящей под самыми окнами…
Как Лекс умудрился застрять у них в тот снегопад, Джонатан не смог бы объяснить даже под присягой. Вроде ж все видели, какой снег валит, так что ж никто не намекнул, что ему домой пора? И сам Лутор отчего-то предпочел погодные условия в упор не замечать. Хотя обычно он как раз таки всё замечает, лысая сволочь. Но в этот раз все поголовно будто ослепли, словно затмение какое на них всех нашло. И теперь приходится искать этому гаденышу комнату.
Нет, Кларк мог бы, конечно, расчистить дорогу, но так рисковать под самым носом у Лутора? Значит, придется рисковать Джонатану. Пить тайком валидол и твердить, как мантру: «Помни о Марте! Помни о Марте! Помни о Марте!»
«Вспомни о сексе» – автоматически перефразируется заповедь в его голове при виде Лекса, выходящего из душа. Голого Лекса. Утирающегося полотенцем. Совсем-совсем голого.
– Ты б хоть прикрылся, – «бесстыжая морда… мордашечка, да…»
Тонкая змейка луторвской брови удивленно ползет вверх. Но только бровь. Полотенце так и остается на плечах.
– Боитесь, что замерзну?
«Да я тебя согрею», – чуть не ляпает Джонатан, но вовремя прикусывает губу.
– Угу. Сквозняки тут гуляют.
– А я уже ложусь.
И почему для Джонатана это звучит как приглашение? Откуда у него такая фантазия? За что ему это?
– Меня Марта зовет, – и Кент резко хлопает коридорной дверью.
Заставляя себя поверить, что ему нужно к жене. Заставляя себя поверить, что сердце стучит с мороза. Заставляя себя поверить, что он правильный и честный. Что он сможет.
Но верится с трудом.
– А «моторчик»-то барахлит, Джей Кей. Поберег бы ты его, не на гарантии ведь, – доктор Симс пытается шутить, но смотрит встревожено.
А потом долго что-то втирает Марте за стеклянной перегородкой. Джо не вслушивается. Зачем? Он и так знает. И что барахлит. И что поберечь бы. И что у Лекса – до зелени серые глаза. И родинка на копчике. И, кажется, даже волосы есть на лобке. Мягонькие, наверное, нежные, как его кожа. Джо хочется зарыться в них носом. И, пожалуй, он даже согласен на минет. А что? Его папке делал, и сынка порадует. Преемственность поколений, так сказать. Может и впрямь тряхнуть стариной? И по боку Марту…
Но словно по заказу Небес на помощь Добродетели из-за угла уже выскакивает обеспокоенный сын, смотрит огромными глазищами, лепечет что-то виноватое. И только больше тревожит душу. Бередит язвенную рану, проеденную виной. Прости, сынок, но тебе придется нести этот крест до конца. До конца дней своих верить, что слабое сердце – из-за тебя. А мне – до конца дней своих надеяться, что Марта сможет тебя утешить. Прости, сынок.
Но я правда верю, что лучше чувство вины, чем отец-извращенец.
Когда сын ссорится с Лексом и тот перестает бывать у них в доме – становится чуточку легче. Сначала.
А потом ты сходишь с ума. День за днем сходишь с ума. Просто физически чувствуешь, каждой клеткой тела ощущаешь, как сползают одна за другой черепицы твоей крыши. И разбиваются вдребезги. И прости меня, Марта, но уже ничего не склеить.
Последняя черепица падает прямо под ноги Лекса, которого какие-то черти принесли на ферму на ночь глядя.
Взгляд Джонатана медленно скользит от самых носков лакированных туфель… по узким лодыжкам… стройным ногам… цепляются за место, где под тканью брюк должно быть скрываются тазовые косточки… по плоскому животу… но тем самым соскам, которые преследуют тебя в ночных фантазиях… затвердевших сейчас… от холода?
А потом взгляд резко подымается вверх. Чтобы столкнуться с насмешливым взглядом Лутора. И понять, что всё было зря. И чувство вины. И внутренние обещания. И та грошовая свечка, которую ты поставил таки в местной церкви. Всё, всё было зря. Потому что…
– Мне надоело играть в кошки-мышки, Джонатан. Это уже не так забавно, как было первые пару лет. Давай уже займемся делом.
А в следующую секунду ты уже вжимаешь его в дощатую стену. Рвешь с плеч чертову рубашку, которая наверняка стоит дороже твоего трактора. Но тебе наплевать. Тебе тоже надоело просто хотеть. Надоело бояться. Надоело надеяться на чудо. Тебе всё опротивело, когда его не стало в твоей жизни. Ты вдруг понял – каково это, его потерять. И по сравнению с этим чувство вины – такая мелочь, такая ерунда, ей-богу. Бог простит, у него профессия такая, а Марта… что ж, Марта просто никогда не узнает.
И ты разворачиваешь его спиной, прикусываешь кожицу на лексовой шее до крови. И засаживаешь ему сразу наполовину. Он хрипит и бьется в твоих руках, судорожно елозит, пытаясь расслабиться… подстроиться под тебя… И хрипло просит: «Подожди… минуту… дай…»
Ты даешь ему минуту. Ты дал бы ему сейчас целый мир, будь он у тебя. Но он просит лишь время, и ты даешь ему минуту, отсчитывая секунды укусами по плечам. Как же давно ты об этом мечтал! Расставить на чертовом Луторе свои метки, как чертовы Луторы расставили свои по всему штату. Свое чертово «Л». Гребанные миллиардеры. Впрочем, их деньги – это меньшее из того, что тебя сейчас интересует.
Пятьдесят девятый укус – и толчок. Вскрик. Стон. Побелевшие костяшки пальцев, вцепившиеся в одно из бревен. И ты жалеешь, что взял его спиною: так не видно лица. Будто прочитав твои мысли мальчишка оборачивается к тебе. И, кажется, весь его профиль выражает насмешку:
– Уже устал?
Ты яростно рычишь. И заставляешь Лутора заткнуться, буквально задохнувшись собственными вскриками. Долбишь его яростно и зло. Будто в последний раз в жизни. Кто знает, может, так оно и есть. Может, позабавившись с новой игрушкой и удовлетворив любопытство, он больше никогда и не взглянет на тебя. Может, для него это просто игра.
И ты ненавидишь его за одну только возможность подобного. Оттого и трах этот – дикий и злой. С привкусом безнадеги. Но Лекс почему-то подмахивает тебе почти с благодарностью.
– Любишь по-жесткому, да? Чтоб в постели пороли?
– О да! – насмешливо кривится Лутор. – Накажи меня, папочка!
– Вот только твоего отца в нашу постель не надо! – и Джонатан с неведомо откуда взявшимися силами отпихивает пацана вон, буквально сбрасывая его с себя. А ведь еще секунду назад ему казалось, что добровольно оторваться от Лекса он никогда не сможет.
Лекс растерянно замирает у твоих ног. И вдруг улыбается… нежно?
– Иди сюда, Джонатан. Только ты и я. Всё остальное побоку.
И первым протягивает тебе руку. Как когда-то на берегу реки. Господи, как же давно это было! Между той и этой рукой – целая жизнь. Полная шрамов, ночных кошмаров, дрочки тайком, а главное – лжи. Но не той лжи, что досталась родне и друзьям. Самая болезненная ложь – та, что досталась себе. Которой ты мучил свое нутро, а ведь это всё равно, что колючим ершиком драить себе анус, а перед этим еще сунуть ершик в битое стекло.
Но сегодня правда освободит вас обоих. Даже если завтра она же вас убьет. Но сейчас – еще сегодня. Еще можно пожать протянутую руку. Опуститься на колени. Еще можно позволить чужой руке медленно, не спеша, поглаживать большим пальцем головку твоего члена. Пробежаться по уздечке, потеребить крайнюю плоть. И направить в себя.
На этот раз Джонатан входит медленно. Осторожничает. Толкается деликатно. Слово-то какое, чудное, совсем ему не подходящее: ну где вы видели деликатных фермеров? Но он всё равно старается быть… нежным.
– Быстрее! – командует Лутор. Он даже снизу умудряется командовать. – Ну же!
И ты больше не сдерживаешь себя. Как больше не сдерживает себя он. Вы хрипите, стонете, кусаетесь – уже вместе, почти в унисон. И ты снова любуешься капельками Лексова пота, на этот раз блестящими в свете тусклого амбарного фонаря. И делаешь зарубку на память вкрутить сюда лампочку поярче: всё же глаза уже не те, хоть Марта и пичкает тебя морковкой каждый день, но зрение всё равно падает, а так хочется видеть каждую черточку надменного, но почти родного, лица, чтоб легче читалась каждая эмоция, поступающая в уголках губ, и в сморщенном носике (ты был прав, Джо, он премило морщится, этот мальчишка), и в широко распахнутых глазах. Он сейчас такой открытый, такой, мать его, непривычно открытый! Что хочется трахать его вечно. Позабыв обо всем остальном.
– Мне надо домой.
Голос хриплый, сорванный. Но тон луторовский: властный и решительный.
– А мне надо поговорить.
– Рассказать семье о нас?
– С тобой поговорить, балда!
– Первый вариант мне нравился больше.
– Для начала оставь моего сына в покое!
– Джонатан, – с деланным удивлением тянет Лекс, делая большие глаза, – ты что, ревнуешь? – и тут же хитро усмехается: – Да брось, это же была чистой воды сублимация с моей стороны.
– Знаю я твои… телодвижения*, – Джонатан аж краснеет с досады. – Так вот, двигайся куда-нибудь не туда.
Лекс провокационно вскидывает бедра.
– А куда?
Джонатан неловко елозит. Черт, даже холод пола не спасает от жара внизу живота. Блин, если Лекс сейчас скажет, что это всё и продолжения не будет – Джо просто стукнет его чем-нибудь тяжелым по башке и запрет в подвале. И пусть себе ищут юного миллионера до всерачки, фиг с два найдут.
– С твоими движениями мы потом разберемся… и их направлениями, да. А пока нам надо поговорить, – и Джонатан мысленно сжимает свои яйца в кулак. – Ты не будешь трогать мою семью. Снимешь свою кандидатуру с этих дурацких выборов. Перестанешь темнить…
– А нимб мне не надеть? Я ж Лутор, ты не забыл? – насмешливо перебивает его Лекс.
– В самую первую очередь, ты – человек. Глупый еще, конечно, неперебесившийся. Но с вами, молодежь, такое часто бывает. Лекс, я знаю, что сам всё время шпынял тебя по поводу и без… Но это метод воспитания у меня такой…
– Кларка воспитывай, – зло бросает мальчишка, уходя в глухую оборону.
– Так я его так и воспитываю. Думаешь, откуда у него этот комплекс героя?
– Ну, а у меня комплекс злодея.
– У тебя комплекс придурка. И если не попытаться его исправить, то нам ничего не светит.
В амбаре повисает тяжелое молчание. Мрачно сопит Лекс. Джонатан судорожно роется по закромам памяти, пытаясь выудить еще хоть пару нужных слов, но ничего не находит. Может, зря он тогда бросил универ? Но после измены Лайонелла…
– И ты никогда не будешь мне изменять, слышишь? – тревожно добавляет Джонатан.
– То есть ты останешься со мной? – недоверчиво уточняет Лекс. – Всё это… твои требования… Это как бы условия того, что ты останешься со мной?
Джонатан на минуту теряется.
– Не так сразу, конечно. Марта и Кларк… Ты же сам понимаешь… Да и эти выборы, не зря я в них ввязываться не хотел!
– Про Марту и Кларка я отлично понимаю. И даже про выборы. Так что знаешь, я даже не прочь, чтоб всё осталось как есть.
– Предлагаешь мне врать семье? – возмущенно вскидывается Джонатан.
– Ну, врать же себе у тебя неплохо все эти годы получалось.
Джонатан кряхтя подымается с пола, придерживаясь за стену. Черт, ну почему с этими Луторами всегда такое чувство, будто тебя поимели? Даже когда ты вроде как сам… ну, того…
– Значит, ты не хочешь официальных отношений. Все эти подарочки на День влюбленных, совместные помывки в душе…
– Джо, Джо, Джо! – прерывает Лекс обиженную тираду и сам пытается подняться. Болезненно охает: – Черт, ну и заездил же ты меня! – но Джонатан не реагирует на комплимент, только молча пытается застегнуть уцелевшие пуговицы на рубашке отчего-то дрожащими пальцами. От Лутора дрожащими, блядь! Как же его достала эта семейка…
Внутренние терзания разбиваются гладкой щекой, прильнувшей к затылку.
– Джонатан, ты же старый…
– …дурак…
– Опытный человек, – поправляет Лекс. – Ну сам посуди, какой День Валентина? Какие помывки? У меня трансконтинентальная компания… по крайней мере, будет через пару лет. А у тебя – семья и политическая карьера. И я никогда не хотел причинять твоей семье вред, чтобы ты не напридумывал себе по этому поводу. Мне нравится Марта. Мне нравится Кларк. По-родственному нравится. И я не нуждаюсь в открытках и утреннем минете. Да, я эгоист и меня всё устраивает, как есть. И пусть сенаторский пост мне не светит, но и черт с ним! Я в эту предвыборную гонку ввязался только из-за тебя.
– Но Дженнингс…
– Перестань. А то я не знал его подноготной! И к кому он бросится за помощью тоже, кстати, догадаться было несложно.
– Ты манипулировал мной!
– Я всеми манипулирую. Я ж Лутор.
– Твой отец тобой бы гордился, – презрительно кривится Джонатан.
– Вот только моего отца в нашу постель не надо. Ты сам просил.
Джонатан прикусывает губу. Отходит в сторону. Молчит. Долго молчит. Пытаясь решить для себя, как жить дальше. Вот с этим. В глубине души он отлично понимает, что Лекс прав, что лучше всё оставить как есть. Будут почесывать свой зуд время от времени и делать вид, что всё путем. Лекс будет управлять своей компанией, Джонатан переедет в Вашингтон. И периодически они будут встречаться на нейтральной территории. Неплохое начало…
И хреновый конец. Всем его идеалам и принципам. Всему, чему он учил собственного сына, в чем клялся собственной жене, что так пламенно доказывал на митингах – всё, всё идет прахом. Второй раз в его жизни всё идет прахом из-за Лутора. Вот только на этот раз не потому, что его бросают – а потому что бросать как раз и не хотят.
– Еще сегодня утром мне казалось, что я не смогу жить без тебя. Ты стал моим наваждением, щенок. С той истории с этим твоим братом, который еще дал мне по башке и типа тебя потом похитил. Я тогда впервые разглядел в тебе человека, понимаешь? Не просто богатенького выпендрежника, а парня, который умеет и хочет работать. Ты с таким азартом разгребал навоз, что это не могло оставить равнодушным мое фермерское сердце, – усмехается Джонатан. Но то что он говорит совсем не смешно. – Может, ты нравился мне и раньше, я никогда не задумывался об этом. Я просто боялся об этом думать, понимаешь? Отец всё время твердил, что это извращение, когда мужик мужика долбит в задницу. Но я всё равно попробовал. В университете. Тот парень умел уговаривать, ты б со мной согласился, если б знал о ком я. Я попробовал и сильно обжегся. До самой кости. И больше пробовать уже не хотелось. Иногда мой взгляд замирал на чьей-то заднице, и я не дамские попки имею в виду, но стоило вспомнить, чем тогда кончилось дело – всё вожделение как рукой снимало. И если я чего и замечал в тебе до того дня на ферме, то всё выжигалось чувством самосохранения на корню. Поэтому-то мне и нужно было сначала увидеть в тебе человека, понимаешь? Разглядеть в тебе что-то хорошее. Как гарантию того, что ты не поступишь, как та сволочь. И в то же время я боялся это разглядеть. Потому что тогда у меня не было бы причин тебя не хотеть. Марта и Кларк… Ну, они всё-таки не причина, они скорее повод. Но они очень веский повод. Я очень их люблю. И это тоже причина почему я не хотел… любить тебя…
Джонатан оборачивается. Смотрит в встревоженные серые глаза. Лекс понимает. Понимает его – Джонатан это чувствует. Он эгоист и Лутор и понимать его совсем не хочет – но он понимает. Почти против воли.
И Джонатану хочется верить, что это от того, что в глубине души пацан тоже любит его.
– Я не хотел тебя любить, Лекс. Я слишком долго строил свой маленький идеальный мирок с правильной женой и благовоспитанным сыном, чтобы бросить его к ногам Лутора, – «снова» хочет добавить он, но вовремя прикусывает язык. – Мой парень, тот, из Метрополиса, убедил меня на долгие годы, что такая любовь – извращение. Потому что слишком плохо кончилась. Хорошие вещи просто не могут так хреново кончаться, понимаешь? И когда он меня… надломил… едва не сломав… Я посчитал это… ну, карой божьей, что ли. И поклялся самому себе быть правильным. Во всем. Всегда. Никогда не идти на сделку с собственной совестью. И перегрызть глотку любому, кто хоть тень моей беды навлечет на мою семью. И даже не потому что я такой классный отец семейства, а просто потому, что никто не должен переживать подобного. А знаешь почему у меня всё это так хорошо получалось? У меня! Который вместе с Дженнингсом мечтал в универе о политической карьере. Вот только угадай, что я в молодости мечтал отстаивать? Не поверишь, права геев. И был уверен, что Харви Бернарда Милка заткну за пояс! – Джонатан грустно вздыхает. – А потом моя лодка повернулась на 180 градусов. Знаешь почему за всё это время она ни разу не сбилась с курса? Потому я был уверен, что этот курс правильный. Вот такая вот банальная причина, – разводит он руками. – Это как рефлекс у животного: обжегся – не суй туда больше свой нос, а если погладили за то, что сделал – значит, ты сделал правильно. Все восхищались мной, «гладили» за то, какой я правильный. И я думал: значит же я верно поступаю. Значит, так оно и надо делать. И я так воспитывал сына. Я об этом твердил в баре друзьям за кружкой пива, а потом избирателям во время предвыборной кампании. И они верили мне – потому что я сам верил себе. – Джонатан подымает на Лекса взгляд, больной, уставший взгляд. – Но я больше не верю.
Лутор дергается вперед, будто хочет обнять. Будто хочет утешить. Будто может утешить. Но Джонатан решительно выставляет вперед руку, останавливая.
– Не сейчас. Я хочу объяснить. Мне надо объяснить тебе почему. Почему мы так долго играли в кошки-мышки, как ты выразился. Просто я и тебя воспитывал. Я видел твой потенциал, парень! Что ты не злой, а главное – совсем ведь не глупый. И я думал, что если немного… «прижечь» тебя… то ты пойдешь по правильному пути. То есть мне он казался правильным. Более того – единственно правильным. И я боялся сбить тебя с правильного пути. Надломить тебя своими извращенными желаниями. Я даже с Кларком мешал вам общаться, потому что по отдельности вас воспитывать легче было.
– Меня не надо воспитывать, Джонатан. Я такой какой есть. Может, я и заинтересовался тобой, потому что подсознательно заменял тобой отца – но этот комплекс я уже пережил. И трахался я сегодня не с родителем. Мне нужен был именно ты.
– Но именно от меня тут уже ничего и не осталось. Джонатан Кент, тот Джонатан Кент, которым все восхищаются, которым гордятся родные и близкие – такой Джонатан Кент не мог трахнуть Лекса Лутора в собственном амбаре! Как не может снимать с себя за это ответственность! Я старше, я опытней, я должен был… черт, ну хотя бы поговорить сначала. Попытаться тебе объяснить. Напомнить себе о семье и долге, – Джонатан обессилено прислоняется к стене. – Просто я слишком долго тащил свою ношу идеальности. Но она не для человеческих плеч – и я надорвался. И мать же ж твою, я просто устал. Устал быть правильным и идеальным. Устал четыре года дрочить на тебя по ночам. Ты так часто мне снился. Я тобой почти бредил. И оказалось очень сложно напомнить себе о семье и долге, гораздо сложней, чем убедить себя в том, что любовь грязной не бывает по определению. Если это любовь, конечно. Так легко оправдать себя этим чувством. А оправдав – забыть на хрен о семье и долге.
– Джонатан…
– Но сказка кончилась, да? Сейчас ты поймешь, что трахался с фантиком, а конфетка осталась в другой упаковке. И вернешься домой. К своей фирме. К своей предвыборной кампании. К своему отцу…
– Джонатан, я…
– Я слышал, были дураки, которые за ночь с царицей соглашались распрощаться с головой. Наверно, я один из них. Только за ночь с тобой я отдал больше, чем голову. Почти что душу. Просто еще сегодня утром мне казалось, что я не смогу жить без тебя, – повторяет он. – А теперь понимаю, что и с тобой не смогу жить тоже. По крайней мере так, как предлагаешь ты. И теперь у меня два выходы: либо вернуться в свой проверенный идеальный мирок, сделав вид, что ничего этого не было – либо построить новый мир с тобой. Но это уже тебе решать, Лекс. Я слишком часто решал неправильно, поэтому давай на этот раз решишь ты? Я подожду до выборов. Не знаю кто из нас выиграет, но мы отпразднуем это здесь. Ты приедешь сюда и скажешь мне свое решение. И мы отпразднуем: либо возрождение Джонатана Кента, оступившегося, но правильного – либо нашу с тобой свободу. Потому что я слишком привык всё делать правильно. Даже извращения. Я хочу, чтоб даже такая вот извращенная любовь была у меня правильной. С домом, семейными праздниками и минетами по утрам. А не где-то по темным углам, вздрагивая от каждого шороха. Но решать тебе, Лекс. Я никогда и никому не навязывал свою любовь насильно.
Он выиграл. Изматывающая предвыборная гонка позади и он выиграл.
Или проиграл?
В амбаре пусто. Лекс не пришел. Или?..
– Выходи, Лутор, – кричит он, пытаясь разглядеть фигуру в темном углу. И скидывает пиджак: жарковато ему что-то и вообще… в случае чего можно попытаться его переубедить.
Но на свет выходит совсем не тот Лутор. И начинается ад. Лайонелл несет что-то про тайны и Кларка, пытается шантажировать. А Джонатана буквально трясет от мысли, что в любую секунду сюда может войти Лекс. Ведь Лайонелл же всё поймет (в уме Джонатан ему никогда не отказывал) и всё расскажет сыну. Как отреагирует на это Лекс так страшно представить, что снова начинает ныть в груди.
А Лайонелл продолжает втирать ему про какие-то тайны. Но Джонатан уже не слушает.
– Я не позволю разрушить свою семью, – хрипит он, задыхаясь.
И сам не знает какую из семей имеет в виду. Какую из тайн мечтает навсегда забить на самое дно этой глотки.
– Мы выдержим все испытания, которым ты хочешь нас подвергнуть. Потому что мы вместе…
Джонатану чертовски хочется верить сейчас самому себе. Хочется верить, что они действительно выдержат: и Марта с Кларком, и Джонатан с Лексом.
И что они с Лексом действительно будут вместе.
Перед глазами плывут темные круги. В горле пересохло. И снова болит в груди. Сердце, чертово сердце, запавшее на эгоистичного мальчишку. На сына врага. Он задыхается. Нужно на воздух. Да, надо во двор, может, удастся перехватить Лекса во дворе? Только бы он не узнал, не заметил, не заподозрил ничего…
Но во дворе он перехватывает Марту. Еще и Кларк рядом. Нет. Нет-нет-нет! За что ему это?! Теперь к страху прибавляется чувство вины. И чем больше они беспокоятся за него, тем сильнее давит в груди. Зачем, ну зачем вы такие правильные? Такие хорошие? Я же вас недостоин. Я трахался с твоим бывшим другом, сынок. Я и сейчас поджидал его в нашем амбаре. Я подлая грязная скотина, Марта.
Он хочет попросить у них прощения. За всё. А главное – ему надо успеть, надо сказать, признаться, наконец, сыну, что больное сердце – не из-за него, это всё его собственные, Джонатановы извращения виной…
– Ты не виноват, Кларк…
Но резкая боль не дает договорить, буквально швыряет об землю.
– Папа!
– Джонатан, нет! Прошу тебя, не сейчас!
Жена отчаянно теребит его, не давая собраться с силами, сбивает с мысли. Он забывает всё, что хотел им сказать и просто позволяет голове безвольно скатится на бок. Физическую боль перекрывает другая – он так и не дождался Лекса. Не увидел своего мальчика. Он бы хотел. Пусть он извращенец и сволочь, но он бы хотел, чтобы Лекс был сейчас рядом.
Чувство иррациональной обиды на семью захлестывает его на миг и заставляет забыть о долге перед ними. Ну что они воют, а? На кой рвут ему рубашку? И теперь ему совершенно ясно, что лучше бы здесь действительно был Лекс. Уж он-то не позволил бы его так трясти. И вообще, он никогда не паникует в сложных условиях, уже наверняка бы скорую вызвал. А сын с его суперскоростью даже за стаканом воды сбегать не додумался… Почему здесь нет Лекса?!!
Джонатан часто слышал выражение «сердце ревется к кому-то», и сейчас его сердце рвется к младшему Лутору. Ему даже кажется, что он видит его силуэт в глубине амбаре. И сердце, попустив удар, устремляется туда, к любимому. Рвется из последних сил.
Пока безжизненно не обвисают порванные нити.
***
Лекс никогда не любил холода. А больше всего ненавидел их из-за кепок и шапок, которые ему приходилось таскать из-за лысины, слишком быстро замерзающей на морозе. А что вы хотите, он выглядел в них смешно! Над ним все прикалывались в школе. Пока в 16 лет он не заявил, что больше никогда не наденет ни одного головного убора. На Северный полюс соберется – и то не наденет! Гордость была спасена. Но голова от этого меньше мерзнуть не стала.
И теперь он стоит на промерзлом ветру и чувствует, как холодные снежинки тают на голой черепушке и противно стекают на шиворот. Вниз по спине. До самой поясницы. Когда-то именно так он соблазнял Джонатана, стекающими за пояс джинсов каплями.
А теперь он его так провожает. Холодные капли, причиняющие столько дискомфорта – это Лексова замена слезам. Потому что Джонатан Кент стоит слез. Вот только не его…
Черт его дернул приехать в этот амбар. Чтобы застать Джонатана с собственным папашей. И по обрывкам фраз понять: они были любовниками. Они были любовниками, мать твою! Да еще и с «общим интересом, который они готовы защищать ценой своей жизни». Суки.
Значит, Лексу он на уши вешал сентиментальную чушь, а его папаше – поведал все секреты сына?! Это такая у тебя любовь, Джонатан?
Лекс до боли стискивает кулаки. Ему мерещатся интриги и заговоры: наверняка, Джонатан спелся с папашей, договорился через постель держать его в узде. Отсюда и все эти уговоры быть хорошим. Хорошим – по кентовским меркам.
И плевать Кенту было, что Лекс себя плохим никогда не считал. Ведь он тоже всегда старался быть правильным. И даже попытки выведать тайну Кларка – это от правильности. Потому что правильные друзья не врут друг другу.
И правильные любовники не врут друг другу тоже.
Взгляд выхватывает из скорбящей толпы Лану. Он чуть не угробил ее в тот день. Но это не потому что он плохой. И даже не из-за тайны Кларка. И целовал он ее не потому, что нравится. Просто себя проверял: с кем ему лучше. Получилось что с Кентом. А что догонять кинулся – так просто хотел извиниться. Извиниться на причиненное неудобство – это же правильно, правда, сука?!
А вот то, как с ним поступил Джонатан – это уже неправильно. Неправильно требовать от него слишком многого – взамен не давая ничего. Неправильно не признаться ему в любовной связи с отцом. И что про семейные тайны ни гу-гу – тоже ведь не совсем хорошо, правда, Джо?
А самое обидное – что Лекс ведь едва не повелся. Вот дурак-то, Господи! Сидел думал, как отцу признаться, что с общественностью делать. За Джонатана переживал, как семья воспримет. Даже как-то виноватым себя чувствовал. Причем настолько, что пришлось глотнуть виски для успокоения, а то уже начал чувствовать себя какой-то влюбленной школьницей, которая боится признаться маме, что уже не целочка.
Вот из-за выпивки-то он так легко контроль и потерял, когда Лану увидел. Это была как последняя капля. Напоминание каково ему будет с Кентом. Да вот также как Лане тогда.
Но он всё равно поперся на ферму. И хоть и услышал там много унизительного для себя – всё равно приперся на похороны. Потому что здесь и сейчас он хоронит не Джонатана Кента. Он хоронит собственную глупость. Он позволил себе поверить в сентиментальную чушь, позволил какому-то лживому сукину сыну, Харви Милку недоделанному, манипулировать собою. И то, что он хотел верить, что его можно любить просто так, не за деньги и связи – не оправдывает его. Ты чуть не лоханулся, Лекс. Еще чуть-чуть и ты бросил бы всё к ногам папашиного хахаля (неудивительно, что он давал деньги на его предвыборную кампанию). Ты бросил бы всё – за хуй собачий. И от осознания этого чертовски больно.
А еще больней – от того, что это уже никогда не случится…
_____
* Здесь игра слов: Джонатан коверкает вторую часть английского слова «sublimation» («сублимация»), переиначивая ее в «motion» («жест, телодвижение; изменение позы»).
URL записи
25.01.2011 в 23:53
Пишет dora_night_ru:МИНИКИ
Что-то я совсем обленилась. Вы, наверно, и забыли уже, как я пишу. Я и сама уже подзабыла. Надо бы освежить. На что-то серьезное и слаженное меня сейчас не хватит, попробуем начать с миников.
Название: Сборник мини-драбблов
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: разный, от PG-13 до R
Жанр: AU, ангст, юмор, флафф
Warning: нецензурная лексика – впрочем, как всегда.
Саммари: по ходу разберемся.
читать дальше
#1
Отец всегда любил пафосные речи. Ничем не выраженные на деле. Взять хотя бы это его «мой наследник». Послушаешь, так можно поверить, что Лекс – принц из сказки. А на деле он был скорее пасынком.
Поэтому когда Лайонелл Лутор, брызжа слюной, орет ему в спину из своего кабинета: «Он никогда не подарит тебе наследника, Александр!» – Лекс просто пожимает плечами и тихо бормочет под нос: «Ничего, я его генетически смодифицирую из наших стволовых клеток…»
#2
Впрочем, идея завести общего с Кларком ребенка уже не кажется Лексу такой гениальной, когда Лоис и Оливер скидывают на них своего «наследника».
– Всего на пару дней, Кларк. Мы с Ло только туда и обратно, чесслово! Просто если я и в этом году не свожу ее в Испанию, на одного героя в Лиге станет меньше. А доверить Криса я могу только тебе, друг.
Больше всего Лексу нравятся последние три слова: «только тебе, друг». Он прокручивает их в голове снова и снова. Перебирает по буквам. Составляет из них анаграммы. И даже подумывает наколоть их себе на плече.
Потому что уже через полчаса после отъезда Квинов Кларк сматывается в очередной раз кого-то там спасать – и с пацаном приходится нянчиться Лексу.
#3
Прав был папка, когда говорил: «Добрые дела наказуемы, сынок». Стоя под прицелом Оливерова лука, Лекс понимает, что именно эти слова будут выгравированы на его могиле.
Он знал, всегда знал, что именно Квин будет его погибелью. Только немножко с поколениями напутал. И разбитая губа, и содранные об Олли костяшки пальцев, и та японская ваза XIII века, из-за которой его уроет папочка, если вдруг это сейчас каким-то чудом не удастся Олли – всё из-за квиновского щенка.
Который полчаса назад с невинным видом спросил у только что прилетевшей из Испании мамочки:
– Мам, а как ты трахаешь папу? Тебе, наверно, без члена неудобно…
#4
Вообще-то в глубине души, подальше от зависти и ревности, Лекс всегда знал, что из Кларка и Оливера вышла идеальная пара. Ну, в смысле друзей. Один слишком импульсивный, другой – вечно тянет до последнего. И оба правильные, но как-то по-ненормальному. В общем, отличная команда: прекрасно дополняют и уравновешивают друг друга.
Но это Лекс признавал про себя. А вот о чем он трубил на каждом шагу, так это – как Кларку повезло с любовником. Ну, в смысле с любимым. Впрочем, когда между ним и луком разъяренного Олли становится невозмутимая Лоис – Лекс готов признать, что Кларк с Олли и в этом сошлись: ведь Квину тоже повезло с любимой. Ну кто б еще так легко и просто спас Оливера от обвинений в убийстве второй степени?
Хотя… Прощаясь с квиновским семейством, Лекс замечает выглядывающий из кармана Лоис страпон… тот самый, что он только вчера подарил Кларку… При этом Лоис так загадочно улыбается. И предвкушающе облизывает губы. И заговорчески переглядывается с Кларком.
На лице Лекса тоже расплывается загадочная улыбка. О да, Олли определенно повезло с любимой. А Лексу с Оливеровой любимой повезло еще больше. Лутор с трудом сдерживает злорадный смех: уж сегодня-то ночью он будет отомщен ЗА ВСЁ!
Продолжение следует…
URL записи
Сборник мини-драбблов - 2
27.01.2011 в 00:08
Пишет dora_night_ru:МИНИКИ-2
Название: Сборник мини-драбблов
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: разный – до R
Жанр: AU, ангст, юмор, флафф
Warning: нецензурная лексика – впрочем, как всегда. Смерть персонажа - ну, все мы смертны...
Статус: закончен
Саммари: по ходу разберемся.
Так-с, поднимаем рейтинг.
читать дальше
#5
«Зря Олли так носится со своими спутниками – будущее за нанотехнологиями», – смеется Лекс, любуясь картинкой с нанокамеры, в срочном порядке засланной в спальню четы Квинов.
А на следующее утро на заявление Кларка, что ему лучше какое-то время не показываться «другу» Оливеру на глаза – «ну так, на всякий случай» – скромно кивает головой, до боли прикусывая губу.
И впрямь лучше не показываться, а то от дикого ржача (при одном только воспоминании) опять живот разболится.
#6
Криспиан Квин – единственный сын. Единственный наследник. Единственный придурок с таким идиотским именем. И потому, наверно, единственный ученик среднего звена академии – способный одним ударом свалить старшеклассника.
А еще – единственный гей в своем классе.
Просто с того фатального уик-энда в замке Луторов, когда родителям вздумалось устроить себе второй медовый месяц в Испании, Крис не может выкинуть из головы пошлую картинку как Лекс Лутор вколачивает в стену библиотеки дядю Кларка.
Плевать, что уже 6 лет прошло. Четырнадцатилетний Крис уверен, что детали той сцены никогда не затрутся в его сознании – как бы часто он не вызывал это видение ночью, под одеялом. Раз за разом прокручивая каждый стон. Каждый рванный вздох. Каждую капельку пота, отсвечивающуюся камином. Каждый толчок. Когда прогибается спина, обрисовывая позвонки. Все позвонки. И кажется, что там, под кожей, кто-то другой. Кто-то чужой. Страшный Красный Дракон.
Сожравший волю Криса.
#7
Когда Криспиан Квин спрашивает его откуда берутся дети, Лекс впервые в жизни смущается. Ему уже 51. За плечами биофак Массачуссетского технологического института. А по сексуальным извращениям – причем обоих полов – он может написать диссертацию. Но обычный детский вопрос и взгляд невинных карих глаз повергают Лутора в легкую панику. И он просто сбегает с поля боя. Ну, видно судьба у него такая – бегать от Квинов.
Когда Криспиан Квин спрашивает его как узнать гей ли он, Лекс впервые в жизни теряется. Все его гениальные идеи весело машут ему рукой и враз смываются куда-то на Карибы. Мыслей в голове не больше, чем волос на ней. И, видимо, именно его бессознанкой нужно объяснять попытку растления. Да, он целует его. Нет, ничего такого: без языка и не распуская руки. Но у Криса всё равно встает – и Лекс понимает, что отвечать уже не надо.
Когда Криспиан Квин на свое шестнадцатое день рождения вваливается пьяным к нему домой и начинает раздеваться прямо в прихожей, Лекс впервые задумывается, что всё это, пожалуй, слишком далеко зашло. А Крис сейчас зайдет еще дальше. Но у Лекса был охренительно тяжелый день, и он просто запирает мальчишку в кладовке – и пусть себе показывает стриптиз ведрам. А если еще чего захочет – так там и швабры имеются.
Когда Криспиан Квин на следующее утро мается первым в своей жизни похмельем, Лекс впервые в жизни смеется над кем-то из Квинов искренне, но не злорадно. Просто взъерошенный пацан такой забавный. И так мужественно пытается отрицать собственную оплошность. Ну прям как Кларк, одной рукой держащий кусок обвалившейся на них крыши завода, но при этом пытающийся заставить Лекса поверить, что это просто случайное совпадение обстоятельств, а «суперспособности… нет, Лекс! У меня? Ну откуда…» Да, это было забавно.
Впрочем, когда Криспиан Квин поднимает взгляд и, смотря Лексу прямо в глаза, говорит: «Я люблю тебя, Лекс Лутор» – Лексу уже не смешно. Ну вот почему-то ни капельки.
#8
«Дают – бери», – вспоминает Лекс наставление любимого папочки, раз за разом возвращаясь взглядом к попке юного Квина. За последние два года Крис вытянулся. Возмужал. Обнаглел. И по-прежнему твердит при каждом удобном случае: «Я люблю тебя, Лекс».
Такое постоянство уже начинает Лутора раздражать. А дискомфорт в штанах от вида упругой восемнадцатилетней попки – пугать.
Поэтому Лекс заставляет себя оторваться от соблазнительного зрелища и принимается мысленно производить хитрые математические расчеты.
Ведь если подумать, у него до фига причин переспать с наследником конкурента. Ну да, то что его папка уже более чем четверть века сидит у Лутора занозой в заднице – это уже не хилый повод «расчехлить» задницу его сынка.
Ну и лестно, конечно: такой красавчик, такой молоденький, такая попка… А по ночам дрочит на 53-летнего Лекса. Нет, Лутор еще в самом рассвете сил! Но рядом с идеальным Кларком он всё чаще чувствует себя стариком. А тут внимание молодого симпатяги. Да, определенно это тоже повод.
А ведь еще есть: «разнообразие в сексе», «передача опыта подрастающему поколению», «энергетическая подпитка», «он сам хотел», «я много выпил», «ты слишком долго был в командировке»… Да просто «доброе дело сделал»! Ведь парнишка так отчаянно просит.
Да, у Лекса Лутора есть, как минимум, полсотни поводов трахнуть Крипиана Квина.
И только один – чтобы этого не делать. Лекс прижимает свой «повод» покрепче и тихо шепчет ему на ушко: «Поехали домой, Кларк».
#9
Соглашаться подвезти домой подвыпившего Криса было плохой идеей. Лекс понимает это, когда Квин дергает на себя его руку – и машина, теряя управление, вылетает в каньон.
Да, не стоит пытаться выяснять отношения на ходу. Наверно, стоило притормозить, а лучше и вовсе остановиться. Выйти. Покурить. Поговорить наконец. Определенно, им уже давно стоило поговорить друг с другом. Выяснить… хоть что-нибудь…
Вместо этого Лекс выяснил, что у его машины хреновые подушки безопасности. И что до земли лететь всю оставшуюся жизнь.
Он прижимает к себе остолбеневшего от ужаса парнишку, пряча его голову на своей груди – и запрещает себе вспоминать о Кларке. На этот раз всё не так. Не та река. Не ты машина. И время совсем не то. Потому что любимый сейчас на Гаити, разгребает завалы. И вообще, не он ли сам всегда твердил, что нельзя спасти всех?
Поэтому Лекс стискивает зубы и за эти секунды отчаянно пытается понять – что же такого феерического Кларк находит в полетах?
#10
Никто б не подумал, глядя на Лоис Квин, что она – патриотка. Нет-нет, вы не подумаете ничего такого, у Лоис очень достойный вид. Просто глядя на нее, о патриотизме вспоминаешь в последнюю очередь. Эта женщина и в 45 будоражит мужское воображение думами о любви. Вот только не о любви к Родине почему-то.
Но Лоис Квин – патриотка. И патриотка в самую первую очередь. Материнство, репортерство, замужество – всё это уже потом. На первом месте она – Америка. Ну а что вы, в принципе, хотели от дочери американского генерала? Лоис впитала свои убеждения с молоком матери. Как Кларк впитал когда-то, что «людям нужно помогать, сынок».
Поэтому Лоис прячет материнские слезы подальше. Еще дальше, чем прячет дневник сына. В котором он так подробно описал все чувства к любовнику «дяди Кларка». Еще дальше, чем запись с Оливеровых спутников, на которых видно, как сын сам вывернул руль из Лексовых рук. Еще дальше, чем когда-либо сможет добраться Олли или Кларк.
И даже не чувствует за это вины. Потому что знает, просто знает, что и муж, и лучший друг скоро утешатся. Спасением людей. Совместным спасением людей. Ведь Лоис всегда знала что из Кларка и Оливера вышла идеальная пара. Ну, в смысле друзей. Один слишком импульсивный, другой – вечно тянет до последнего. И оба правильные, но как-то по-ненормальному. В общем, отличная команда: прекрасно дополняют и уравновешивают друг друга.
И мешать этому не должно ничто. Спасая настоящие жизни – нельзя оглядываться на прошлые смерти. Поэтому Лоис жжет дневник и запись. Жжет, несмотря на то, что это всё, что у нее осталось от единственного сына. Но ведь в первую очередь она патриотка, правда?
К О Н Е Ц
URL записи
Клип: Реинкарнация Лекса Лутора
02.02.2011 в 01:22
Пишет dora_night_ru:Давно я не делала клипов...
Название: Реинкарнация Лекса Лутора
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Дисклеймер: Все права на персонажей принадлежат создателем сериала Smallville. В клипе использована песня Запрещенные Барабанщики – «Котовский».
Саммари: А кем в прошлой жизни был Лекс Лутор? Вправду думаете, что Александром Македонским?
URL записиНазвание: Реинкарнация Лекса Лутора
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Дисклеймер: Все права на персонажей принадлежат создателем сериала Smallville. В клипе использована песня Запрещенные Барабанщики – «Котовский».
Саммари: А кем в прошлой жизни был Лекс Лутор? Вправду думаете, что Александром Македонским?
Ненавижу этот праздник
15.02.2011 в 19:40
Пишет dora_night_ru:Ненавижу этот праздник
Название: Я не святой
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: R
Жанр: стёб, при чем жестокий
Warning: будет нецензурная лексика – впрочем, как всегда.
Размер: мини
Статус: закончен
Саммари: как отмечает День Святого Валентина наш любимый Лекс Лутор?
читать дальше
#14 февраля#
6.45. Проснулся. Один. Кларк опять смылся куда-то среди ночи. Снова пришлось снимать утреннее напряжение в спортзале. Блин, такими темпами я скоро смогу подрабатывать фитнес-инструктором. Или в Лигу вступить без экзаменов… Может, этого Кент и добивается?
8.30. После завтрака просматривал почту. Заодно разобрал подарки к дурацкому празднику типа влюбленных. Ну, кто меня в этом году любит?
Так, Хлоя прислала коробку конфет. Хм, а шоколад-то американский. Дешевка. Вроде ж Салливан нормально зарабатывает. Да и Оливер скупым любовником никогда не был. А что внутри? Ой, начинка из «сыворотки правды», моя любимая. Если, конечно, не меня ею пичкают. Хлоя, Хлоя… И когда ж уже любопытство тебя погубит? Доживу ли…
Надо же, Лана вспомнила о счастье, которое подарил ей наш брак. Или развод. Но, в принципе, милый букетик. Без открытки, но с «жучками». Но всё равно милый. От меня она такого, честно сказать, фиг дождется. Ну, разве что веночек. Траурный. Это ж святое. Но букет – это всё же приятно. Надо будет сделать ей ответный подарок. Что б такое придумать? Чтоб не смертельное… Да ладно, праздник всё-таки, побуду добрым придурком. Кажется, Лана астрономией увлекалась. Точно, куплю ей звезду, где там Международный Звездный Каталог, точно помню, что вчера что-то такое присылали с рекламными буклетами. Ага, α Lyn – самая яркая звезда в созвездии Рысь. Склонения не разобрать (Кларк опять ставил свои кружки где ни попадя), но заканчивается на 33.1″. Да ладно, мы ж туда на уик-энд не поедим, и так сойдет. Сейчас позвоню агенту, а потом отправлю Лане подарочный купончик. Ну, заляпанный чуть-чуть, ну что поделать? Зато от души. Пусть знает, что у меня тоже душа имеется.
О, старый приятель Оливер подарочек прислал. Что тут у нас? Какой миленький плюшевый медвежонок. И бомба внутри очень симпатичная. Что ж ты, зараза, не угомонишься-то никак? Ну, трахнулись в школе. Ну, изменил я тебе потом. Но стоит ли из-за этого десятый год мне нервы трепать? Хотя, по сравнению с Дунканом, мне даже повезло…
От Кларка фигушки. Ну погоди же, я припомню, ты меня знаешь.
Так, конфеты Теске (сестрица у меня такая луженая крыса, что ее никакие химикаты не берут) и пусть не смеет показываться на люди раньше времени. Цветы в сортир вместо освежителя (да, я хозяйственный, других в миллиардеры не берут). Бомбу обезвредить и в кладовку (взрывное устройство с «пальчиками» Квина в хозяйстве всегда пригодится).
Но сначала букет, а то еще завянет. Несу в уборную, на ходу любуясь композицией. Не зря всё-таки Лана по Востоку шастала: Кама-сутру не освоила, так хоть икебану изучила. Жаль только, что таки без открытки, а то бумага в туалете тоже кончается.
Пока крепил букет к стене, в сортир влетел Кларк и буквально вышвырнул меня, заперев быстро двери. Ну вот, к туалету я его приручил. Научить бы еще не таскать в дом всякую гадость.
8.45. Просмотрел камеры безопасности. Стала понятна причина внезапной страсти Кларка к «фарфоровому другу»: придурок слопал все конфеты от Салливан. Теперь я точно знаю, что правда и Кларк Кент – две вещи абсолютно несовместимые. А до Кларка, надеюсь, наконец-то дойдет, что все подарки его любимой подружки выходят ему боком. Но хорошо хоть, выходят, а мог бы наоборот, запором маяться.
9.30. Кларк всё еще в сортире. Зато прибегала Хлоя. Я ее впустил, хотел показать ей, до чего она друга довела, надеялся, ей стыдно станет. Но мисс Салливан с порога устроила мне какой-то странный допрос, и стало не до Кларка.
С какой это стати Хлою так заинтересовали мои постельные практики? Что я предпочитаю? Фелляцию или иррумацию? Да вы оборзели, мисс Салливан. Вот до чего воздержание-то доводит.
А, может, и ей подарок сделать… Ну, в честь праздника… Если хорошенько зажмуриться. А что? Плоская, коротковолосая.
Ах, ты со мной не ляжешь ни за какие мои миллиарды? Ты Квина любишь? Чего ж тогда ко мне припер… Стоп, кажись, эта ищейка прознала про наш школьный роман. Еще Кларку скажет. А этот придурок напридумывает себе черти что. Пора гнать эту Салливан в шею, пусть со своим Квином сама разбирается, я ж ее на помощь не зову, когда он меня в очередной раз пристрелить пытается?
Снимаю со стены катану (отличная боевая сабля с прямым, копьевидным клинком и с двумя лезвиями) и начинаю ненавязчиво так Хлое намекать, что она засиделась. Салливан пару минут тупо таращится на лезвия, а потом бросается вон.
Вот и славно, пойду проведаю Кларка.
9.50. Пока трепался с этой дурой, Кларк уже успел куда-то смыться. Опять мир, наверно, спасает. Классная отмазка, хочу себе такую же. Может, и впрямь вступить в их долбанную Лигу?
12.10. На обед приперся папа. Нес какой-то бред про то, что я и есть путешественник, которого так ждали представители клана Veritas. Интересно, что он курит? Не могут же от выпивки быть такие глюки? После того, как у папаши чудодейственным способом исцелилась печень, он эту печень совсем не жалеет. На месте бедного органа, я б уже подговорил ноги пару раз опрокинуть папку на пол, чтоб мозги встали на место. И с чем большей высоты опрокинуть – тем лучше.
12.45. Папа наконец-то убрался. Я очень обрадовался. К тому же вернулся Кларк. Предложил ему отметить этот двойной праздник (уход отца и возвращение любовника). Но на слово «двойной» Кларк почему-то жутко обиделся. Стал кричать, что теперь-то он знает, кто надоумил бедную Хлою купить двойной страпон для игр с Оливером (хотя лично я не употреблял бы слова с корнем «ум» применительно к Хлое).
Я уже собирался обидеться на такие ужасные обвинения – но Кларк успел обидеться раньше. И опять смылся. Оставив на столе записку, что теперь-то Квин меня точно прибьет (как-то ходить сможет), и Кларк больше не будет меня выгораживать.
14.14. От скуки облазил всю библиотеку. Нашел в камине какой-то рычажок и с дури дернул. Или это черт дернул – меня дернуть. Очнулся на Северном полюсе в какой-то странной юрте. Пока искал способ выбраться, отмерзли уши. Зато познакомился с классным чуваком. Зовут «Джо», живет тут вместе с сыном, но сын, в основном, где-то шляется. Ага, знакомая ситуация.
Джо очень одиноко одному, так что мы поболтали. Он угостил меня какой-то криптоновой наливкой (никогда не пил такую) аж двадцатилетней выдержки. В благодарность поделился с ним своими 327-ю планами по захвату мирового господства: почему-то показалось, что именно Джо сможет их оценить. Он оценил. Сказал, что последние три даже ему на ум не приходили, хотя он давно на местные земли облизывается. Вот только сынок всё время его планы рушит. Скотина.
На третьем часу общения почувствовал, что уже и яйца подмерзают. Пришлось возвращаться домой. Пообещал Джо, что как-нибудь опять загляну. И принесу ему фиолетовый кристаллик: он с его помощью хочет устроить сыну трудотерапию, может, хоть после этого пацану полегчает.
17.20. Дома уже поджидал Кларк. Я хотел продемонстрировать ему холодный прием за всё то хорошее, что он мне сегодня устроил, но Кларк холод почувствовал и так. Теперь слушаю лекцию о вреде переохлаждения и пользе теплых изделий.
17.30. Горячая ванна – это приятно. Но горячительный минет от Кларка круче!
00.13. Мой наконец-то угомонился и спит. А я дневник заполняю. Заодно дополняю перечень подарков. После секса я добрый.
Так, Теске мороженое (раз с конфетами не выгорело), Хлое – Кама-сутру, Олли – смазку, Джо… Ну, если фиолетовый кристалл не найду, покрашу в нужный цвет тот черный, что мне от папки достался. Еще и батарейку внутрь засуну, а пусть светится, кажись, Джо нравятся подобные приколы. Поехали дальше. Кларку – часы (чтоб ко мне не опаздывал) и GPS-навигатор под кожу (чтоб и я к нему не опаздывал). Лане… А Лане – по шее. Ну чисто так, по традиции…
URL записи
Любовь до гроба
25.02.2011 в 20:36
Пишет dora_night_ru:Любовь до гроба. Джонатан/Лекс
Название: Любовь до гроба
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Джонатан/Лекс, упоминание Лайонелл/Джонатан
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: драма, агнст, deathfic
Warning: чуть-чуть AU, немного ООС, нецензурная лексика (мои герои вообще этим часто страдают), смерть персонажа.
Размер: мини
Статус: закончен
Саммари: отчего болит сердце Джонатана Кента?
Посвящение для Шелира. Солнышко, это не совсем то, что ты хотела, но мне не хотелось тебя плагиатить
Отдельная благодарность Juliya_Luthor – за подержание горячей дискуссии, в результате которой и родилось на свет вот это безобразие.
С деталями «рождения» можно ознакомиться здесь
читать дальше
К вечеру Джонатан начинает посматривать на луторовского щенка с невольным уважением: городской пижон умудрился переделать практически всё, что Джо ему заказывал. Осталось только новую компостную яму выкопать, и желательно до того, как Марта позовет обедать. Так что пристроив последнюю скирду сена, Лекс, что называется не присев, хватается за лопату. А Джонатан вразвалочку идет следом. Блин, как же приятно! В кои-то веки не он пашет на Луторов с их банками и кредитами, а Лутор пашет на него. Эх, почаще бы Лайонелл сыновей из дому выгонял!
Солнце клонится к закату. С реки уже веет сырой промерзлой прохладой. Но Лекс всё равно скидывает рубашку. И Джонатан с удивлением ловит себя на мысли, что у городского пижона сильное тело. У него даже есть мышцы, рельефные такие, не показушно гипертрофированные, как у современных блядовитых моделек – скорей, как у античных статуй, которые он однажды видел в метрополиском музее, куда их группу таскали на выездную лекцию. И сам Лекс весь – будто каменный: бледный, гладкий, блестящий от пота. Идеальный.
Джонатан вздрагивает. Он только что мысленно назвал Лутора красивым. Признал за ним право быть идеальным. Как так получилось, что он вообще пустил его в свои мысли? И зачем он пустил его в свой дом?
От накатившей паники противно сосет под ложечкой и тупой болью, сдавливая горло, стекает в грудину, ноет под левой лопаткой. Первый раз с ним такое. Первый раз так стучит в груди. Пересыхает в горле. И глаза отказываются отвернуться. Следят за каждой капелькой пота, с провоцирующей медлительностью ползущей по спине… очерчивая каждую мышцу… каждый изгиб… исчезающей в ложбинке ягодиц… Чертовы джинсы с низкой посадкой! Чертов пижон!!! И каждая капля пота на нем – от дьявола.
Лекс устало выпрямляется, запрокидывает голову, давая отдых затекшей шее. И теперь Джонатану отчетливо видны и те капли, что бегут по груди. По самому соску, мать его! Одна капля сменяет другую. Задорно подмигивая Кенту в лучах уходящего солнца. Будь здесь Марта, обязательно процитировала бы какой-нибудь дамский романчик о том, как «уставшее солнце жадно пило медные капли с его мужественной сильной груди».
Точно! Марта. Жена. Супруга. Перед Богом и людьми. Марта – от Бога, Лутор – от Дьявола. Так что вспомни о жене, старый дурак, и давай топай в дом, помоги ей там что ли ужин накрыть. Или сыну с математикой. У тебя есть семья, Джонатан Кент. Думай о семье. Вспомни о долге. Вспомни о чести. Вспомни… А Лекса забудь. И этот вечер. И это тело. И этот чертов черенок лопаты, который задумчиво ласкают длинные тонкие пальцы. Пальцы пианиста. Хрупкие и сильные одновременно. Для ласк там – самое то. Для ласк, на которые Марта никогда не будет способна…
Как ты никогда не будешь способен ей изменить. Потому что она – твоя жена. Потому что она – добрая и нежная. Слишком хорошая, чтобы делать ей плохо. Вспомни, ты же специально выбирал такую. Чтобы подпитываться ее правильностью. И чтоб чувство вины перед нею жгло сильнее самых одержимых желаний. Ну как, жжет? Тогда иди в дом, и пусть Лутор тут копает без тебя.
Вот только откуда это чувство, что он копает тебе могилу?
А за осенью приходит зима. И снопы сена сменяют сугробы снега. Вот только ночных фантазий о младшеньком Луторе не сменяет ничего. И даже новая прическа Марты не в силах тебя отвлечь.
Прическу стоит обмыть и ты везешь жену в мерополисский ресторан. Чтобы вспомнить, как вам бывало хорошо вместе – или забыть как хорошо тебе могло бы быть с другим. А, может, от чувства вины, которое в последнее время гложет всё сильнее. Или даже из ностальгии…
В лужах Мерополиса ты почему-то отражаешься совсем другим. Моложе. Мягче. Привлекательней. И выхлопы гудящих машин видятся сказочным туманом, который поворачивает время вспять. И, кажется, вот-вот вынырнет из сизых клубов университетский приятель Томми с веселым криком: «Пойдем-ка за пивом, старина!» Но выныривает какой-то импозантный бизнесмен. Чем-то на Лайонелла смахивает. Только этот экземпляр тоже… моложе… мягче… привлекательней… И в отличие от Лайонелла, наверно, умеет любить.
Марта, прильнув к витрине бутика, щебечет что-то о плиссированных юбках – а тебя удушающей волной накрывают воспоминания. Четверть века прошла. Но ты ничего не забыл. Не забыл «Львеночка», зубами выгрызшего себе стипендию на экономическом факультете. А потом выгрызшего тебя из разношерстой толпы студентов. Не забыл его рык по ночам. И какие отметины оставляли на тебе его когти.
И как рыдал по нему – не забыл. Потому что предательства не забываются. Он бросил тебя. Променял на европейскую аристократку. Вы только вдумайтесь, а! «Львеночек» из трущоб и аристократка из Европы! Вот это парочка, а! Вот это сука он, правда?
Они венчались здесь, за углом, в Церкви Святого Патрика. Довольный собой «Львенок» и худенькая рыжуля из каких-то там Фицжеральдов… А, может, и не из них, черт ее знает, Джонатана ее фамилия не интересовала тогда и, конечно же, он ее не запомнил.
Зато помнит как сейчас, будто вчера это было, какой холодной была церковная колонна, за которой он жался. Еще холодней, чем голос его «Льва», когда накануне он заявил, что дальше им уже не по пути и у него теперь другие планы. Но если хочешь, сказал он, могу порекомендовать тебя своему приятелю, старина Морган как раз большой любитель таких вот мальчиков-одуванчиков, как ты.
Ты попытался его ударить. И он сломал тебе запястье. Так что на свадьбу ты пришел в гипсе и накаченный обезболивающими под самую завязку. Вот только от внутренней боли наркота не помогала ни хрена. Поэтому ты с особым злорадством слушал, как Карли Свенсон, королева сплетен универа, втирала подружке, что «невеста-то с приветом, ага. Что-то наследственное. Потому-то семейка и мечтает сбыть ее с рук. А иначе фиг бы Лутор добрался до ее приданого!»
Лутор добрался. До самых звезд. Хоть в этом Лайонелл его не обманул. Высоко взлетел. Слишком высоко, чтобы теперь спускаться вниз, чтоб тебя добить.
Поэтому он прислал вместо себя своего сынулю.
Джонатан никогда не сравнивал Марту с женой «Львенка». Хоть тот и утверждал, ехидно щурясь, что это Джо специально подбирал. Мол, подражание – лучшее доказательство неравнодушия. А Джонатан лишь скрипел зубами в ответ и велел Лутору убираться вон. Иногда это даже срабатывало.
Вот только не с Лексом. Чем чаще Джо посылал парня в… замок – тем чаще тот появлялся на ферме. И тем чаще ныло у Джо в груди. Иногда даже ныть начинало заранее, как ноют на дождь суставы у артритчиков.
И Кент сразу становился сам не свой. Бегал по ферме, как угорелый. Специально пачкался в навозе, представляя как будет морщиться аристократический носик, доставшийся, видно, Лексу от мамочки. Один раз даже гвоздей на дорогу рассыпал. И даже сам не понял – специально? Или просто руки тряслись от волнения?
Впрочем, к вечеру Джо успокаивался. И даже начинал радоваться, что на этот раз «провидческий» дар его подвел. Утешался тем, что вон, мол, сколько работы зато переделал, хотя в глубине души точно знал, что завтра Кларку придется переделывать всё, что он тут наворотил. И Марта будет тревожно щурить глаза, а Кларк обкусывать губы. Зато можно будет поворчать, чтоб не смели поучать главу семьи. Так, слегка… парой слов… Просто слишком уж чувство вины заело и рвется наружу раздражением, только усугубляя ситуацию.
А пока Джонатан облегченно вздыхал и шел в душ, смывать и пот, и навоз, и от чего там еще мог бы забавно морщиться миленький носик.
И за шумом воды всякий раз пропускал рев спортивной машины, тормозящей под самыми окнами…
Как Лекс умудрился застрять у них в тот снегопад, Джонатан не смог бы объяснить даже под присягой. Вроде ж все видели, какой снег валит, так что ж никто не намекнул, что ему домой пора? И сам Лутор отчего-то предпочел погодные условия в упор не замечать. Хотя обычно он как раз таки всё замечает, лысая сволочь. Но в этот раз все поголовно будто ослепли, словно затмение какое на них всех нашло. И теперь приходится искать этому гаденышу комнату.
Нет, Кларк мог бы, конечно, расчистить дорогу, но так рисковать под самым носом у Лутора? Значит, придется рисковать Джонатану. Пить тайком валидол и твердить, как мантру: «Помни о Марте! Помни о Марте! Помни о Марте!»
«Вспомни о сексе» – автоматически перефразируется заповедь в его голове при виде Лекса, выходящего из душа. Голого Лекса. Утирающегося полотенцем. Совсем-совсем голого.
– Ты б хоть прикрылся, – «бесстыжая морда… мордашечка, да…»
Тонкая змейка луторвской брови удивленно ползет вверх. Но только бровь. Полотенце так и остается на плечах.
– Боитесь, что замерзну?
«Да я тебя согрею», – чуть не ляпает Джонатан, но вовремя прикусывает губу.
– Угу. Сквозняки тут гуляют.
– А я уже ложусь.
И почему для Джонатана это звучит как приглашение? Откуда у него такая фантазия? За что ему это?
– Меня Марта зовет, – и Кент резко хлопает коридорной дверью.
Заставляя себя поверить, что ему нужно к жене. Заставляя себя поверить, что сердце стучит с мороза. Заставляя себя поверить, что он правильный и честный. Что он сможет.
Но верится с трудом.
– А «моторчик»-то барахлит, Джей Кей. Поберег бы ты его, не на гарантии ведь, – доктор Симс пытается шутить, но смотрит встревожено.
А потом долго что-то втирает Марте за стеклянной перегородкой. Джо не вслушивается. Зачем? Он и так знает. И что барахлит. И что поберечь бы. И что у Лекса – до зелени серые глаза. И родинка на копчике. И, кажется, даже волосы есть на лобке. Мягонькие, наверное, нежные, как его кожа. Джо хочется зарыться в них носом. И, пожалуй, он даже согласен на минет. А что? Его папке делал, и сынка порадует. Преемственность поколений, так сказать. Может и впрямь тряхнуть стариной? И по боку Марту…
Но словно по заказу Небес на помощь Добродетели из-за угла уже выскакивает обеспокоенный сын, смотрит огромными глазищами, лепечет что-то виноватое. И только больше тревожит душу. Бередит язвенную рану, проеденную виной. Прости, сынок, но тебе придется нести этот крест до конца. До конца дней своих верить, что слабое сердце – из-за тебя. А мне – до конца дней своих надеяться, что Марта сможет тебя утешить. Прости, сынок.
Но я правда верю, что лучше чувство вины, чем отец-извращенец.
Когда сын ссорится с Лексом и тот перестает бывать у них в доме – становится чуточку легче. Сначала.
А потом ты сходишь с ума. День за днем сходишь с ума. Просто физически чувствуешь, каждой клеткой тела ощущаешь, как сползают одна за другой черепицы твоей крыши. И разбиваются вдребезги. И прости меня, Марта, но уже ничего не склеить.
Последняя черепица падает прямо под ноги Лекса, которого какие-то черти принесли на ферму на ночь глядя.
Взгляд Джонатана медленно скользит от самых носков лакированных туфель… по узким лодыжкам… стройным ногам… цепляются за место, где под тканью брюк должно быть скрываются тазовые косточки… по плоскому животу… но тем самым соскам, которые преследуют тебя в ночных фантазиях… затвердевших сейчас… от холода?
А потом взгляд резко подымается вверх. Чтобы столкнуться с насмешливым взглядом Лутора. И понять, что всё было зря. И чувство вины. И внутренние обещания. И та грошовая свечка, которую ты поставил таки в местной церкви. Всё, всё было зря. Потому что…
– Мне надоело играть в кошки-мышки, Джонатан. Это уже не так забавно, как было первые пару лет. Давай уже займемся делом.
А в следующую секунду ты уже вжимаешь его в дощатую стену. Рвешь с плеч чертову рубашку, которая наверняка стоит дороже твоего трактора. Но тебе наплевать. Тебе тоже надоело просто хотеть. Надоело бояться. Надоело надеяться на чудо. Тебе всё опротивело, когда его не стало в твоей жизни. Ты вдруг понял – каково это, его потерять. И по сравнению с этим чувство вины – такая мелочь, такая ерунда, ей-богу. Бог простит, у него профессия такая, а Марта… что ж, Марта просто никогда не узнает.
И ты разворачиваешь его спиной, прикусываешь кожицу на лексовой шее до крови. И засаживаешь ему сразу наполовину. Он хрипит и бьется в твоих руках, судорожно елозит, пытаясь расслабиться… подстроиться под тебя… И хрипло просит: «Подожди… минуту… дай…»
Ты даешь ему минуту. Ты дал бы ему сейчас целый мир, будь он у тебя. Но он просит лишь время, и ты даешь ему минуту, отсчитывая секунды укусами по плечам. Как же давно ты об этом мечтал! Расставить на чертовом Луторе свои метки, как чертовы Луторы расставили свои по всему штату. Свое чертово «Л». Гребанные миллиардеры. Впрочем, их деньги – это меньшее из того, что тебя сейчас интересует.
Пятьдесят девятый укус – и толчок. Вскрик. Стон. Побелевшие костяшки пальцев, вцепившиеся в одно из бревен. И ты жалеешь, что взял его спиною: так не видно лица. Будто прочитав твои мысли мальчишка оборачивается к тебе. И, кажется, весь его профиль выражает насмешку:
– Уже устал?
Ты яростно рычишь. И заставляешь Лутора заткнуться, буквально задохнувшись собственными вскриками. Долбишь его яростно и зло. Будто в последний раз в жизни. Кто знает, может, так оно и есть. Может, позабавившись с новой игрушкой и удовлетворив любопытство, он больше никогда и не взглянет на тебя. Может, для него это просто игра.
И ты ненавидишь его за одну только возможность подобного. Оттого и трах этот – дикий и злой. С привкусом безнадеги. Но Лекс почему-то подмахивает тебе почти с благодарностью.
– Любишь по-жесткому, да? Чтоб в постели пороли?
– О да! – насмешливо кривится Лутор. – Накажи меня, папочка!
– Вот только твоего отца в нашу постель не надо! – и Джонатан с неведомо откуда взявшимися силами отпихивает пацана вон, буквально сбрасывая его с себя. А ведь еще секунду назад ему казалось, что добровольно оторваться от Лекса он никогда не сможет.
Лекс растерянно замирает у твоих ног. И вдруг улыбается… нежно?
– Иди сюда, Джонатан. Только ты и я. Всё остальное побоку.
И первым протягивает тебе руку. Как когда-то на берегу реки. Господи, как же давно это было! Между той и этой рукой – целая жизнь. Полная шрамов, ночных кошмаров, дрочки тайком, а главное – лжи. Но не той лжи, что досталась родне и друзьям. Самая болезненная ложь – та, что досталась себе. Которой ты мучил свое нутро, а ведь это всё равно, что колючим ершиком драить себе анус, а перед этим еще сунуть ершик в битое стекло.
Но сегодня правда освободит вас обоих. Даже если завтра она же вас убьет. Но сейчас – еще сегодня. Еще можно пожать протянутую руку. Опуститься на колени. Еще можно позволить чужой руке медленно, не спеша, поглаживать большим пальцем головку твоего члена. Пробежаться по уздечке, потеребить крайнюю плоть. И направить в себя.
На этот раз Джонатан входит медленно. Осторожничает. Толкается деликатно. Слово-то какое, чудное, совсем ему не подходящее: ну где вы видели деликатных фермеров? Но он всё равно старается быть… нежным.
– Быстрее! – командует Лутор. Он даже снизу умудряется командовать. – Ну же!
И ты больше не сдерживаешь себя. Как больше не сдерживает себя он. Вы хрипите, стонете, кусаетесь – уже вместе, почти в унисон. И ты снова любуешься капельками Лексова пота, на этот раз блестящими в свете тусклого амбарного фонаря. И делаешь зарубку на память вкрутить сюда лампочку поярче: всё же глаза уже не те, хоть Марта и пичкает тебя морковкой каждый день, но зрение всё равно падает, а так хочется видеть каждую черточку надменного, но почти родного, лица, чтоб легче читалась каждая эмоция, поступающая в уголках губ, и в сморщенном носике (ты был прав, Джо, он премило морщится, этот мальчишка), и в широко распахнутых глазах. Он сейчас такой открытый, такой, мать его, непривычно открытый! Что хочется трахать его вечно. Позабыв обо всем остальном.
– Мне надо домой.
Голос хриплый, сорванный. Но тон луторовский: властный и решительный.
– А мне надо поговорить.
– Рассказать семье о нас?
– С тобой поговорить, балда!
– Первый вариант мне нравился больше.
– Для начала оставь моего сына в покое!
– Джонатан, – с деланным удивлением тянет Лекс, делая большие глаза, – ты что, ревнуешь? – и тут же хитро усмехается: – Да брось, это же была чистой воды сублимация с моей стороны.
– Знаю я твои… телодвижения*, – Джонатан аж краснеет с досады. – Так вот, двигайся куда-нибудь не туда.
Лекс провокационно вскидывает бедра.
– А куда?
Джонатан неловко елозит. Черт, даже холод пола не спасает от жара внизу живота. Блин, если Лекс сейчас скажет, что это всё и продолжения не будет – Джо просто стукнет его чем-нибудь тяжелым по башке и запрет в подвале. И пусть себе ищут юного миллионера до всерачки, фиг с два найдут.
– С твоими движениями мы потом разберемся… и их направлениями, да. А пока нам надо поговорить, – и Джонатан мысленно сжимает свои яйца в кулак. – Ты не будешь трогать мою семью. Снимешь свою кандидатуру с этих дурацких выборов. Перестанешь темнить…
– А нимб мне не надеть? Я ж Лутор, ты не забыл? – насмешливо перебивает его Лекс.
– В самую первую очередь, ты – человек. Глупый еще, конечно, неперебесившийся. Но с вами, молодежь, такое часто бывает. Лекс, я знаю, что сам всё время шпынял тебя по поводу и без… Но это метод воспитания у меня такой…
– Кларка воспитывай, – зло бросает мальчишка, уходя в глухую оборону.
– Так я его так и воспитываю. Думаешь, откуда у него этот комплекс героя?
– Ну, а у меня комплекс злодея.
– У тебя комплекс придурка. И если не попытаться его исправить, то нам ничего не светит.
В амбаре повисает тяжелое молчание. Мрачно сопит Лекс. Джонатан судорожно роется по закромам памяти, пытаясь выудить еще хоть пару нужных слов, но ничего не находит. Может, зря он тогда бросил универ? Но после измены Лайонелла…
– И ты никогда не будешь мне изменять, слышишь? – тревожно добавляет Джонатан.
– То есть ты останешься со мной? – недоверчиво уточняет Лекс. – Всё это… твои требования… Это как бы условия того, что ты останешься со мной?
Джонатан на минуту теряется.
– Не так сразу, конечно. Марта и Кларк… Ты же сам понимаешь… Да и эти выборы, не зря я в них ввязываться не хотел!
– Про Марту и Кларка я отлично понимаю. И даже про выборы. Так что знаешь, я даже не прочь, чтоб всё осталось как есть.
– Предлагаешь мне врать семье? – возмущенно вскидывается Джонатан.
– Ну, врать же себе у тебя неплохо все эти годы получалось.
Джонатан кряхтя подымается с пола, придерживаясь за стену. Черт, ну почему с этими Луторами всегда такое чувство, будто тебя поимели? Даже когда ты вроде как сам… ну, того…
– Значит, ты не хочешь официальных отношений. Все эти подарочки на День влюбленных, совместные помывки в душе…
– Джо, Джо, Джо! – прерывает Лекс обиженную тираду и сам пытается подняться. Болезненно охает: – Черт, ну и заездил же ты меня! – но Джонатан не реагирует на комплимент, только молча пытается застегнуть уцелевшие пуговицы на рубашке отчего-то дрожащими пальцами. От Лутора дрожащими, блядь! Как же его достала эта семейка…
Внутренние терзания разбиваются гладкой щекой, прильнувшей к затылку.
– Джонатан, ты же старый…
– …дурак…
– Опытный человек, – поправляет Лекс. – Ну сам посуди, какой День Валентина? Какие помывки? У меня трансконтинентальная компания… по крайней мере, будет через пару лет. А у тебя – семья и политическая карьера. И я никогда не хотел причинять твоей семье вред, чтобы ты не напридумывал себе по этому поводу. Мне нравится Марта. Мне нравится Кларк. По-родственному нравится. И я не нуждаюсь в открытках и утреннем минете. Да, я эгоист и меня всё устраивает, как есть. И пусть сенаторский пост мне не светит, но и черт с ним! Я в эту предвыборную гонку ввязался только из-за тебя.
– Но Дженнингс…
– Перестань. А то я не знал его подноготной! И к кому он бросится за помощью тоже, кстати, догадаться было несложно.
– Ты манипулировал мной!
– Я всеми манипулирую. Я ж Лутор.
– Твой отец тобой бы гордился, – презрительно кривится Джонатан.
– Вот только моего отца в нашу постель не надо. Ты сам просил.
Джонатан прикусывает губу. Отходит в сторону. Молчит. Долго молчит. Пытаясь решить для себя, как жить дальше. Вот с этим. В глубине души он отлично понимает, что Лекс прав, что лучше всё оставить как есть. Будут почесывать свой зуд время от времени и делать вид, что всё путем. Лекс будет управлять своей компанией, Джонатан переедет в Вашингтон. И периодически они будут встречаться на нейтральной территории. Неплохое начало…
И хреновый конец. Всем его идеалам и принципам. Всему, чему он учил собственного сына, в чем клялся собственной жене, что так пламенно доказывал на митингах – всё, всё идет прахом. Второй раз в его жизни всё идет прахом из-за Лутора. Вот только на этот раз не потому, что его бросают – а потому что бросать как раз и не хотят.
– Еще сегодня утром мне казалось, что я не смогу жить без тебя. Ты стал моим наваждением, щенок. С той истории с этим твоим братом, который еще дал мне по башке и типа тебя потом похитил. Я тогда впервые разглядел в тебе человека, понимаешь? Не просто богатенького выпендрежника, а парня, который умеет и хочет работать. Ты с таким азартом разгребал навоз, что это не могло оставить равнодушным мое фермерское сердце, – усмехается Джонатан. Но то что он говорит совсем не смешно. – Может, ты нравился мне и раньше, я никогда не задумывался об этом. Я просто боялся об этом думать, понимаешь? Отец всё время твердил, что это извращение, когда мужик мужика долбит в задницу. Но я всё равно попробовал. В университете. Тот парень умел уговаривать, ты б со мной согласился, если б знал о ком я. Я попробовал и сильно обжегся. До самой кости. И больше пробовать уже не хотелось. Иногда мой взгляд замирал на чьей-то заднице, и я не дамские попки имею в виду, но стоило вспомнить, чем тогда кончилось дело – всё вожделение как рукой снимало. И если я чего и замечал в тебе до того дня на ферме, то всё выжигалось чувством самосохранения на корню. Поэтому-то мне и нужно было сначала увидеть в тебе человека, понимаешь? Разглядеть в тебе что-то хорошее. Как гарантию того, что ты не поступишь, как та сволочь. И в то же время я боялся это разглядеть. Потому что тогда у меня не было бы причин тебя не хотеть. Марта и Кларк… Ну, они всё-таки не причина, они скорее повод. Но они очень веский повод. Я очень их люблю. И это тоже причина почему я не хотел… любить тебя…
Джонатан оборачивается. Смотрит в встревоженные серые глаза. Лекс понимает. Понимает его – Джонатан это чувствует. Он эгоист и Лутор и понимать его совсем не хочет – но он понимает. Почти против воли.
И Джонатану хочется верить, что это от того, что в глубине души пацан тоже любит его.
– Я не хотел тебя любить, Лекс. Я слишком долго строил свой маленький идеальный мирок с правильной женой и благовоспитанным сыном, чтобы бросить его к ногам Лутора, – «снова» хочет добавить он, но вовремя прикусывает язык. – Мой парень, тот, из Метрополиса, убедил меня на долгие годы, что такая любовь – извращение. Потому что слишком плохо кончилась. Хорошие вещи просто не могут так хреново кончаться, понимаешь? И когда он меня… надломил… едва не сломав… Я посчитал это… ну, карой божьей, что ли. И поклялся самому себе быть правильным. Во всем. Всегда. Никогда не идти на сделку с собственной совестью. И перегрызть глотку любому, кто хоть тень моей беды навлечет на мою семью. И даже не потому что я такой классный отец семейства, а просто потому, что никто не должен переживать подобного. А знаешь почему у меня всё это так хорошо получалось? У меня! Который вместе с Дженнингсом мечтал в универе о политической карьере. Вот только угадай, что я в молодости мечтал отстаивать? Не поверишь, права геев. И был уверен, что Харви Бернарда Милка заткну за пояс! – Джонатан грустно вздыхает. – А потом моя лодка повернулась на 180 градусов. Знаешь почему за всё это время она ни разу не сбилась с курса? Потому я был уверен, что этот курс правильный. Вот такая вот банальная причина, – разводит он руками. – Это как рефлекс у животного: обжегся – не суй туда больше свой нос, а если погладили за то, что сделал – значит, ты сделал правильно. Все восхищались мной, «гладили» за то, какой я правильный. И я думал: значит же я верно поступаю. Значит, так оно и надо делать. И я так воспитывал сына. Я об этом твердил в баре друзьям за кружкой пива, а потом избирателям во время предвыборной кампании. И они верили мне – потому что я сам верил себе. – Джонатан подымает на Лекса взгляд, больной, уставший взгляд. – Но я больше не верю.
Лутор дергается вперед, будто хочет обнять. Будто хочет утешить. Будто может утешить. Но Джонатан решительно выставляет вперед руку, останавливая.
– Не сейчас. Я хочу объяснить. Мне надо объяснить тебе почему. Почему мы так долго играли в кошки-мышки, как ты выразился. Просто я и тебя воспитывал. Я видел твой потенциал, парень! Что ты не злой, а главное – совсем ведь не глупый. И я думал, что если немного… «прижечь» тебя… то ты пойдешь по правильному пути. То есть мне он казался правильным. Более того – единственно правильным. И я боялся сбить тебя с правильного пути. Надломить тебя своими извращенными желаниями. Я даже с Кларком мешал вам общаться, потому что по отдельности вас воспитывать легче было.
– Меня не надо воспитывать, Джонатан. Я такой какой есть. Может, я и заинтересовался тобой, потому что подсознательно заменял тобой отца – но этот комплекс я уже пережил. И трахался я сегодня не с родителем. Мне нужен был именно ты.
– Но именно от меня тут уже ничего и не осталось. Джонатан Кент, тот Джонатан Кент, которым все восхищаются, которым гордятся родные и близкие – такой Джонатан Кент не мог трахнуть Лекса Лутора в собственном амбаре! Как не может снимать с себя за это ответственность! Я старше, я опытней, я должен был… черт, ну хотя бы поговорить сначала. Попытаться тебе объяснить. Напомнить себе о семье и долге, – Джонатан обессилено прислоняется к стене. – Просто я слишком долго тащил свою ношу идеальности. Но она не для человеческих плеч – и я надорвался. И мать же ж твою, я просто устал. Устал быть правильным и идеальным. Устал четыре года дрочить на тебя по ночам. Ты так часто мне снился. Я тобой почти бредил. И оказалось очень сложно напомнить себе о семье и долге, гораздо сложней, чем убедить себя в том, что любовь грязной не бывает по определению. Если это любовь, конечно. Так легко оправдать себя этим чувством. А оправдав – забыть на хрен о семье и долге.
– Джонатан…
– Но сказка кончилась, да? Сейчас ты поймешь, что трахался с фантиком, а конфетка осталась в другой упаковке. И вернешься домой. К своей фирме. К своей предвыборной кампании. К своему отцу…
– Джонатан, я…
– Я слышал, были дураки, которые за ночь с царицей соглашались распрощаться с головой. Наверно, я один из них. Только за ночь с тобой я отдал больше, чем голову. Почти что душу. Просто еще сегодня утром мне казалось, что я не смогу жить без тебя, – повторяет он. – А теперь понимаю, что и с тобой не смогу жить тоже. По крайней мере так, как предлагаешь ты. И теперь у меня два выходы: либо вернуться в свой проверенный идеальный мирок, сделав вид, что ничего этого не было – либо построить новый мир с тобой. Но это уже тебе решать, Лекс. Я слишком часто решал неправильно, поэтому давай на этот раз решишь ты? Я подожду до выборов. Не знаю кто из нас выиграет, но мы отпразднуем это здесь. Ты приедешь сюда и скажешь мне свое решение. И мы отпразднуем: либо возрождение Джонатана Кента, оступившегося, но правильного – либо нашу с тобой свободу. Потому что я слишком привык всё делать правильно. Даже извращения. Я хочу, чтоб даже такая вот извращенная любовь была у меня правильной. С домом, семейными праздниками и минетами по утрам. А не где-то по темным углам, вздрагивая от каждого шороха. Но решать тебе, Лекс. Я никогда и никому не навязывал свою любовь насильно.
Он выиграл. Изматывающая предвыборная гонка позади и он выиграл.
Или проиграл?
В амбаре пусто. Лекс не пришел. Или?..
– Выходи, Лутор, – кричит он, пытаясь разглядеть фигуру в темном углу. И скидывает пиджак: жарковато ему что-то и вообще… в случае чего можно попытаться его переубедить.
Но на свет выходит совсем не тот Лутор. И начинается ад. Лайонелл несет что-то про тайны и Кларка, пытается шантажировать. А Джонатана буквально трясет от мысли, что в любую секунду сюда может войти Лекс. Ведь Лайонелл же всё поймет (в уме Джонатан ему никогда не отказывал) и всё расскажет сыну. Как отреагирует на это Лекс так страшно представить, что снова начинает ныть в груди.
А Лайонелл продолжает втирать ему про какие-то тайны. Но Джонатан уже не слушает.
– Я не позволю разрушить свою семью, – хрипит он, задыхаясь.
И сам не знает какую из семей имеет в виду. Какую из тайн мечтает навсегда забить на самое дно этой глотки.
– Мы выдержим все испытания, которым ты хочешь нас подвергнуть. Потому что мы вместе…
Джонатану чертовски хочется верить сейчас самому себе. Хочется верить, что они действительно выдержат: и Марта с Кларком, и Джонатан с Лексом.
И что они с Лексом действительно будут вместе.
Перед глазами плывут темные круги. В горле пересохло. И снова болит в груди. Сердце, чертово сердце, запавшее на эгоистичного мальчишку. На сына врага. Он задыхается. Нужно на воздух. Да, надо во двор, может, удастся перехватить Лекса во дворе? Только бы он не узнал, не заметил, не заподозрил ничего…
Но во дворе он перехватывает Марту. Еще и Кларк рядом. Нет. Нет-нет-нет! За что ему это?! Теперь к страху прибавляется чувство вины. И чем больше они беспокоятся за него, тем сильнее давит в груди. Зачем, ну зачем вы такие правильные? Такие хорошие? Я же вас недостоин. Я трахался с твоим бывшим другом, сынок. Я и сейчас поджидал его в нашем амбаре. Я подлая грязная скотина, Марта.
Он хочет попросить у них прощения. За всё. А главное – ему надо успеть, надо сказать, признаться, наконец, сыну, что больное сердце – не из-за него, это всё его собственные, Джонатановы извращения виной…
– Ты не виноват, Кларк…
Но резкая боль не дает договорить, буквально швыряет об землю.
– Папа!
– Джонатан, нет! Прошу тебя, не сейчас!
Жена отчаянно теребит его, не давая собраться с силами, сбивает с мысли. Он забывает всё, что хотел им сказать и просто позволяет голове безвольно скатится на бок. Физическую боль перекрывает другая – он так и не дождался Лекса. Не увидел своего мальчика. Он бы хотел. Пусть он извращенец и сволочь, но он бы хотел, чтобы Лекс был сейчас рядом.
Чувство иррациональной обиды на семью захлестывает его на миг и заставляет забыть о долге перед ними. Ну что они воют, а? На кой рвут ему рубашку? И теперь ему совершенно ясно, что лучше бы здесь действительно был Лекс. Уж он-то не позволил бы его так трясти. И вообще, он никогда не паникует в сложных условиях, уже наверняка бы скорую вызвал. А сын с его суперскоростью даже за стаканом воды сбегать не додумался… Почему здесь нет Лекса?!!
Джонатан часто слышал выражение «сердце ревется к кому-то», и сейчас его сердце рвется к младшему Лутору. Ему даже кажется, что он видит его силуэт в глубине амбаре. И сердце, попустив удар, устремляется туда, к любимому. Рвется из последних сил.
Пока безжизненно не обвисают порванные нити.
***
Лекс никогда не любил холода. А больше всего ненавидел их из-за кепок и шапок, которые ему приходилось таскать из-за лысины, слишком быстро замерзающей на морозе. А что вы хотите, он выглядел в них смешно! Над ним все прикалывались в школе. Пока в 16 лет он не заявил, что больше никогда не наденет ни одного головного убора. На Северный полюс соберется – и то не наденет! Гордость была спасена. Но голова от этого меньше мерзнуть не стала.
И теперь он стоит на промерзлом ветру и чувствует, как холодные снежинки тают на голой черепушке и противно стекают на шиворот. Вниз по спине. До самой поясницы. Когда-то именно так он соблазнял Джонатана, стекающими за пояс джинсов каплями.
А теперь он его так провожает. Холодные капли, причиняющие столько дискомфорта – это Лексова замена слезам. Потому что Джонатан Кент стоит слез. Вот только не его…
Черт его дернул приехать в этот амбар. Чтобы застать Джонатана с собственным папашей. И по обрывкам фраз понять: они были любовниками. Они были любовниками, мать твою! Да еще и с «общим интересом, который они готовы защищать ценой своей жизни». Суки.
Значит, Лексу он на уши вешал сентиментальную чушь, а его папаше – поведал все секреты сына?! Это такая у тебя любовь, Джонатан?
Лекс до боли стискивает кулаки. Ему мерещатся интриги и заговоры: наверняка, Джонатан спелся с папашей, договорился через постель держать его в узде. Отсюда и все эти уговоры быть хорошим. Хорошим – по кентовским меркам.
И плевать Кенту было, что Лекс себя плохим никогда не считал. Ведь он тоже всегда старался быть правильным. И даже попытки выведать тайну Кларка – это от правильности. Потому что правильные друзья не врут друг другу.
И правильные любовники не врут друг другу тоже.
Взгляд выхватывает из скорбящей толпы Лану. Он чуть не угробил ее в тот день. Но это не потому что он плохой. И даже не из-за тайны Кларка. И целовал он ее не потому, что нравится. Просто себя проверял: с кем ему лучше. Получилось что с Кентом. А что догонять кинулся – так просто хотел извиниться. Извиниться на причиненное неудобство – это же правильно, правда, сука?!
А вот то, как с ним поступил Джонатан – это уже неправильно. Неправильно требовать от него слишком многого – взамен не давая ничего. Неправильно не признаться ему в любовной связи с отцом. И что про семейные тайны ни гу-гу – тоже ведь не совсем хорошо, правда, Джо?
А самое обидное – что Лекс ведь едва не повелся. Вот дурак-то, Господи! Сидел думал, как отцу признаться, что с общественностью делать. За Джонатана переживал, как семья воспримет. Даже как-то виноватым себя чувствовал. Причем настолько, что пришлось глотнуть виски для успокоения, а то уже начал чувствовать себя какой-то влюбленной школьницей, которая боится признаться маме, что уже не целочка.
Вот из-за выпивки-то он так легко контроль и потерял, когда Лану увидел. Это была как последняя капля. Напоминание каково ему будет с Кентом. Да вот также как Лане тогда.
Но он всё равно поперся на ферму. И хоть и услышал там много унизительного для себя – всё равно приперся на похороны. Потому что здесь и сейчас он хоронит не Джонатана Кента. Он хоронит собственную глупость. Он позволил себе поверить в сентиментальную чушь, позволил какому-то лживому сукину сыну, Харви Милку недоделанному, манипулировать собою. И то, что он хотел верить, что его можно любить просто так, не за деньги и связи – не оправдывает его. Ты чуть не лоханулся, Лекс. Еще чуть-чуть и ты бросил бы всё к ногам папашиного хахаля (неудивительно, что он давал деньги на его предвыборную кампанию). Ты бросил бы всё – за хуй собачий. И от осознания этого чертовски больно.
А еще больней – от того, что это уже никогда не случится…
_____
* Здесь игра слов: Джонатан коверкает вторую часть английского слова «sublimation» («сублимация»), переиначивая ее в «motion» («жест, телодвижение; изменение позы»).
URL записи
@темы: Архив dora_night_ru
I believe in Moire. Twice. 3-й-Невеста-4-й сезоны "Шерлок ВВС"? Нет, не видел.
То, что меня освободит. Пролог.
>То, что меня освободит. Пролог.
Разгребаю старые записи. Может, хоть это заставит меня их дописать?
Название: То, что меня освободит
Автор: dora_night_ru
Фэндом: оригинальные произведения
Пейринг: там по ходу видно будет
Рейтинг: R (ну, мне тогда так казалось)
Жанр: экшен, POV, ангст, hurt/comfort
Warning: самый ужасный, какой только может быть - это ГЕТ!
Статус: в процессе (и довольно давно)
Саммари: «- В моём понимании Бог – это то, что делает меня свободной. Свободной от традиций, обычаев, предрассудков, предубеждений и лжи. Свободной в выборе, правах и свободах. Свободной поступать так, как это выгодно мне, а не как требуют от меня самомнение и миропонимание других.
- Это, скорее, вера.
- Нет. Вера для меня – это убеждённость, что рано или поздно этот момент настанет.
- Момент истины, – Браганза усмехнулся. – Хорошо бы ты была к нему готова.»
читать дальше
Пролог
В Книге Книг написано, что правда освобождает дух. Но иногда она освобождает дух от тела. И, кажется, я близка к подобной свободе.
Два месяца назад я была несвободной воспитанницей колледжюнкера , связанной по рукам и ногам догмами чести, морали и долга. Два месяца назад у меня было достаточно друзей, чтобы груз этих догм не казался мне тяжёлым.
Два месяца назад у меня не было врагов.
Кажется, всё это было в прошлой жизни. А в этой – казематы Аттики, злобные рожи охраны и маячащая на горизонте «пожизненная ссылка». Наверное, всё-таки ссылка. Хотели б убить – давно б уже лежала в могилке.
Я ещё раз посмотрела на две лежащие у меня на ладонях коробочки, просчитывая в уме возможные варианты. В этих коробочках лежат две пилюли. Их дали мне двое друзей. Старый и новый.
Старый – друг ещё моих родителей, он знает меня с колыбели. Он всегда словом и делом помогал мне в трудную минуту. У него есть спокойствие мудрости.
Нового я знаю без году неделю. Это его советы помогли мне очутиться в этом мрачном каземате. У него есть мятежность, присущая всем ищущим.
Один из них предал меня. Это значит, что в одной из пилюль – яд. А в другой – свобода. Мне надо выбрать. Надо. Это выбор между старым и новым другом, между прошлым и будущим.
Я положила в рот жёлтую пилюлю и судорожно глотнула. Утешало только одно: если я ошиблась, то это последняя ошибка в моей жизни.
Весьма кстати вспомнились слова Светлейшего Хайяма:
Я надеюсь, что тот, чью пилюлю я приняла, был мудрым человеком, потому что, по-моему, я умираю.
URL записи
То, что меня освободит. Часть первая.
То, что меня освободит. Часть первая.
Название: То, что меня освободит
Автор: dora_night_ru
Фэндом: оригинальные произведения
Пейринг: там по ходу видно будет
Рейтинг: R (ну, мне тогда так казалось)
Жанр: экшен, POV, ангст, hurt/comfort
Warning: самый ужасный, какой только может быть - это ГЕТ!
Статус: в процессе (и довольно давно)
Саммари: «- В моём понимании Бог – это то, что делает меня свободной. Свободной от традиций, обычаев, предрассудков, предубеждений и лжи. Свободной в выборе, правах и свободах. Свободной поступать так, как это выгодно мне, а не как требуют от меня самомнение и миропонимание других.
- Это, скорее, вера.
- Нет. Вера для меня – это убеждённость, что рано или поздно этот момент настанет.
- Момент истины, – Браганза усмехнулся. – Хорошо бы ты была к нему готова.»
читать дальше
Часть первая
Я лежала на нарах и перебирала в памяти события прошедших двух недель, ставших в моей судьбе роковыми. Снова и снова пыталась я понять, кто запустил в меня тот снежок, превратившийся через пару дней в снежный ком. Кто из моих друзей так невесело пошутил надо мной?
Я рано осталась сиротой. Возможно, будь мои родители живы, «чаша сия миновала» бы меня. Но они погибли при землетрясении, когда мне было четыре годика. Мою дальнейшую судьбу решал друг семьи – «философ, фитофил* и просто феерически фантастический человек» (так говорил мой папа). Гоноре Браганза был гением, он решал вопросы мирового масштаба за минуту, мою судьбу решил за две. Вот так в четыре года я и оказалась в закрытом учебном заведении усиленного наблюдения за поведением**. Может показаться, что Браганза просто сбыл меня с рук, закинул в интернат строгого режима и забыл обо мне. Но это неправда. Он регулярно навещал меня (чаще, чем большинство родных родителей), всегда брал на каникулы, стремясь устроить мой досуг с пользой для тела и ума (он – философ, ему это запросто), никогда не забывал о моём дне рождения или именинах. Да и учебное заведение он выбирал, руководствуясь престижностью диплома, а не строгостью обращения с воспитанниками. Он был образцовым опекуном. Мне не хочется верить, что он предал меня. Но кто-то ведь предал. И чтобы понять кто, я снова мысленно возвращаюсь на месяц назад.
В тот день, когда убили мою подругу. Потому что хотели убить меня.
Нет, ещё раньше… В тот день, когда я почувствовала себя приболевшей. И это почему-то очень напугало нашу медичку.
Нет, всё-таки ещё раньше… В тот день, когда заварилась эта каша…
______
* Любитель растений (лат. phyton – растение, philos – друг, любящий).
** Здесь, видимо, речь идёт об Айтарском имперском колледжюнкере – лучшем учебном заведении Внутренних Городов, учебная программа которого включает и вводные (первые два) семестры инита – учебного заведения высшего звена. Славится также своими Медицинскими Лабораториями, разработки которых ежегодно спасают тысячи жизней. Принимают детей с 6 лет. По всей вероятности, главную героиню в столь раннем возрасте «друг семьи» устроил туда по блату.
______
Я часто просыпаюсь часа в четыре утра. Это время, когда погибли мои родители. Нет, мне не снятся кошмары, просто я просыпаюсь как от толчка и даже не пытаюсь больше заснуть.
В ту ночь я тоже проснулась рано: мой будильник показывал 4.15, до подъёма оставалось три с половиной часа.
Я как всегда отправилась «где-то шататься». Так говорит моя соседка по комнате – Пенни. Уж её-то сон ничто не может потревожить, она спит как убитая и просыпается ровно через 15 минут после звонка будильника. Именно поэтому её часы спешат на 5 минут, она как бы «тихорит» у времени эти минутки, чтобы всё-таки успевать вовремя.
Я умылась, натянула свитер поверх ночной и пошлёпала «шататься» по пустым коридорам родной alma mater.
На моё семилетие Браганза купил мне мягкие тапочки-васюки*. Ходить в них не очень удобно, зато благодаря мягкой подошве я ступаю практически бесшумно, не боясь потревожить дежурных.
Колледжюнкер ещё спит. Точнее, спят его верхние этажи. Первый этаж никогда не спит: там технические помещения, всякие котельные, паровые и разные кладовые. А ещё там кухня. Готовят не очень, но помногу. В тамошних котлах беспрерывно кипят бульоны, компоты и прочие варева. И также беспрерывно, в четыре смены, кипит там жизнь. Но об этой жизни воспитанницы знают лишь понаслышке: нам туда нельзя. Мы живём на предпоследних этажах, за стальными решётками, под неустанным присмотром менторов. Эти порядки неизменны уже 107 лет.
Я перехожу из одного коридора в другой, сливаясь с тишиною. В нашей «обители» пять пятиэтажных корпусов, соединённых между собой по третьему этажу переходами-макаронинами. Два здания совсем новые, это библиотека и ещё один жилой корпус, им нет ещё и 10 лет. По сравнению с возрастом самого коллеждюнкера это немного. Между корпусами сад: много зелок и парочка вашт**.
Я подхожу к переходу и останавливаюсь. Дальше мне нельзя. Переходы стеклянные – меня могут заметить. Даже в дневное время перейти из одного корпуса в другой можно только по ученическому пропуску: охранник сверяет номер группы с расписанием и только потом выпускает из корпуса, причём у противоположного поста вся процедура повторяется снова. Свободно переходить из корпуса в корпус можно только, если ты – хранитель***. Как правило, охрана даже не спрашивает причину «миграции». А если и спросят – так у нас от честности прививки.
Сейчас пост пуст, но стоит мне «засветиться» в переходе, как охранник из сада тут же поднимет тревогу, и у противоположного поста меня будет ждать «торжественная встреча», да и на этот быстренько сбегутся бравые ребята. Поэтому я замираю у поста, не решаясь пройти и не желая возвращаться. Я просто выглядываю вниз. Я не видела землю, простую землю, четыре месяца. Нас никуда не пускают и никуда не вывозят. У нас даже физическая зарядка – на крыше. Именно поэтому во время каникул я ношусь по земле как оголтелая: топчу снег, мешу грязь, вываливаюсь в траве. Даже Браганза не в силах меня унять.
Я стою в ступоре полчаса, не меньше. Покинуть свой пост (каламбур получился, вся моя жизнь – сплошной каламбур) меня заставляет обход. Надо уходить. Если застукают – затаскают по директорам и психоаналитикам, накатают донос Браганзе. Он промолчит, но посмотрит так, что мёртвого проймёт.
Я тихо, как грызунишка в тапочках-васюках, пробираюсь назад в спальню.
До подъёма ещё три часа. Повторять уроки – лень. Свет включить нельзя: сразу же прибежит дежурная.
Я беру альбом, сажусь на подоконнике (плевать на охрану) и начинаю выводить на бумаге линии своей жизни. Они получаются путаные, кривые, но длинные. Это не может не радовать: значит, ещё лет 10 протяну.
В полседьмого мне наконец-то надоедает маяться дурью и я иду спать. Правда, мне это уже не поможет: всё равно весь день буду ходить, как сонная муха, – но, как ни крути, а заняться больше всё равно нечем.
______
* Васюк – млекопитающее семейства кошачьих с очень острым зрением. У южных племён – священное животное.
** Зелка – род хвойных вечнозелёных деревьев; вашта – род древесных розоцветных растений (период цветения – третья-четвёртая южная луна).
*** Имеется в виду ответственный за учебный журнал группы, т.е. «хранящий» его.
______
Звонок звучит как пушечный выстрел. И я сплю дальше, как убитая. Пенни торопится первой занять ванную.
В пятнадцать минут девятого хочешь, не хочешь приходиться вставать. Я буквально выпихиваю Пенни из душа. Если этого не сделать, она просидит там часа два: по гороскопу она водный знак, поэтому воду любит.
В девять мы на уроках, в сотый раз слушаем о лингвистических словарях и способах построения в них словарных статей. Указатели алфавитные и систематические, глухие и аннотированные, простые и комбинированные и плюс к этому, для полного счастья, указатели с подуказателями. Я готова взвыть от тоски.
- Милачька, – раздаётся над ухом пронзительный голосок нашей менторки по литературному искусству Гедды де Ост, – здесь вам не изба-мечтельня, здесь надабно учиться. Сколька бы вы не мечтали о своём благавернам, экзамен он за вас не сдаст. Разве что толька в мечтах. – Наша менторка – южанка, она часто произносит «а» вместо «о» и чётко, с особым усердием выговаривает взрывные звуки. Её любимое обращение – «милочка», причём «ч» она затягивает и всё время старается смягчить, будто от этого смягчится смысл и самого язвительного замечания.
Я с деланным усердием склоняюсь над книжкой. И тут звенит спасительный звонок. Он спасает меня всегда: либо от скуки, либо от «двойки».
- Задержитесь, – велела метра* Геда. – Завтра у вас экскурсия в Агу. Программа экскурсии утверждена, с занятий вас снимут. Надеюсь, вы ацените добрае к вам отношение. И некаторые из вас, – её взгляд остановился на нас с Пенни, – пересмотрят своё поведение. Иначе эта экскурсия может стать для них последней. Им ваабче будет запрещено покидать территорию колледжюнкера.
Мы с Пенни поёжились, но благоразумно решили промолчать.
______
* Вежливое обращение к особе женского пола; так же, как «метр» – к особе мужского пола.
______
По меткому замечанию одной из девочек, после четырёхмесячного заточения даже экскурсия по отхожим местам Родины будет интересной, но в Аге действительно есть на что посмотреть.
Вы сами-то бывали когда-нибудь во Внутренних Городах? Нет? Вы многое потеряли. Нигде больше не найдёте вы такого тонкого сочетания древней культуры и ультрасовременных технологий. Величественные религиозные храмы, которые выглядят как неоздания модернизма; и исполинские жилища, которые выглядят как археологические донашевековые реликты. Гремучая смесь авангардизма и пещерной живописи (хвала небесам, по крайней мере, пещерные нравы остались в прошлом). Извечное стремление человеческого существа быть «животным общественным и политическим», сохраняя при этом свой эгоиндивидуализм. Да, здесь стоит побывать.
Гвоздём программы стало посещение императорского дворца Феодотов.
Сначала сады, сады, сады; потом фонтаны, фонтаны, фонтаны… Возле сто восемнадцатого по счёту фонтана я и увидела этот венец Творения. Я только что повздорила с Пенни из-за какой-то ерунды и поэтому шипела на весь свет. Он тоже выглядел не очень дружелюбно: злобно журился и нервно мял губы. Наши взгляды встретились на секунду, соединив наши судьбы «на многие лета». Но тогда я ещё не знала об этом…
Между нами будто молния промелькнула. Он резко развернулся и стремительно зашагал прочь. Я хмыкнула, пренебрежительно пожала плечами… и устремилась следом. Он поджидал меня на соседней аллее, молча взял за руку и потащил куда-то. Не очень хорошо помню, как именно мы очутились в какой-то комнате, как он впервые поцеловал меня.
До этого дня я часто представляла себе свой первый раз. Ничего общего с тем, что мог предложить мне этот парень.
После этого дня я часто спрашивала себя: какого духа? Что это было? Судьба, рок или временное помутнение рассудка? Или, может, помутнение – постоянное, просто я, как все сумасшедшие, «мутности» своего рассудка предпочитаю не замечать? Как говорится, своё не пахнет. Не знаю. Честное слово, не знаю. По правде говоря, мне стоило уйти.
Тогда почему я осталась?
Моё наказание за самовольную отлучку закончилось через месяц. После карцера наша с Пенни «келья» показалась мне хоромами. Я приняла ванну (душем была сыта уже по горло), переоделась в цивильное, обулась в «васюков» и отправилась наносить визиты.
Я умудрилась оббежать весь колледжюнкер за два часа. За это время я каким-то непостижимым образом перецеловала и переобнимала всех воспитанниц, весь персонал и даже часть охраны. На третьем часу жажда общения, наконец-то, начала утоляться, а на четвёртом – я почувствовала, что начинаю захлёбываться, робко освободилась из очередных объятий и, счастливая и умиротворённая, побрела в свою комнату.
Накануне мы с Пенни проболтали до полуночи, и одна из нас забыла завести звонок. Не будем показывать пальцем кто. К счастью, во мне сильно развиты инстинкты: в пятнадцать минут девятого я бессознательно, но встаю и, не открывая глаз, на ощупь пробираюсь в ванную. В это время желудок стремительно подскакивает прямо к горлу. К счастью, санузел у нас сдельный: туалет под рукой. Пенни называет это «обниматься с унитазом», но через пару минут мне начинает казаться, что мы с ним уже занимаемся любовью. Да, отвыкла я, видимо, от нормальной пищи.
Я безжизненно падаю на кровать. Мой взгляд невольно падает на часы: половина девятого. Успеем или не успеем мы с Пенни «добежать до кайенской границы»? Во мне просыпается бес, и он хочет разбудить мою подругу. По-своему.
С невозмутимым видом я опрокидываю на мирно спящее дитя ковш воды. Холодной, между прочим. Оставшиеся полчаса уходят на визготню и истерики.
За опоздание меня снова ждёт наказание. Правда, на этот раз мне не придётся коротать его в гордом одиночестве. Но и не в компании тоже – учениц одной группы никогда не ставят вместе, даже на отработках. Кто-то очень умный считает, что это снижает производительность труда. Ему виднее, эксплуататору несчастному.
Работать задарма я никогда не любила. Да и работать вообще тоже. Желая оттянуть неизбежное, я решила надавить на жалость и перед дежурством забежать в медичную пожаловаться на утреннюю тошноту. Медичка презрительно фыркнула, смерила меня уничижительным взглядом своих крысьих глазок, но проигнорировать жалобу не решилась: выдала какое-то горькое снадобье и, видимо желая отбить у меня охоту беспокоить её снова, взяла кровь на анализ – при этом, казалось, готова была мне палец откусить. Под конец своего пребывания в медицинском кабинете я даже стала сомневаться: мне отсюда на отработки или в морг? В конце концов, я выбрала отработки и, скрепя сердце, отправилась драить парты. Хорошо, хоть не туалет.
На втором часу трудов праведных у меня закончился моющий порошок. По пути в кладовую меня перехватила дежурная, принесшая благую весть: я свободна. Неимоверным усилием подавив крик радости, я не спеша, со всем оставшимся у меня достоинством направляюсь к себе. Но тут некстати совесть напоминает мне о Пенни. В общем-то, совесть беспокоит меня редко, но уж если осчастливливает визитом, то лучше сделать, как ей угодно – тогда есть шанс отделаться малой кровью. Сейчас ей угодно, чтобы я подменила подругу. Подруга у меня самая лучшая, а совесть – самая вредная, поэтому вместо своей комнаты я отправляюсь «в гости».
Оказалось, что Пенни полчаса назад переправили на уборку в спортивный корпус. Когда я представила исполинские стены, окружающие спортивную площадку, мне очень захотелось плюнуть на всё и пойти спать. Но в этот момент совесть моя заголосила прямо-таки нечеловеческим голосом и ради собственного спокойствия я вынуждена была исполнить долг дружбы.
Уговаривать Пенни пойти отдыхать вместо меня не пришлось. Стало даже как-то обидно. А после слов: «Я на твоей кровати лягу – моя, наверное, до сих пор сырая» – и вовсе захотелось послать её куда-нибудь весьма и весьма далеко. Видимо, догадавшись о моих чувствах, Пенни быстренько ретировалась, и я осталась один на один с тремя ваклями* грязных стен.
______
* Средняя мера длины.
______
Стена закончилась как-то внезапно. Дальше начались турники. Я поймала себя на том, что по инерции намыливаю перекладины. Вот уж воистину, после пяти часов работы левая рука перестаёт ведать, что творит правая. Быстренько поумерив трудовой пыл (который тут же превратился в пыль), я собрала моющие принадлежности (наверняка, их выдали под расписку) и отправилась в кладовую.
Завхоз дремала под свистовую колыбельную в исполнении собственной сопатки. Будить уставшую труженицу было как-то неловко. Но другая, в сто раз более уставшая труженица сама была не прочь поспать. Завхоз был разбужен. Принадлежности сданы. Расписка закрыта. Я свободна.
К кровати Пенни я пробралась на ощупь. С трудом избавившись от обуви, неимоверным усилием воли заставив себя таки стянуть левый носок и наплевав на правый, я рухнула на кровать, как подкошенная. Спать оставалось всего ничего. Прежде, чем окончательно закрыться, веки ещё несколько раз моргнули по инерции, с каждым разом поднимаясь всё медленнее и медленнее, а опускаясь всё тяжелее и тяжелее. Ещё один, последний, взмах ресниц и я, наконец…
В этот момент южная луна вышла из-за тучи, осветив фиолетовым светом кровать напротив. Мою кровать. Мою подругу. Её коленку, выглядывающую из-под моего одеяла. Её руку. Её сведённый судорогой рот. И эти стеклянные глаза…
Серый рассвет. Какие-то серенькие людишки, заполонившие собою всю комнату. Сероватый гул, разъедающий ушные перепонки, словно серная кислота. Всё серое! серое! серое! И только в глазах опять чернота.
Сизый рассвет. Те же люди. Тот же гул. Медичка собирается сделать мне укрепляющий укол. Её крысьи глазки. Полные злобы, ненависти и страха. Этот взгляд приводит меня в чувство, будто она меня ушатом холодной воды окатила, – и я в страхе, абсолютно инстинктивно отдёргиваю руку.
- Оставьте, с нею потом. Тут бы эту кашу расхлебать.
И вся толпа как по приказу отодвигается назад. А я остаюсь сидеть на Пенниной кровати, словно мореплаватель, выброшенный на необитаемый остров. На остров, ещё вчера принадлежавший моей подруге. Весёлой. Верной. Лучшей. Мёртвой…
Никто не пытается утешить меня, вывести из комнаты или хотя бы отвлечь. Все будто забыли обо мне.
И за это я восхваляю Богов и Светлейших.
Вправо-влево. Вправо-влево. Вправо-влево. Чёрные штрихи ложатся друг на друга. Постепенно моя левая туфля начинает мерцать чёрной кляксой. Я начищаю туфли к панихиде.
С той ночи у меня больше не темнеет в глазах. Вместо этого темнеет всё вокруг: кровать тем же утром задрапировали чёрным полотном, вчера в комнате повесили чёрные драпри*, сегодня в траур оделась я сама. Чёрное платье, чёрный передник, чёрные чулки, чёрное нижнее бельё и даже панталончики темнее ночи. Единственное яркое пятно – тапочки-васюки. Но я уже готовлю им замену.
В голове рефреном крутятся сложённые мною же стихи:
Щётка замерла в сантиме** от туфли. Есть кое-что, что я хочу понять. И понять сейчас, пока ещё не поздно.
Я резко встаю. Вперёд. Через двери. По коридору. По ступенькам вниз. По коридору. По ступенькам вверх. И всё время вперёд.
На меня оборачиваются. Провожают взглядами. Мои чёрные одежды похлеще любого транспаранта, они будто кричат всем встречным и поперечным, что я – та самая, соседка покойницы из третьего корпуса. И все уже знают. Знают кто, когда и официально почему. Знают больше, чем я. И шепчутся об этом у меня за спиной. Но сегодня впервые за последние несколько дней я не обращаю внимания на шепотки и взгляды. Мне просто нет до них дела. Потому что впервые за последние несколько дней дело у меня есть. Срочное. Важное. Нужное. Мне нужно знать кое-что. И я знаю, кто мне в этом поможет.
______
* Драпри – занавеси со складками, преимущественно из тяжёлой ткани.
** Малая мера длины.
______
Он самый-самый. Первый везде и во всём. Лучший. А ещё у него есть хобби: говорят, что он знает всё, что хочет знать. И я надеюсь, что он захочет узнать то, что хочу знать я.
Лемм. Единственный и неповторимый. Днём – внушающий чувство неполноценности представителям своего рода, а ночью превращающийся в наваждение для представительниц противоположного. И не без оснований. Осчастливливать женщин – его призвание. А их призвание – терять из-за него голову, с рассудком вместе.
Пенни по нему сходила с ума. Поэтому-то о своём уме я и помалкивала. Ссориться с подругой из-за шкуры неубитого животного – глупо и вредно для нервов. Впрочем, в прошлом году у нас с ним наклёвывалось кое-что. Однако, неплохо зная репутацию Лемма, можно было смело утверждать, что это «кое-что» на одну ночь. Скорее даже часть ночи (девчонок у нас много – плюс женская часть менторского и обслуживающего состава – а Лемм всего один. Петух на весь курятник). И хоть по слухам это «кое-что» представляло собой нечто, я решила, что рай на одну ночь не стоит пожизненного ада, который мне устроит Пенни, когда узнает. В том, что она узнает, я не сомневалась: мир, он ведь не без добрых людей, а о её чувствах к Лемму знала половина колледжюнкера, как и о нашей дружбе. Так что донесут непременно, а ничего хорошего из этого треугольника выйти не могло. И пусть Лемм – самый лучший любовник, но я считала себя хорошей подругой, а лучшее – враг хорошего. Поэтому о всяких там моих с ним «клёвах» я помалкивала.
И не стоит думать, что я пользуюсь смертью подруги, дабы вновь попытать счастья. Сейчас меня интересует не его призвание, а его хобби. Маленькое и не всегда безобидное.
Лемм с парочкой приятелей играли в мяч. На высоте одного метра над землёй перпендикулярно полу было привинчено кольцо по диаметру немногим больше диаметра мяча – кожаного мешка размером с человеческую голову, набитого мелкой галькой и опилками. Задача игроков, ясное дело, – забросить мяч в кольцо, за что их команде насчитывается очко. После первого очка кольцо поднимают на один метр. И так до пятиметровой высоты. Казалось бы, чего проще? Казалось бы… но нет! Попробуй-ка просто добросить мяч до кольца, а уж, чтобы попасть в заветное отверстие на четырёх- или, не дайте Боги, пятиметровой высоте – даже не мечтай. Это удел чемпионов.
Лемм был чемпионом. Четвёртое попаданье за игру. Болельщицы сладострастно взвыли. От этого звука у меня свело зубы и мне тоже захотелось потихоньку взвыть от отвращения. Впрочем, выли они не из-за заработанного Леммом очка, просто в финале*, когда страсти достигают апогея, разгорячённые парни предпочитают играть без туник, и Лемм как раз сбросил свою. Зрелище, я вам скажу, не для слабонервных. У меня, к примеру, нервы слабые, так что я, не долго думая, отвернулась. От греха подальше.
Последний мяч, он трудный самый. Ждать пришлось долго. Вот только чего ждать, если из возможных пяти очков четыре – уже у команды Лемма?
От криков игроков и завывания болельщиц уже болели уши, терпенье подходило к концу, а в сердце закрадывалась тихая ненависть к спорту вообще и к данному конкретному виду в частности. Я уже готова была плюнуть на всё и пойти назад, в спасительную тишину нашей с Пенни «кельи», когда младший брат Лемма забросил последний мяч.
Из всех присутствующих я взвыла радостней всех.
______
* Игра идёт до пяти очков. Финалом называется промежуток игры между четвёртым и пятым, финальным, очками.
______
После игры парни направились в баню. Если хочу поговорить с Леммом немедля, мне прямая дорога туда же.
Горячий пар в сочетании с разгорячёнными мужскими телами – это тот ещё коктейль. Во всяком случае, пот прошибает с первого «глотка». Вместе с потом пришло осознание того, насколько не в тему здесь мои траурные одежды. Чтобы иметь хоть что-то общее со здешними обитателями, я решила раздеться. Впрочем, раздевшись, я поняла, что как раз ничего общего у нас и нет: моё чисто женское тело среди местных мужских конституций явно не совсем уместно. О чём явственно сказали мне их косые взгляды. Хорошо хоть пар густой – взгляды не так заметны.
Я опоздала: Лемм уже разделся. Но бес во мне, плотоядно лыбясь, довольно закивал головой: «Да нет, подруга, ты как нельзя вовремя». Я посоветовала бесу заткнуться и робко тронула Лемма за плечо.
Просто сказать, что он удивился, обнаружив меня голой посреди мужской бани (верней, предбанника) – это всё равно, что ничего не сказать. Впервые в жизни парень потерял дар речи из-за моего обнажённого тела. И это было лестно. До того момента, пока этот дар к нему не вернулся.
- Цеци, милая моя, с тобой всё в порядке?
Таким тоном обычно разговаривают с душевнобольными. Да ещё это имя. В полном варианте – Цецилия, с ударением на второй слог, – оно звучит довольно неплохо, а вот все уменшительно-ласкательные от него – никуда не годятся. «Цеци», к примеру, вызывает у меня стойкую ассоциацию с южноземельной живородящей, да ещё к тому же кровососущей, мухой. А ассоциировать себя с уродливым насекомым, переносящим болезни, – то ещё удовольствие. Точнее, неудовольствие. Впрочем, есть ещё варианты. «Цели», например. Чувствуешь себя при этом частью стратегического плана. Можно ещё «Цили», но хрен редьки не слаще. Браганза смеётся, что у меня весьма «цельное» имя. Я тоже не прочь посмеяться. Но только в тесном семейном кругу.
Ничего удивительного, что мой ответ прозвучал несколько язвительнее, чем предполагалось вначале.
- Лемм, умный мой, я стою голяка в мужском предбаннике, симулируя сумасшедшую перед самым популярным парнем колледжюнкера. В чём конкретно ты усмотрел порядок?
Надо отдать ему должное: он покраснел. Я только надеялась, что это от смущения, а не с досады.
- Что случилось?
Положительно, этот тон мне нравится больше.
- Помоги мне.
На секунду он растерялся.
- Как? Собрать её вещи? Ответить на письма с соболезнованиями?
Я отрицательно покачала головой.
- Вещи я уже собрала. – Вру, и не подумала даже. – На письма будут отвечать родные. – Искренне на это надеюсь. – Помоги мне в другом. Почему она умерла?
- Потому что все мы смертны, а у неё к тому же было больное сердце.
- Ложь. Больное сердце у меня – часто ангиной болела в детстве, а она – здоровая, как лошадь. Была.
- Я лично видел заключение по вскрытию: «закупорка левого клапана».
Меня охватила холодная дрожь, хотя ещё секунду назад прошибал горячий пот. Что-то такое, весьма нехорошее, о моём левом клапане было написано в моей медицинской карте. Которая находится в медичной. В полном распоряжении медички. Которая испытывает ко мне что-то весьма нехорошее.
- Лемм, – я судорожно вцепилась в его предплечья, – послушай, просто послушай! Может, это прозвучит дико, может, это последствия потери Пенни или преждевременная истерика по случаю приближающихся ежемесячных «красных дней календаря»… – я перевела дух, прибрала свои руки и заговорила чётче, – но у меня такое чувство, что убить хотели меня.
Лемм откинул волосы со лба.
- А я не говорил, что её убили. И вообще: что за умозаключение такое? Моя подруга умерла – значит, меня хотели убить. Вот она, женская логика.
Во мне некстати проснулась феминистка.
- По крайней мере, понятие женской логики существует в природе. А вот о мужской ни разу не слыхала! – Вообще-то, это не мой аргумент, но, думаю, Пенни была бы не прочь мне его одолжить.
Дискутировать на тему зарождающегося «женского вопроса»* Лемм не любил, а в данной ситуации и вовсе, видимо, посчитал неуместным. Поэтому предпочёл просто согласно кивнуть головой, мол, твоя взяла.
- Хорошо, детка. Но почему ты так решила? Только не говори, что у тебя был вещий сон или пасьянс так разложился – иначе схвачу в охапку, отнесу в бассейн и брошу в воду. А вода там, между прочим, ледяная.
На счёт «охапки» мой внутренний бес был совсем не прочь, а вот на счёт всего остального решительно заявил своё категорическое «нет», так что я поспешила объяснить:
- Понимаешь, всё слишком странно. Проблемы с сердечным клапаном, причём именно левым, у меня. И постель была моя. Накануне я была в медичной, и… Может, это женская логика, а, может, женская интуиция, предчувствие или что там ещё, только… Взгляд нашей медички, уже там в нашей с Пенни комнате – уж очень он мне не понравился. Так не смотрят на подростка, который полчаса назад нашёл на своей кровати мёртвую подругу. Может, ей не нравятся русые. Может, у меня самой взгляд не очень… Только она взрослый ответственный человек и свои эмоции, тем более в подобной ситуации, контролировать просто обязана. У нас элитарное заведение, истеричек с улицы сюда не берут. Что во мне могло настолько вывести её из себя?
- Может, тебе просто показалось.
Настала моя очередь согласно кивать головой:
- Хорошо, может, просто показалось. Но я просто подросток. Я просто осталась одна. И я просто боюсь. Хотя поверь, всё это «просто» только на словах. А на деле – ночные кошмары и дневные подозрения. С кошмарами ты не поможешь, а вот с подозрениями… Лемм, помоги мне. Не поможешь ты – никто не поможет.
Мимо прошли двое парней. Сально заулыбались и противненько так захихикали. Они уже были у меня за спиной, когда я услышала: «Бедный Лемм, нигде ему нет покоя», а в ответ завистливое: «С чего ты взял, что он бедный? Я вот, к примеру, совсем не прочь, чтоб мне такая вот потёрла спинку». Мне стало лестно, а вот Лемму – досадно. Он прижал меня спиной к деревянному шкафчику и как мог загородил своим телом, нависая надо мною, подобно утёсу. Его тёплое дыхание приятно защекотало мне левое ухо, вызвав по телу странную дрожь, когда он, наклонившись, тихо прошептал:
- Что конкретно ты хочешь от меня?
- Лемм, – мне нравилось называть его по имени, – говорят, что ты знаешь всё, что хочешь знать. А ещё говорят, что у тебя нюх на интриги и подлоги.
- Ты хочешь, чтобы я «понюхал» твоё дело?
- Да. Я хочу, чтобы ты, умный, хладнокровный, непредвзятый, с опытом и нюхом, с этой своей мужской логикой, прощупал это дело. И если после этого ты скажешь: «Лия, ты просто истеричка», поверь, я не обижусь. Наоборот, я буду рада, что хоть что-то в моей жизни просто. Я пойду к той самой медичке… ну хорошо, к другой, выпишу себе снотворное как средство от вещих снов и заменю гадальный пасьянс игральным. Всё так и будет, честно. Но только, если ты скажешь, что у меня нет причин для истерик.
Некоторое время он молчал. Мне даже стало как-то не по себе. Наконец, он вздохнул, тяжело и как-то обречённо.
- Хорошо. Я прощупаю это дело. Это всё?
От подобного счастья я вконец обнаглела:
- Переночуй сегодня у меня.
В его взгляде появилось что-то странное:
- Ты хочешь, чтобы я тебя утешил?
С тех пор, как Пенни не стало, я не слышала ни одного ласкового слова, но он предлагал мне не слова. И хоть я действительно отчаянно нуждалась в утешении, но не в том, которое он имел в виду. Может, всё дело в дурацкой Пенниной влюблённости, но мне почему-то казалось, что это было бы предательством по отношению к ней.
- Нет, просто в одной комнате. Там всё чёрное и … тихое. Там теперь… Там теперь нет её, понимаешь? А мне нужна… иллюзия, что ли, что она ещё рядом. Надо слышать чьё-то дыхание, чьё-то ворочанье на соседней кровати. Как было до той ночи. Ты понимаешь? Ведь понимаешь же?
______
* Проблема равноправия мужчин и женщин.
______
Я сказала Лемму, что собрала вещи Пенни, а он не любит, когда ему врут. Буны* меня за язык не тянули, значит, придётся набраться мужества и расстаться с «вещевым алтарём», который я ей воздвигла.
С той ночи я не сдвинула ни на сантим ни одну её вещь. Карандаш, забытый ею на столе перед уроками… Скрепки, рассыпанные по полу из-за утренней спешки… Меховой теддёнок** сыреет в ванной…
Мы никогда не были аккуратистками. Но в нашем беспорядке тоже был свой, нам одним понятный, порядок. Сейчас его нет.
В то утро мы проспали, да ещё моя глупая шутка… Если бы не моё идиотское чувство юмора! Если бы… если бы… Ничего не изменишь… Как не меняю я местонахождения всех этих мелочей. Они будто ждут, что я расставлю их по местам, а я будто жду их хозяйку, ещё надеясь, что она сделает это за меня. А главное – верю, искренне верю, что если сдвину хоть на сантим хотя бы одну её вещь, значит, распишусь перед всем миром, что больше её не жду.
В тот день, когда я перестану её ждать, она действительно уйдёт навсегда, оставив меня в этом холодном мире её вещей, каждая из которых всем своим видом демонстративно заявляет мне: «Это ты лишила меня моей хозяйки».
______
* Жестокое древнее западное племя варваров, часто использующее пытки при допросах пленных. Перен. Злые, жестокие люди, не перед чем не останавливающиеся при достижении цели.
** Детёныш сумчатого млекопитающегося животного; ареал обитания – Южное нагорье, откуда родом Пенни. Зд., разумеется, имеется в виду тряпичная игрушка.
______
Браганза как-то сказал: «Одиночество – это не когда ты ночью остаёшься один, а когда ночью ты не можешь оставаться один». Я одинока. Днём ещё ничего, а вот ночью…
Погасить свет меня может заставить только смертельная усталость. Сплю я до сих пор на Пенниной кровати. Ничто на свете не сможет заставить меня спать на чьём-то смертном одре, тем более Пеннином. К тому же с её кровати проще дотянуться до ночника. А в последние дни он для меня – главная вещь в комнате.
Забравшись в постель спиной к стене, я ещё раз обвожу комнату настороженным взглядом, укрываюсь с головой (только нос – наружу), а потом правой рукой осторожно, на ощупь дотягиваюсь до ночника. Главное здесь – успеть быстро втянуть руку назад как только потухнет свет. Пока что я не успеваю втянуть её достаточно быстро и вместе с рукой под одеяло проскакивает темнота. Темнота – синоним страха. Как бы плотно я не укутывалась в одеяло, всё равно этот страх окутывает меня ещё плотнее, холодит пальцы рук и ног и не даёт уснуть до зари. Каждую ночь я обречена слушать тишину, пока в комнате не начнёт сереть. Как только предметы начинают принимать свои привычные очертания, страх отступает. Повернуться на другой бок (оставив спину незащищённой) я ещё не могу. Зато уже могу прикрыть глаза. И дышать начинаю ровнее. Через пару минут я засыпаю, но вот высыпаюсь ли я?
Сегодня я в который раз проспала первый урок. Мой наблюдатель очень этим обеспокоен. По-моему, искренне. Он даже советовался по этому поводу с медичкой. Она присоветовала мне снотворное, но я скорее удавлюсь, чем стану принимать что-либо, прописанное ею. Как только придёт Лемм, отдам пилюли ему.
Он пришёл после отбоя. Заполнив собою всю комнату. И пустоту в моём сердце. Не оставив в нём места для страха.
В ту ночь я впервые заснула спокойно. Как убитая. Без сновидений, кошмаров, угрызений совести и подозрений.
А когда проснулась утром, он уже ушёл.
До следующего отбоя.
Из-за дождя физические упражнения проводили в спортивном зале. И, чтоб мы, не дайте Боги, не усмотрели в том что-нибудь хорошее, нас заставили сдавать нормативы. До нормативной недели ещё десять дней, но кого это волнует, кроме нас? Впрочем, наши волнения никому не интересны.
Нормативы сдаём в паре, замеряя показатели друг друга. Кто был моей парой до той злосчастной ночи, догадаться несложно. А сегодня моя «вторая половина» – веснушчатая рыжая девчонка из параллельной группы. У неё щербатая улыбка и спортивный костюм из дорогущего первоклассного полотна с забавным рисунком в виде бабочек. Она всё время хихикает без причины, строит забавные рожицы и, кажется, не прочь подружиться. В первых классах я была такой же: вечно улыбающаяся немного рассеянная добродушная дурочка, готовая дружить со всем светом. То, что эта «Бабочка» сумела такой и остаться вызывает белую зависть. Но я ещё не готова к новым серьёзным отношениям, потому намёки на продолжение знакомства предпочитаю не замечать.
Физические упражнения я не люблю. Зато люблю сладкое. А Пенни любила меня. Взаимной любовью. Так что с нормативами у нас проблем не возникало. А вот чего ждать от «Бабочки» я понятия не имею. Хотя в свете последних событий это беспокоит меня мало.
«Бабочка» лукаво улыбнулась и всё посчитала как надо. Я в долгу не осталась. По окончании сдачи нормативов напротив наших имён в журналах стояло «отлично».
После той ночи у меня внутри всё будто оцепенело. Зато мир словно с цепи сорвался. Окутав цепями меня. И тащит теперь за собою, как триумфатор североземского аборигена. Я чувствую, что не поспеваю за ним и каждое утро перед тем, как встать с постели, молюсь: «Только бы не споткнуться, только бы не споткнуться, только бы не споткнуться».
Потому что точно знаю: если упаду, сил подняться уже не хватит.
Каждое утро мир стаскивает меня с кровати, протаскивает через ванну и гардероб и вытаскивает на уроки.
- … и Великий воитель Мадотаротука поднял своё великое войско и отразил нападение подлого и вероломного душепродавца Авукероталенку. Разразилась великая сеча, и длилось то побоище тридцать лун! Плясали смертельный танец мечи булатные, летели с плеч головы знойные. И пала буйная голова великого воителя Мадотаротуку. И скорбью наполнились сердца его воинов. И мы скорбим вместе с ними и поныне…
Бла-бла-бла-бла. Это было бы интересно, кабы не было так долго. И так громко. И так часто. Мадотаротука, Авукероталенку, Кывардыку, Эстакогьдю, Пержсавлон… Бесконечная череда труднопроизносимых имён, смыслом жизни которых были свары и склоки. Ну какое мне дело до того, что лет эдак 500 назад какой-нибудь Мадотаротука решил захапать маисовое поле какого-нибудь Эстакогьдю? При этом перебили половину воинов в каждом племени и треть в соседнем – за компанию.
После того, как смерть переночевала на соседней кровати, ратная гибель древних предков (причём даже не моих) волнует меня мало.
Не желая признавать заслуги Мадотаротуку, я решительно достаю из-под тетрадного листа промокашку и с прямо-таки бунтарским вдохновением сочиняю «Оду человеческому эгоизму»:
- Ты слышала когда-нибудь о пинокаладу?
- Это когда стадо великовозрастных баранов прётся в горы на ночь глядя и носится там, сломя голову и обливая друг друга краской до победного конца краски?
- В общем, да. Поучаствовать хочешь?
- Лемм, я похожа на великовозрастного барана?
- Ну разве что на миленькую овечку, белую и пушистую. Которой хочется побегать по горам.
- Внешность обманчива. К тому же я дорожу своей милой жизнью. В последнее время, что правда, – чёрной и колючей.
- Это безопасно.
- Носится в потёмках по крутым склонам?
- У тебя будет фонарик.
- Ты хотел сказать «был бы»?
- Я хочу сказать «будет». И не надо смотреть на меня звериным взглядом, поверь, это не так уж и сложно.
- Я верю, что это несложный способ свернуть себе шею. Лемм, я просила тебя помочь мне сохранить жизнь, а не подыскать более экстравагантный способ с нею расстаться.
- Поверь, сохранение твоей жизни – первый пункт в списке моих жизненных приоритетов.
- Тогда на кой мы туда попрёмся?
- Поговорить.
- А сейчас мы чем, по-твоему, занимаемся?
- Ты когда-нибудь слышала, что даже стены имеют уши?
- Кто это сказал?
- Я это говорю.
- Лемм, если меня пытались убить… Глупо предоставлять им шанс для несчастного случая, ты не находишь?
- Они даже не узнают, что мы покидали колледжюнкер. Я попрошу какую-нибудь свою знакомую записаться в команду, а потом просто поменяю вас местами.
- И ты думаешь, кто-то станет подставляться из-за меня?
- Я хорошо попрошу, не волнуйся.
Нет, не сильна я всё-таки в математике. Утешает только одно: наш матментор не силён в логике.
- А теперь записываем задачу… С северо-запада на юго-восток летело n птиц. Нет, n – это мало, пусть будет z птиц.
Весь класс поспешно склоняется над тетрадями, тщетно пытаясь скрыть улыбки.
- Напомни мне ещё раз, что я здесь делаю.
Мы с Леммом в компании двух инструкторов и «стада великовозрастных баранов» трясёмся в старой крытой арбе по горному серпантину.
- Помогаешь мне спасать твою жизнь.
- А ты не можешь спасать её без моей помощи?
- Твой скулёж уже начинает мне надоедать.
- Вот погоди, я сломаю себе ногу… или руку… Вот тогда и начнётся настоящий скулёж, а это так – лёгкое повизгивание.
Лемм глубоко вздохнул и стиснул зубы. Я буквально чувствую, как он мысленно считает до десяти.
Вообще-то, он прав: я веду себя отвратительно. В конце концов, это не он пытался меня убить (хотя если я не перестану ныть – вполне возможно, что попытается), и в колледжюнкере действительно небезопасно вести серьёзные разговоры. А значит, надо последовать примеру Лемма: стиснуть зубы и терпеть.
Я глубоко вздохнула и обречённо попросила:
- Ты хоть правила мне объясни.
- В водный бой когда-нибудь играла?
- Это когда наполняют шарики водой и забрасывают ими всех встречных поперечных?
- Угу.
- Наш этаж подобные баталии на каждый Водяной* устраивает.
- Ну вот. Тебе выдадут такие же шарики. Только вместо воды в них светящаяся в темноте эмульсия. При попадании на кожу вызывает небольшое раздражение, поэтому в лицо стрелять запрещено, попадёшь – минус 10 очков. Кстати, не пытайся стереть её с одежды, только пятно разотрёшь. Если пятно небольшое, то лучше сними эту часть формы или выверни её наизнанку.
- А если большое?
- Тогда вылетаешь из игры. Пинокаладу проходит в заброшенном каменном городе на вершине Синоку**. Как приёдем на место, нас сразу разделят на команды, первая – пойдёт к Северным воротам, вторая – останется у Южных. По сигналу команды рассредоточатся и начнут потихоньку сходиться, попутно забрызгивая краской попавшихся по пути противников. И так до победного конца противников. Или краски. В каждой команде по семь человек, у каждого игрока по семь шариков и арбалет. Это такое устройство, чтоб не пришлось разбрасывать шарики голыми руками. – Лемм тут же на пальцах как смог объяснил мне, как пользоваться арбалетом, заправлять его и целиться.
- Как целиться я поняла, а вот как мне попасть?
- Просто надо прицелиться получше.
- Ты издеваешься надо мной.
- Слушай, тебе необязательно в кого-то попадать, тем более бегать по горам в поисках этого «кого-то» – а то ещё и впрямь сломаешь себе что-нибудь. Жизненно важное.
- А что обязательно?
- Обязательно – сразу же после сигнала – идти на Западную аллею, от Южных ворот – второй поворот по главной улице. Главное: не лезь ты, во имя всего святого, ни в какие пещеры. На этой аллее справа будут кованные железом ворота, за ними широкое подворье с полуразрушенным каменным домом, а за домом – языческое известняковое святилище, аккурат на краю утёса. Вот за этим святилищем я и буду тебя ждать. Если повезёт, то встретимся уже минут через пятнадцать после сигнала.
- Если повезёт, то мы будем в одной команде.
Лемм виновато улыбнулся:
- Не будем.
- Ты забыл сообщить мне какую-нибудь мелочь?
- В пинокаладу девочки играют против мальчиков.
Я тоже улыбнулась, впрочем не очень весело:
- Ты будешь первым, кого я «засвечу».
______
* Языческий праздник, цель которого – смыть грехи (в буквальном смысле) с себя и всех, кто в данный момент тебя окружает (независимо от их желания).
** Горный хребет на западе; каменный город – вид древнего поселения, главная особенность которого: большинство жилищ выдолблено прямо в скале.
______
Нет, не люблю я всё-таки физические упражнения. И обстановка не способствует появлению нежных чувств.
Где-то рядом ухнула какая-то ночная птица. Похоже, ей не нравится вся эта затея. А уж как она не нравится мне! Сердце болезненно колотится о грудную клетку. Руки, сжимающие арбалет, покрылись холодным липким потом. Во рту чувствуется привкус желчи. А ещё боты. Они больше размеров на пять, всё время норовят слететь с ног и при этом натирают щиколотки. И это в них я должна одолеть всех врагов?!
На языке крутится немало «лестных» слов в адрес Лемма и его мамы (которую я, честно говоря, ни разу в жизни не видала).
А вот интересно, какая она – главная женщина в жизни Лемма? Я знаю, что он – сын медерану*. Старший сын. И наследник. Поэтому он всегда такой властный, гордый, самоуверенный… и убийственно спокойный. В папку, наверное, пошёл. А то и вовсе ещё потвёрже камня** оказался. Какая же женщина может ужиться с двумя такими вот каменьями? Хм, самоцветными.
А я смогла бы?
Во имя, что за дурь лезет мне в голову?! Что-то явно надо менять. Либо дурь, либо голову.
Слева что-то глухо чиркнуло. Или показалось?
Я потихоньку, стараясь даже не дышать, как можно горизонтальнее привязала свой фонарик к ветке ракучи и зажгла его. Хрупкий женственный огонёк-маячок начал мерно покачиваться на ветру. Я довольно потёрла свои коварные ручонки и ползком припустилась к ближайшей каменной арке, забралась наверх и стала поджидать. Жертва оказалась особой благовоспитанной и долго себя ждать не заставила: через минуту мой соперник показался аккурат из-под моего укрытия. Он тоже передвигался ползком. Видимо арка и ему показалась отличным укрытием (на моё счастье, её нижняя часть), он заляг прямо под нею, пытаясь по траектории полёта фонарика определить моё местонахождение. А пока он его определял, я, не утруждая себя лишними движениями без всяких арбалетов просто скинула ему шарик на спину. Прямое попадание! Соперник взвыл. Да, согласна, неприятный сюрприз. Впрочем, сюрприз поджидал и меня.
- А, чтоб тебя! – донеслось прямо из-под арки и в следующее мгновение оттуда показалась голова второго врага. Похоже, ко мне прямо в руки карабкается ещё одно «счастье». Ползи, яхонтовый мой, ползи. И твоему товарищу «погибнуть» в компании будет не так обидно.
Хвала Лемму и его маме, что мой арбалет всё-таки заправлен (между прочим, его заботливыми руками). Пока мой соперник подтягивался, искал опору для левой руки и вытаскивал свой арбалет правой, я безжалостно залепила ему «снарядом» в грудь. От неожиданности он сорвался. С земли в мой адрес зазвучала (зачастила даже) «ласковая песня».
Физические расправы я не люблю ещё больше, чем физические упражнения, поэтому предпочла отпраздновать свою победу подальше от мною побеждённых.
______
* Титул вождя у южных племён – медеров; медеры экономически независимы, в плане науки уступают Внутренним Городам (занимающим ведущее место в данной отрасли), искусство носит самобытный характер; обладают крайне свободолюбивым менталитетом.
** Быть ещё твёрже камня, посл., о внутренних качествах человека. Превосходить кого-л. в чём-л.
______
Лемм меня уже заждался (чтобы прочитать это по его лицу, Высшие языки изучать не нужно). Я решила, что для моей же пользы его необходимо срочно чем-нибудь порадовать. Правда, способ для этого выбрала несколько странный:
- Тебе повезло, мой милый. По пути мне попалась парочка «великовозрастных баранов», и их встреча с моими «снарядами» разрядила напряжение, возникшее между нами при расставании.
- Олухи!
- Можешь считать, что новичкам везёт.
- Я лучше буду считать, что ты – тайный маэстро пинокаладу. Талант, который мне удалось раскрыть по воле слепого случая. Или моей дальнозоркой интуиции. Сразу же по возвращению в колледжюнкер запишу тебя постоянным игроком.
Он всё-таки издевается надо мной. Моя внутренняя ехидца не смогла спустить подобное:
- В свою команду? Или, может, хорошо попросишь командира женской?
Лемм недовольно поморщился, похоже, моё ехидство ему не по душе.
- Кстати, кто командир этих «олухов»? – проявила я интерес.
- Обычно я. Но сегодня я уступил эту почётную миссию Фролу.
- Что ж так?
- У меня нашлась миссия поприятнее. – Он хищно улыбнулся. – Раздевайся.
Я обеими руками судорожно вцепилась в арбалет.
- Чего?!
- Да что ж ты такая самовлюблённая! Не собираюсь я посягать на твою девичью честь.
- Тогда на кой?!
- Поговорить.
- А что, в одежде слышимость не та? Или настрой неподходящий?
- Это на случай, если кто-то случайно будет проходить мимо.
- Так вот на кой ты вытащил меня на эту гору: в долине обзор не тот! Вдруг кто-то из твоих дружков не разглядел бы там моих прелестей?!
- И это говорит мне девчонка, которая не постеснялась явиться голяка в мужской предбанник!
- Там было тепло, а здесь холод куцый!
- Ну так я тебя согрею, – и Лемм с коварной усмешкой начал раздеваться.
- Помечтай, самовлюблённый ты мой.
Лемм вздохнул и, не переставая скидывать одежду, принялся подробно растолковывать мне ситуацию:
- Понимаешь, детка, разговор у нас будет долгий, а местечко это не такое уж и укромное. Мы с тобой сейчас в разных таборах, и если нас застанут мило воркующими на этой романтичной полянке, разговоров не оберёшься. А лишние разговоры тебе сейчас ой как ни к чему. Растрезвонят во все концы, что мы тут заговоры плетём, а то и ещё чего похлеще. Тебя здесь никто не знает, зато весь колледжюнкер знает, в чьей спальне я провожу ночь напролёт уже третий раз подряд. Какой-нибудь умник сложит два плюс два – и твои злопыхатели не только узнают, что ты покидала территорию интерната, но и что я подрядился тебе в защитники. Они найдут способ нейтрализовать меня, и ты останешься одна. Хочешь рискнуть? Нет? Тогда – раздевайся. Надо, чтоб если кто-то нас здесь заметит, ему даже задумываться не пришлось, чем это мы тут заняты. Полюбились – разошлись. Всё просто и понятно.
Я скрипнула зубами (да так, что едва их себе не сломала) и в раздражении кинула в него арбалетом (хорошо хоть незаправленным). Этот самоуверенный нахал даже не пригнулся, поймал оружие одной левой и замер в ожидании представления.
- Отвернись, – процедила я сквозь зубы.
- Да чего я там не видел? Особенно после нашего последнего… разговора… в предбаннике.
- Ах так!
Я отступила на шаг назад и заскользила по его нагому телу медленным оценивающим взглядом. До самого интересного я доскользить не успела.
- Да вех с тобой! – и Лемм демонстративно (а, может, обиженно) повернулся ко мне спиной.
Нагой Лемм с арбалетом на плече смотрелся аппетитно даже со спины. У меня зачесались руки. И кое-что другое.
Люди добрые, держите меня!
URL записи
01.02.2011 в 00:04
Пишет dora_night_ru:>То, что меня освободит. Пролог.
Разгребаю старые записи. Может, хоть это заставит меня их дописать?
Название: То, что меня освободит
Автор: dora_night_ru
Фэндом: оригинальные произведения
Пейринг: там по ходу видно будет
Рейтинг: R (ну, мне тогда так казалось)
Жанр: экшен, POV, ангст, hurt/comfort
Warning: самый ужасный, какой только может быть - это ГЕТ!
Статус: в процессе (и довольно давно)
Саммари: «- В моём понимании Бог – это то, что делает меня свободной. Свободной от традиций, обычаев, предрассудков, предубеждений и лжи. Свободной в выборе, правах и свободах. Свободной поступать так, как это выгодно мне, а не как требуют от меня самомнение и миропонимание других.
- Это, скорее, вера.
- Нет. Вера для меня – это убеждённость, что рано или поздно этот момент настанет.
- Момент истины, – Браганза усмехнулся. – Хорошо бы ты была к нему готова.»
читать дальше
Пролог
В Книге Книг написано, что правда освобождает дух. Но иногда она освобождает дух от тела. И, кажется, я близка к подобной свободе.
Два месяца назад я была несвободной воспитанницей колледжюнкера , связанной по рукам и ногам догмами чести, морали и долга. Два месяца назад у меня было достаточно друзей, чтобы груз этих догм не казался мне тяжёлым.
Два месяца назад у меня не было врагов.
Кажется, всё это было в прошлой жизни. А в этой – казематы Аттики, злобные рожи охраны и маячащая на горизонте «пожизненная ссылка». Наверное, всё-таки ссылка. Хотели б убить – давно б уже лежала в могилке.
Я ещё раз посмотрела на две лежащие у меня на ладонях коробочки, просчитывая в уме возможные варианты. В этих коробочках лежат две пилюли. Их дали мне двое друзей. Старый и новый.
Старый – друг ещё моих родителей, он знает меня с колыбели. Он всегда словом и делом помогал мне в трудную минуту. У него есть спокойствие мудрости.
Нового я знаю без году неделю. Это его советы помогли мне очутиться в этом мрачном каземате. У него есть мятежность, присущая всем ищущим.
Один из них предал меня. Это значит, что в одной из пилюль – яд. А в другой – свобода. Мне надо выбрать. Надо. Это выбор между старым и новым другом, между прошлым и будущим.
Я положила в рот жёлтую пилюлю и судорожно глотнула. Утешало только одно: если я ошиблась, то это последняя ошибка в моей жизни.
Весьма кстати вспомнились слова Светлейшего Хайяма:
Знайся только с достойными дружбы людьми,
С подлецами не знайся, себя не срами,
Если подлый лекарство нальёт тебе – вылей!
Если мудрый подаст тебе яду – прими!
С подлецами не знайся, себя не срами,
Если подлый лекарство нальёт тебе – вылей!
Если мудрый подаст тебе яду – прими!
Я надеюсь, что тот, чью пилюлю я приняла, был мудрым человеком, потому что, по-моему, я умираю.
URL записи
То, что меня освободит. Часть первая.
01.02.2011 в 00:06
Пишет dora_night_ru:То, что меня освободит. Часть первая.
Название: То, что меня освободит
Автор: dora_night_ru
Фэндом: оригинальные произведения
Пейринг: там по ходу видно будет
Рейтинг: R (ну, мне тогда так казалось)
Жанр: экшен, POV, ангст, hurt/comfort
Warning: самый ужасный, какой только может быть - это ГЕТ!
Статус: в процессе (и довольно давно)
Саммари: «- В моём понимании Бог – это то, что делает меня свободной. Свободной от традиций, обычаев, предрассудков, предубеждений и лжи. Свободной в выборе, правах и свободах. Свободной поступать так, как это выгодно мне, а не как требуют от меня самомнение и миропонимание других.
- Это, скорее, вера.
- Нет. Вера для меня – это убеждённость, что рано или поздно этот момент настанет.
- Момент истины, – Браганза усмехнулся. – Хорошо бы ты была к нему готова.»
читать дальше
Часть первая
Если ваша жизнь начала набирать скорость, не радуйтесь раньше времени. Возможно, она просто пошла под откос.
Жизненное наблюдение
Жизненное наблюдение
Я лежала на нарах и перебирала в памяти события прошедших двух недель, ставших в моей судьбе роковыми. Снова и снова пыталась я понять, кто запустил в меня тот снежок, превратившийся через пару дней в снежный ком. Кто из моих друзей так невесело пошутил надо мной?
Я рано осталась сиротой. Возможно, будь мои родители живы, «чаша сия миновала» бы меня. Но они погибли при землетрясении, когда мне было четыре годика. Мою дальнейшую судьбу решал друг семьи – «философ, фитофил* и просто феерически фантастический человек» (так говорил мой папа). Гоноре Браганза был гением, он решал вопросы мирового масштаба за минуту, мою судьбу решил за две. Вот так в четыре года я и оказалась в закрытом учебном заведении усиленного наблюдения за поведением**. Может показаться, что Браганза просто сбыл меня с рук, закинул в интернат строгого режима и забыл обо мне. Но это неправда. Он регулярно навещал меня (чаще, чем большинство родных родителей), всегда брал на каникулы, стремясь устроить мой досуг с пользой для тела и ума (он – философ, ему это запросто), никогда не забывал о моём дне рождения или именинах. Да и учебное заведение он выбирал, руководствуясь престижностью диплома, а не строгостью обращения с воспитанниками. Он был образцовым опекуном. Мне не хочется верить, что он предал меня. Но кто-то ведь предал. И чтобы понять кто, я снова мысленно возвращаюсь на месяц назад.
В тот день, когда убили мою подругу. Потому что хотели убить меня.
Нет, ещё раньше… В тот день, когда я почувствовала себя приболевшей. И это почему-то очень напугало нашу медичку.
Нет, всё-таки ещё раньше… В тот день, когда заварилась эта каша…
______
* Любитель растений (лат. phyton – растение, philos – друг, любящий).
** Здесь, видимо, речь идёт об Айтарском имперском колледжюнкере – лучшем учебном заведении Внутренних Городов, учебная программа которого включает и вводные (первые два) семестры инита – учебного заведения высшего звена. Славится также своими Медицинскими Лабораториями, разработки которых ежегодно спасают тысячи жизней. Принимают детей с 6 лет. По всей вероятности, главную героиню в столь раннем возрасте «друг семьи» устроил туда по блату.
______
Я часто просыпаюсь часа в четыре утра. Это время, когда погибли мои родители. Нет, мне не снятся кошмары, просто я просыпаюсь как от толчка и даже не пытаюсь больше заснуть.
В ту ночь я тоже проснулась рано: мой будильник показывал 4.15, до подъёма оставалось три с половиной часа.
Я как всегда отправилась «где-то шататься». Так говорит моя соседка по комнате – Пенни. Уж её-то сон ничто не может потревожить, она спит как убитая и просыпается ровно через 15 минут после звонка будильника. Именно поэтому её часы спешат на 5 минут, она как бы «тихорит» у времени эти минутки, чтобы всё-таки успевать вовремя.
Я умылась, натянула свитер поверх ночной и пошлёпала «шататься» по пустым коридорам родной alma mater.
На моё семилетие Браганза купил мне мягкие тапочки-васюки*. Ходить в них не очень удобно, зато благодаря мягкой подошве я ступаю практически бесшумно, не боясь потревожить дежурных.
Колледжюнкер ещё спит. Точнее, спят его верхние этажи. Первый этаж никогда не спит: там технические помещения, всякие котельные, паровые и разные кладовые. А ещё там кухня. Готовят не очень, но помногу. В тамошних котлах беспрерывно кипят бульоны, компоты и прочие варева. И также беспрерывно, в четыре смены, кипит там жизнь. Но об этой жизни воспитанницы знают лишь понаслышке: нам туда нельзя. Мы живём на предпоследних этажах, за стальными решётками, под неустанным присмотром менторов. Эти порядки неизменны уже 107 лет.
Я перехожу из одного коридора в другой, сливаясь с тишиною. В нашей «обители» пять пятиэтажных корпусов, соединённых между собой по третьему этажу переходами-макаронинами. Два здания совсем новые, это библиотека и ещё один жилой корпус, им нет ещё и 10 лет. По сравнению с возрастом самого коллеждюнкера это немного. Между корпусами сад: много зелок и парочка вашт**.
Я подхожу к переходу и останавливаюсь. Дальше мне нельзя. Переходы стеклянные – меня могут заметить. Даже в дневное время перейти из одного корпуса в другой можно только по ученическому пропуску: охранник сверяет номер группы с расписанием и только потом выпускает из корпуса, причём у противоположного поста вся процедура повторяется снова. Свободно переходить из корпуса в корпус можно только, если ты – хранитель***. Как правило, охрана даже не спрашивает причину «миграции». А если и спросят – так у нас от честности прививки.
Сейчас пост пуст, но стоит мне «засветиться» в переходе, как охранник из сада тут же поднимет тревогу, и у противоположного поста меня будет ждать «торжественная встреча», да и на этот быстренько сбегутся бравые ребята. Поэтому я замираю у поста, не решаясь пройти и не желая возвращаться. Я просто выглядываю вниз. Я не видела землю, простую землю, четыре месяца. Нас никуда не пускают и никуда не вывозят. У нас даже физическая зарядка – на крыше. Именно поэтому во время каникул я ношусь по земле как оголтелая: топчу снег, мешу грязь, вываливаюсь в траве. Даже Браганза не в силах меня унять.
Я стою в ступоре полчаса, не меньше. Покинуть свой пост (каламбур получился, вся моя жизнь – сплошной каламбур) меня заставляет обход. Надо уходить. Если застукают – затаскают по директорам и психоаналитикам, накатают донос Браганзе. Он промолчит, но посмотрит так, что мёртвого проймёт.
Я тихо, как грызунишка в тапочках-васюках, пробираюсь назад в спальню.
До подъёма ещё три часа. Повторять уроки – лень. Свет включить нельзя: сразу же прибежит дежурная.
Я беру альбом, сажусь на подоконнике (плевать на охрану) и начинаю выводить на бумаге линии своей жизни. Они получаются путаные, кривые, но длинные. Это не может не радовать: значит, ещё лет 10 протяну.
В полседьмого мне наконец-то надоедает маяться дурью и я иду спать. Правда, мне это уже не поможет: всё равно весь день буду ходить, как сонная муха, – но, как ни крути, а заняться больше всё равно нечем.
______
* Васюк – млекопитающее семейства кошачьих с очень острым зрением. У южных племён – священное животное.
** Зелка – род хвойных вечнозелёных деревьев; вашта – род древесных розоцветных растений (период цветения – третья-четвёртая южная луна).
*** Имеется в виду ответственный за учебный журнал группы, т.е. «хранящий» его.
______
Звонок звучит как пушечный выстрел. И я сплю дальше, как убитая. Пенни торопится первой занять ванную.
В пятнадцать минут девятого хочешь, не хочешь приходиться вставать. Я буквально выпихиваю Пенни из душа. Если этого не сделать, она просидит там часа два: по гороскопу она водный знак, поэтому воду любит.
В девять мы на уроках, в сотый раз слушаем о лингвистических словарях и способах построения в них словарных статей. Указатели алфавитные и систематические, глухие и аннотированные, простые и комбинированные и плюс к этому, для полного счастья, указатели с подуказателями. Я готова взвыть от тоски.
- Милачька, – раздаётся над ухом пронзительный голосок нашей менторки по литературному искусству Гедды де Ост, – здесь вам не изба-мечтельня, здесь надабно учиться. Сколька бы вы не мечтали о своём благавернам, экзамен он за вас не сдаст. Разве что толька в мечтах. – Наша менторка – южанка, она часто произносит «а» вместо «о» и чётко, с особым усердием выговаривает взрывные звуки. Её любимое обращение – «милочка», причём «ч» она затягивает и всё время старается смягчить, будто от этого смягчится смысл и самого язвительного замечания.
Я с деланным усердием склоняюсь над книжкой. И тут звенит спасительный звонок. Он спасает меня всегда: либо от скуки, либо от «двойки».
- Задержитесь, – велела метра* Геда. – Завтра у вас экскурсия в Агу. Программа экскурсии утверждена, с занятий вас снимут. Надеюсь, вы ацените добрае к вам отношение. И некаторые из вас, – её взгляд остановился на нас с Пенни, – пересмотрят своё поведение. Иначе эта экскурсия может стать для них последней. Им ваабче будет запрещено покидать территорию колледжюнкера.
Мы с Пенни поёжились, но благоразумно решили промолчать.
______
* Вежливое обращение к особе женского пола; так же, как «метр» – к особе мужского пола.
______
По меткому замечанию одной из девочек, после четырёхмесячного заточения даже экскурсия по отхожим местам Родины будет интересной, но в Аге действительно есть на что посмотреть.
Вы сами-то бывали когда-нибудь во Внутренних Городах? Нет? Вы многое потеряли. Нигде больше не найдёте вы такого тонкого сочетания древней культуры и ультрасовременных технологий. Величественные религиозные храмы, которые выглядят как неоздания модернизма; и исполинские жилища, которые выглядят как археологические донашевековые реликты. Гремучая смесь авангардизма и пещерной живописи (хвала небесам, по крайней мере, пещерные нравы остались в прошлом). Извечное стремление человеческого существа быть «животным общественным и политическим», сохраняя при этом свой эгоиндивидуализм. Да, здесь стоит побывать.
Гвоздём программы стало посещение императорского дворца Феодотов.
Сначала сады, сады, сады; потом фонтаны, фонтаны, фонтаны… Возле сто восемнадцатого по счёту фонтана я и увидела этот венец Творения. Я только что повздорила с Пенни из-за какой-то ерунды и поэтому шипела на весь свет. Он тоже выглядел не очень дружелюбно: злобно журился и нервно мял губы. Наши взгляды встретились на секунду, соединив наши судьбы «на многие лета». Но тогда я ещё не знала об этом…
Между нами будто молния промелькнула. Он резко развернулся и стремительно зашагал прочь. Я хмыкнула, пренебрежительно пожала плечами… и устремилась следом. Он поджидал меня на соседней аллее, молча взял за руку и потащил куда-то. Не очень хорошо помню, как именно мы очутились в какой-то комнате, как он впервые поцеловал меня.
До этого дня я часто представляла себе свой первый раз. Ничего общего с тем, что мог предложить мне этот парень.
После этого дня я часто спрашивала себя: какого духа? Что это было? Судьба, рок или временное помутнение рассудка? Или, может, помутнение – постоянное, просто я, как все сумасшедшие, «мутности» своего рассудка предпочитаю не замечать? Как говорится, своё не пахнет. Не знаю. Честное слово, не знаю. По правде говоря, мне стоило уйти.
Тогда почему я осталась?
Моё наказание за самовольную отлучку закончилось через месяц. После карцера наша с Пенни «келья» показалась мне хоромами. Я приняла ванну (душем была сыта уже по горло), переоделась в цивильное, обулась в «васюков» и отправилась наносить визиты.
Я умудрилась оббежать весь колледжюнкер за два часа. За это время я каким-то непостижимым образом перецеловала и переобнимала всех воспитанниц, весь персонал и даже часть охраны. На третьем часу жажда общения, наконец-то, начала утоляться, а на четвёртом – я почувствовала, что начинаю захлёбываться, робко освободилась из очередных объятий и, счастливая и умиротворённая, побрела в свою комнату.
Накануне мы с Пенни проболтали до полуночи, и одна из нас забыла завести звонок. Не будем показывать пальцем кто. К счастью, во мне сильно развиты инстинкты: в пятнадцать минут девятого я бессознательно, но встаю и, не открывая глаз, на ощупь пробираюсь в ванную. В это время желудок стремительно подскакивает прямо к горлу. К счастью, санузел у нас сдельный: туалет под рукой. Пенни называет это «обниматься с унитазом», но через пару минут мне начинает казаться, что мы с ним уже занимаемся любовью. Да, отвыкла я, видимо, от нормальной пищи.
Я безжизненно падаю на кровать. Мой взгляд невольно падает на часы: половина девятого. Успеем или не успеем мы с Пенни «добежать до кайенской границы»? Во мне просыпается бес, и он хочет разбудить мою подругу. По-своему.
С невозмутимым видом я опрокидываю на мирно спящее дитя ковш воды. Холодной, между прочим. Оставшиеся полчаса уходят на визготню и истерики.
За опоздание меня снова ждёт наказание. Правда, на этот раз мне не придётся коротать его в гордом одиночестве. Но и не в компании тоже – учениц одной группы никогда не ставят вместе, даже на отработках. Кто-то очень умный считает, что это снижает производительность труда. Ему виднее, эксплуататору несчастному.
Работать задарма я никогда не любила. Да и работать вообще тоже. Желая оттянуть неизбежное, я решила надавить на жалость и перед дежурством забежать в медичную пожаловаться на утреннюю тошноту. Медичка презрительно фыркнула, смерила меня уничижительным взглядом своих крысьих глазок, но проигнорировать жалобу не решилась: выдала какое-то горькое снадобье и, видимо желая отбить у меня охоту беспокоить её снова, взяла кровь на анализ – при этом, казалось, готова была мне палец откусить. Под конец своего пребывания в медицинском кабинете я даже стала сомневаться: мне отсюда на отработки или в морг? В конце концов, я выбрала отработки и, скрепя сердце, отправилась драить парты. Хорошо, хоть не туалет.
На втором часу трудов праведных у меня закончился моющий порошок. По пути в кладовую меня перехватила дежурная, принесшая благую весть: я свободна. Неимоверным усилием подавив крик радости, я не спеша, со всем оставшимся у меня достоинством направляюсь к себе. Но тут некстати совесть напоминает мне о Пенни. В общем-то, совесть беспокоит меня редко, но уж если осчастливливает визитом, то лучше сделать, как ей угодно – тогда есть шанс отделаться малой кровью. Сейчас ей угодно, чтобы я подменила подругу. Подруга у меня самая лучшая, а совесть – самая вредная, поэтому вместо своей комнаты я отправляюсь «в гости».
Оказалось, что Пенни полчаса назад переправили на уборку в спортивный корпус. Когда я представила исполинские стены, окружающие спортивную площадку, мне очень захотелось плюнуть на всё и пойти спать. Но в этот момент совесть моя заголосила прямо-таки нечеловеческим голосом и ради собственного спокойствия я вынуждена была исполнить долг дружбы.
Уговаривать Пенни пойти отдыхать вместо меня не пришлось. Стало даже как-то обидно. А после слов: «Я на твоей кровати лягу – моя, наверное, до сих пор сырая» – и вовсе захотелось послать её куда-нибудь весьма и весьма далеко. Видимо, догадавшись о моих чувствах, Пенни быстренько ретировалась, и я осталась один на один с тремя ваклями* грязных стен.
______
* Средняя мера длины.
______
Стена закончилась как-то внезапно. Дальше начались турники. Я поймала себя на том, что по инерции намыливаю перекладины. Вот уж воистину, после пяти часов работы левая рука перестаёт ведать, что творит правая. Быстренько поумерив трудовой пыл (который тут же превратился в пыль), я собрала моющие принадлежности (наверняка, их выдали под расписку) и отправилась в кладовую.
Завхоз дремала под свистовую колыбельную в исполнении собственной сопатки. Будить уставшую труженицу было как-то неловко. Но другая, в сто раз более уставшая труженица сама была не прочь поспать. Завхоз был разбужен. Принадлежности сданы. Расписка закрыта. Я свободна.
К кровати Пенни я пробралась на ощупь. С трудом избавившись от обуви, неимоверным усилием воли заставив себя таки стянуть левый носок и наплевав на правый, я рухнула на кровать, как подкошенная. Спать оставалось всего ничего. Прежде, чем окончательно закрыться, веки ещё несколько раз моргнули по инерции, с каждым разом поднимаясь всё медленнее и медленнее, а опускаясь всё тяжелее и тяжелее. Ещё один, последний, взмах ресниц и я, наконец…
В этот момент южная луна вышла из-за тучи, осветив фиолетовым светом кровать напротив. Мою кровать. Мою подругу. Её коленку, выглядывающую из-под моего одеяла. Её руку. Её сведённый судорогой рот. И эти стеклянные глаза…
Серый рассвет. Какие-то серенькие людишки, заполонившие собою всю комнату. Сероватый гул, разъедающий ушные перепонки, словно серная кислота. Всё серое! серое! серое! И только в глазах опять чернота.
Сизый рассвет. Те же люди. Тот же гул. Медичка собирается сделать мне укрепляющий укол. Её крысьи глазки. Полные злобы, ненависти и страха. Этот взгляд приводит меня в чувство, будто она меня ушатом холодной воды окатила, – и я в страхе, абсолютно инстинктивно отдёргиваю руку.
- Оставьте, с нею потом. Тут бы эту кашу расхлебать.
И вся толпа как по приказу отодвигается назад. А я остаюсь сидеть на Пенниной кровати, словно мореплаватель, выброшенный на необитаемый остров. На остров, ещё вчера принадлежавший моей подруге. Весёлой. Верной. Лучшей. Мёртвой…
Никто не пытается утешить меня, вывести из комнаты или хотя бы отвлечь. Все будто забыли обо мне.
И за это я восхваляю Богов и Светлейших.
Вправо-влево. Вправо-влево. Вправо-влево. Чёрные штрихи ложатся друг на друга. Постепенно моя левая туфля начинает мерцать чёрной кляксой. Я начищаю туфли к панихиде.
С той ночи у меня больше не темнеет в глазах. Вместо этого темнеет всё вокруг: кровать тем же утром задрапировали чёрным полотном, вчера в комнате повесили чёрные драпри*, сегодня в траур оделась я сама. Чёрное платье, чёрный передник, чёрные чулки, чёрное нижнее бельё и даже панталончики темнее ночи. Единственное яркое пятно – тапочки-васюки. Но я уже готовлю им замену.
В голове рефреном крутятся сложённые мною же стихи:
Темнота и холод.
Тишине внимаю.
Почему ушла ты?
Я не понимаю.
Мы так долго вместе
Жили и мечтали.
Думала – навеки.
А теперь одна я.
Темнота и холод
В сердце поселились,
В тишине гнетущей
Я вдруг заблудилась.
В тишине той мрачной
Навсегда осталась
В день, когда тебя вдруг
На земле не стало.
Тишине внимаю.
Почему ушла ты?
Я не понимаю.
Мы так долго вместе
Жили и мечтали.
Думала – навеки.
А теперь одна я.
Темнота и холод
В сердце поселились,
В тишине гнетущей
Я вдруг заблудилась.
В тишине той мрачной
Навсегда осталась
В день, когда тебя вдруг
На земле не стало.
Щётка замерла в сантиме** от туфли. Есть кое-что, что я хочу понять. И понять сейчас, пока ещё не поздно.
Я резко встаю. Вперёд. Через двери. По коридору. По ступенькам вниз. По коридору. По ступенькам вверх. И всё время вперёд.
На меня оборачиваются. Провожают взглядами. Мои чёрные одежды похлеще любого транспаранта, они будто кричат всем встречным и поперечным, что я – та самая, соседка покойницы из третьего корпуса. И все уже знают. Знают кто, когда и официально почему. Знают больше, чем я. И шепчутся об этом у меня за спиной. Но сегодня впервые за последние несколько дней я не обращаю внимания на шепотки и взгляды. Мне просто нет до них дела. Потому что впервые за последние несколько дней дело у меня есть. Срочное. Важное. Нужное. Мне нужно знать кое-что. И я знаю, кто мне в этом поможет.
______
* Драпри – занавеси со складками, преимущественно из тяжёлой ткани.
** Малая мера длины.
______
Он самый-самый. Первый везде и во всём. Лучший. А ещё у него есть хобби: говорят, что он знает всё, что хочет знать. И я надеюсь, что он захочет узнать то, что хочу знать я.
Лемм. Единственный и неповторимый. Днём – внушающий чувство неполноценности представителям своего рода, а ночью превращающийся в наваждение для представительниц противоположного. И не без оснований. Осчастливливать женщин – его призвание. А их призвание – терять из-за него голову, с рассудком вместе.
Пенни по нему сходила с ума. Поэтому-то о своём уме я и помалкивала. Ссориться с подругой из-за шкуры неубитого животного – глупо и вредно для нервов. Впрочем, в прошлом году у нас с ним наклёвывалось кое-что. Однако, неплохо зная репутацию Лемма, можно было смело утверждать, что это «кое-что» на одну ночь. Скорее даже часть ночи (девчонок у нас много – плюс женская часть менторского и обслуживающего состава – а Лемм всего один. Петух на весь курятник). И хоть по слухам это «кое-что» представляло собой нечто, я решила, что рай на одну ночь не стоит пожизненного ада, который мне устроит Пенни, когда узнает. В том, что она узнает, я не сомневалась: мир, он ведь не без добрых людей, а о её чувствах к Лемму знала половина колледжюнкера, как и о нашей дружбе. Так что донесут непременно, а ничего хорошего из этого треугольника выйти не могло. И пусть Лемм – самый лучший любовник, но я считала себя хорошей подругой, а лучшее – враг хорошего. Поэтому о всяких там моих с ним «клёвах» я помалкивала.
И не стоит думать, что я пользуюсь смертью подруги, дабы вновь попытать счастья. Сейчас меня интересует не его призвание, а его хобби. Маленькое и не всегда безобидное.
Лемм с парочкой приятелей играли в мяч. На высоте одного метра над землёй перпендикулярно полу было привинчено кольцо по диаметру немногим больше диаметра мяча – кожаного мешка размером с человеческую голову, набитого мелкой галькой и опилками. Задача игроков, ясное дело, – забросить мяч в кольцо, за что их команде насчитывается очко. После первого очка кольцо поднимают на один метр. И так до пятиметровой высоты. Казалось бы, чего проще? Казалось бы… но нет! Попробуй-ка просто добросить мяч до кольца, а уж, чтобы попасть в заветное отверстие на четырёх- или, не дайте Боги, пятиметровой высоте – даже не мечтай. Это удел чемпионов.
Лемм был чемпионом. Четвёртое попаданье за игру. Болельщицы сладострастно взвыли. От этого звука у меня свело зубы и мне тоже захотелось потихоньку взвыть от отвращения. Впрочем, выли они не из-за заработанного Леммом очка, просто в финале*, когда страсти достигают апогея, разгорячённые парни предпочитают играть без туник, и Лемм как раз сбросил свою. Зрелище, я вам скажу, не для слабонервных. У меня, к примеру, нервы слабые, так что я, не долго думая, отвернулась. От греха подальше.
Последний мяч, он трудный самый. Ждать пришлось долго. Вот только чего ждать, если из возможных пяти очков четыре – уже у команды Лемма?
От криков игроков и завывания болельщиц уже болели уши, терпенье подходило к концу, а в сердце закрадывалась тихая ненависть к спорту вообще и к данному конкретному виду в частности. Я уже готова была плюнуть на всё и пойти назад, в спасительную тишину нашей с Пенни «кельи», когда младший брат Лемма забросил последний мяч.
Из всех присутствующих я взвыла радостней всех.
______
* Игра идёт до пяти очков. Финалом называется промежуток игры между четвёртым и пятым, финальным, очками.
______
После игры парни направились в баню. Если хочу поговорить с Леммом немедля, мне прямая дорога туда же.
Горячий пар в сочетании с разгорячёнными мужскими телами – это тот ещё коктейль. Во всяком случае, пот прошибает с первого «глотка». Вместе с потом пришло осознание того, насколько не в тему здесь мои траурные одежды. Чтобы иметь хоть что-то общее со здешними обитателями, я решила раздеться. Впрочем, раздевшись, я поняла, что как раз ничего общего у нас и нет: моё чисто женское тело среди местных мужских конституций явно не совсем уместно. О чём явственно сказали мне их косые взгляды. Хорошо хоть пар густой – взгляды не так заметны.
Я опоздала: Лемм уже разделся. Но бес во мне, плотоядно лыбясь, довольно закивал головой: «Да нет, подруга, ты как нельзя вовремя». Я посоветовала бесу заткнуться и робко тронула Лемма за плечо.
Просто сказать, что он удивился, обнаружив меня голой посреди мужской бани (верней, предбанника) – это всё равно, что ничего не сказать. Впервые в жизни парень потерял дар речи из-за моего обнажённого тела. И это было лестно. До того момента, пока этот дар к нему не вернулся.
- Цеци, милая моя, с тобой всё в порядке?
Таким тоном обычно разговаривают с душевнобольными. Да ещё это имя. В полном варианте – Цецилия, с ударением на второй слог, – оно звучит довольно неплохо, а вот все уменшительно-ласкательные от него – никуда не годятся. «Цеци», к примеру, вызывает у меня стойкую ассоциацию с южноземельной живородящей, да ещё к тому же кровососущей, мухой. А ассоциировать себя с уродливым насекомым, переносящим болезни, – то ещё удовольствие. Точнее, неудовольствие. Впрочем, есть ещё варианты. «Цели», например. Чувствуешь себя при этом частью стратегического плана. Можно ещё «Цили», но хрен редьки не слаще. Браганза смеётся, что у меня весьма «цельное» имя. Я тоже не прочь посмеяться. Но только в тесном семейном кругу.
Ничего удивительного, что мой ответ прозвучал несколько язвительнее, чем предполагалось вначале.
- Лемм, умный мой, я стою голяка в мужском предбаннике, симулируя сумасшедшую перед самым популярным парнем колледжюнкера. В чём конкретно ты усмотрел порядок?
Надо отдать ему должное: он покраснел. Я только надеялась, что это от смущения, а не с досады.
- Что случилось?
Положительно, этот тон мне нравится больше.
- Помоги мне.
На секунду он растерялся.
- Как? Собрать её вещи? Ответить на письма с соболезнованиями?
Я отрицательно покачала головой.
- Вещи я уже собрала. – Вру, и не подумала даже. – На письма будут отвечать родные. – Искренне на это надеюсь. – Помоги мне в другом. Почему она умерла?
- Потому что все мы смертны, а у неё к тому же было больное сердце.
- Ложь. Больное сердце у меня – часто ангиной болела в детстве, а она – здоровая, как лошадь. Была.
- Я лично видел заключение по вскрытию: «закупорка левого клапана».
Меня охватила холодная дрожь, хотя ещё секунду назад прошибал горячий пот. Что-то такое, весьма нехорошее, о моём левом клапане было написано в моей медицинской карте. Которая находится в медичной. В полном распоряжении медички. Которая испытывает ко мне что-то весьма нехорошее.
- Лемм, – я судорожно вцепилась в его предплечья, – послушай, просто послушай! Может, это прозвучит дико, может, это последствия потери Пенни или преждевременная истерика по случаю приближающихся ежемесячных «красных дней календаря»… – я перевела дух, прибрала свои руки и заговорила чётче, – но у меня такое чувство, что убить хотели меня.
Лемм откинул волосы со лба.
- А я не говорил, что её убили. И вообще: что за умозаключение такое? Моя подруга умерла – значит, меня хотели убить. Вот она, женская логика.
Во мне некстати проснулась феминистка.
- По крайней мере, понятие женской логики существует в природе. А вот о мужской ни разу не слыхала! – Вообще-то, это не мой аргумент, но, думаю, Пенни была бы не прочь мне его одолжить.
Дискутировать на тему зарождающегося «женского вопроса»* Лемм не любил, а в данной ситуации и вовсе, видимо, посчитал неуместным. Поэтому предпочёл просто согласно кивнуть головой, мол, твоя взяла.
- Хорошо, детка. Но почему ты так решила? Только не говори, что у тебя был вещий сон или пасьянс так разложился – иначе схвачу в охапку, отнесу в бассейн и брошу в воду. А вода там, между прочим, ледяная.
На счёт «охапки» мой внутренний бес был совсем не прочь, а вот на счёт всего остального решительно заявил своё категорическое «нет», так что я поспешила объяснить:
- Понимаешь, всё слишком странно. Проблемы с сердечным клапаном, причём именно левым, у меня. И постель была моя. Накануне я была в медичной, и… Может, это женская логика, а, может, женская интуиция, предчувствие или что там ещё, только… Взгляд нашей медички, уже там в нашей с Пенни комнате – уж очень он мне не понравился. Так не смотрят на подростка, который полчаса назад нашёл на своей кровати мёртвую подругу. Может, ей не нравятся русые. Может, у меня самой взгляд не очень… Только она взрослый ответственный человек и свои эмоции, тем более в подобной ситуации, контролировать просто обязана. У нас элитарное заведение, истеричек с улицы сюда не берут. Что во мне могло настолько вывести её из себя?
- Может, тебе просто показалось.
Настала моя очередь согласно кивать головой:
- Хорошо, может, просто показалось. Но я просто подросток. Я просто осталась одна. И я просто боюсь. Хотя поверь, всё это «просто» только на словах. А на деле – ночные кошмары и дневные подозрения. С кошмарами ты не поможешь, а вот с подозрениями… Лемм, помоги мне. Не поможешь ты – никто не поможет.
Мимо прошли двое парней. Сально заулыбались и противненько так захихикали. Они уже были у меня за спиной, когда я услышала: «Бедный Лемм, нигде ему нет покоя», а в ответ завистливое: «С чего ты взял, что он бедный? Я вот, к примеру, совсем не прочь, чтоб мне такая вот потёрла спинку». Мне стало лестно, а вот Лемму – досадно. Он прижал меня спиной к деревянному шкафчику и как мог загородил своим телом, нависая надо мною, подобно утёсу. Его тёплое дыхание приятно защекотало мне левое ухо, вызвав по телу странную дрожь, когда он, наклонившись, тихо прошептал:
- Что конкретно ты хочешь от меня?
- Лемм, – мне нравилось называть его по имени, – говорят, что ты знаешь всё, что хочешь знать. А ещё говорят, что у тебя нюх на интриги и подлоги.
- Ты хочешь, чтобы я «понюхал» твоё дело?
- Да. Я хочу, чтобы ты, умный, хладнокровный, непредвзятый, с опытом и нюхом, с этой своей мужской логикой, прощупал это дело. И если после этого ты скажешь: «Лия, ты просто истеричка», поверь, я не обижусь. Наоборот, я буду рада, что хоть что-то в моей жизни просто. Я пойду к той самой медичке… ну хорошо, к другой, выпишу себе снотворное как средство от вещих снов и заменю гадальный пасьянс игральным. Всё так и будет, честно. Но только, если ты скажешь, что у меня нет причин для истерик.
Некоторое время он молчал. Мне даже стало как-то не по себе. Наконец, он вздохнул, тяжело и как-то обречённо.
- Хорошо. Я прощупаю это дело. Это всё?
От подобного счастья я вконец обнаглела:
- Переночуй сегодня у меня.
В его взгляде появилось что-то странное:
- Ты хочешь, чтобы я тебя утешил?
С тех пор, как Пенни не стало, я не слышала ни одного ласкового слова, но он предлагал мне не слова. И хоть я действительно отчаянно нуждалась в утешении, но не в том, которое он имел в виду. Может, всё дело в дурацкой Пенниной влюблённости, но мне почему-то казалось, что это было бы предательством по отношению к ней.
- Нет, просто в одной комнате. Там всё чёрное и … тихое. Там теперь… Там теперь нет её, понимаешь? А мне нужна… иллюзия, что ли, что она ещё рядом. Надо слышать чьё-то дыхание, чьё-то ворочанье на соседней кровати. Как было до той ночи. Ты понимаешь? Ведь понимаешь же?
______
* Проблема равноправия мужчин и женщин.
______
Я сказала Лемму, что собрала вещи Пенни, а он не любит, когда ему врут. Буны* меня за язык не тянули, значит, придётся набраться мужества и расстаться с «вещевым алтарём», который я ей воздвигла.
С той ночи я не сдвинула ни на сантим ни одну её вещь. Карандаш, забытый ею на столе перед уроками… Скрепки, рассыпанные по полу из-за утренней спешки… Меховой теддёнок** сыреет в ванной…
Мы никогда не были аккуратистками. Но в нашем беспорядке тоже был свой, нам одним понятный, порядок. Сейчас его нет.
В то утро мы проспали, да ещё моя глупая шутка… Если бы не моё идиотское чувство юмора! Если бы… если бы… Ничего не изменишь… Как не меняю я местонахождения всех этих мелочей. Они будто ждут, что я расставлю их по местам, а я будто жду их хозяйку, ещё надеясь, что она сделает это за меня. А главное – верю, искренне верю, что если сдвину хоть на сантим хотя бы одну её вещь, значит, распишусь перед всем миром, что больше её не жду.
В тот день, когда я перестану её ждать, она действительно уйдёт навсегда, оставив меня в этом холодном мире её вещей, каждая из которых всем своим видом демонстративно заявляет мне: «Это ты лишила меня моей хозяйки».
______
* Жестокое древнее западное племя варваров, часто использующее пытки при допросах пленных. Перен. Злые, жестокие люди, не перед чем не останавливающиеся при достижении цели.
** Детёныш сумчатого млекопитающегося животного; ареал обитания – Южное нагорье, откуда родом Пенни. Зд., разумеется, имеется в виду тряпичная игрушка.
______
Браганза как-то сказал: «Одиночество – это не когда ты ночью остаёшься один, а когда ночью ты не можешь оставаться один». Я одинока. Днём ещё ничего, а вот ночью…
Погасить свет меня может заставить только смертельная усталость. Сплю я до сих пор на Пенниной кровати. Ничто на свете не сможет заставить меня спать на чьём-то смертном одре, тем более Пеннином. К тому же с её кровати проще дотянуться до ночника. А в последние дни он для меня – главная вещь в комнате.
Забравшись в постель спиной к стене, я ещё раз обвожу комнату настороженным взглядом, укрываюсь с головой (только нос – наружу), а потом правой рукой осторожно, на ощупь дотягиваюсь до ночника. Главное здесь – успеть быстро втянуть руку назад как только потухнет свет. Пока что я не успеваю втянуть её достаточно быстро и вместе с рукой под одеяло проскакивает темнота. Темнота – синоним страха. Как бы плотно я не укутывалась в одеяло, всё равно этот страх окутывает меня ещё плотнее, холодит пальцы рук и ног и не даёт уснуть до зари. Каждую ночь я обречена слушать тишину, пока в комнате не начнёт сереть. Как только предметы начинают принимать свои привычные очертания, страх отступает. Повернуться на другой бок (оставив спину незащищённой) я ещё не могу. Зато уже могу прикрыть глаза. И дышать начинаю ровнее. Через пару минут я засыпаю, но вот высыпаюсь ли я?
Сегодня я в который раз проспала первый урок. Мой наблюдатель очень этим обеспокоен. По-моему, искренне. Он даже советовался по этому поводу с медичкой. Она присоветовала мне снотворное, но я скорее удавлюсь, чем стану принимать что-либо, прописанное ею. Как только придёт Лемм, отдам пилюли ему.
Он пришёл после отбоя. Заполнив собою всю комнату. И пустоту в моём сердце. Не оставив в нём места для страха.
В ту ночь я впервые заснула спокойно. Как убитая. Без сновидений, кошмаров, угрызений совести и подозрений.
А когда проснулась утром, он уже ушёл.
До следующего отбоя.
Из-за дождя физические упражнения проводили в спортивном зале. И, чтоб мы, не дайте Боги, не усмотрели в том что-нибудь хорошее, нас заставили сдавать нормативы. До нормативной недели ещё десять дней, но кого это волнует, кроме нас? Впрочем, наши волнения никому не интересны.
Нормативы сдаём в паре, замеряя показатели друг друга. Кто был моей парой до той злосчастной ночи, догадаться несложно. А сегодня моя «вторая половина» – веснушчатая рыжая девчонка из параллельной группы. У неё щербатая улыбка и спортивный костюм из дорогущего первоклассного полотна с забавным рисунком в виде бабочек. Она всё время хихикает без причины, строит забавные рожицы и, кажется, не прочь подружиться. В первых классах я была такой же: вечно улыбающаяся немного рассеянная добродушная дурочка, готовая дружить со всем светом. То, что эта «Бабочка» сумела такой и остаться вызывает белую зависть. Но я ещё не готова к новым серьёзным отношениям, потому намёки на продолжение знакомства предпочитаю не замечать.
Физические упражнения я не люблю. Зато люблю сладкое. А Пенни любила меня. Взаимной любовью. Так что с нормативами у нас проблем не возникало. А вот чего ждать от «Бабочки» я понятия не имею. Хотя в свете последних событий это беспокоит меня мало.
«Бабочка» лукаво улыбнулась и всё посчитала как надо. Я в долгу не осталась. По окончании сдачи нормативов напротив наших имён в журналах стояло «отлично».
После той ночи у меня внутри всё будто оцепенело. Зато мир словно с цепи сорвался. Окутав цепями меня. И тащит теперь за собою, как триумфатор североземского аборигена. Я чувствую, что не поспеваю за ним и каждое утро перед тем, как встать с постели, молюсь: «Только бы не споткнуться, только бы не споткнуться, только бы не споткнуться».
Потому что точно знаю: если упаду, сил подняться уже не хватит.
Каждое утро мир стаскивает меня с кровати, протаскивает через ванну и гардероб и вытаскивает на уроки.
- … и Великий воитель Мадотаротука поднял своё великое войско и отразил нападение подлого и вероломного душепродавца Авукероталенку. Разразилась великая сеча, и длилось то побоище тридцать лун! Плясали смертельный танец мечи булатные, летели с плеч головы знойные. И пала буйная голова великого воителя Мадотаротуку. И скорбью наполнились сердца его воинов. И мы скорбим вместе с ними и поныне…
Бла-бла-бла-бла. Это было бы интересно, кабы не было так долго. И так громко. И так часто. Мадотаротука, Авукероталенку, Кывардыку, Эстакогьдю, Пержсавлон… Бесконечная череда труднопроизносимых имён, смыслом жизни которых были свары и склоки. Ну какое мне дело до того, что лет эдак 500 назад какой-нибудь Мадотаротука решил захапать маисовое поле какого-нибудь Эстакогьдю? При этом перебили половину воинов в каждом племени и треть в соседнем – за компанию.
После того, как смерть переночевала на соседней кровати, ратная гибель древних предков (причём даже не моих) волнует меня мало.
Не желая признавать заслуги Мадотаротуку, я решительно достаю из-под тетрадного листа промокашку и с прямо-таки бунтарским вдохновением сочиняю «Оду человеческому эгоизму»:
Мне не жаль, что погиб этот славный герой,
Или что тот мудрец отошёл в мир иной,
Мне не жаль храбрецов, что успели истлеть, -
Жаль лишь только, что мне предстоит умереть.
Или что тот мудрец отошёл в мир иной,
Мне не жаль храбрецов, что успели истлеть, -
Жаль лишь только, что мне предстоит умереть.
- Ты слышала когда-нибудь о пинокаладу?
- Это когда стадо великовозрастных баранов прётся в горы на ночь глядя и носится там, сломя голову и обливая друг друга краской до победного конца краски?
- В общем, да. Поучаствовать хочешь?
- Лемм, я похожа на великовозрастного барана?
- Ну разве что на миленькую овечку, белую и пушистую. Которой хочется побегать по горам.
- Внешность обманчива. К тому же я дорожу своей милой жизнью. В последнее время, что правда, – чёрной и колючей.
- Это безопасно.
- Носится в потёмках по крутым склонам?
- У тебя будет фонарик.
- Ты хотел сказать «был бы»?
- Я хочу сказать «будет». И не надо смотреть на меня звериным взглядом, поверь, это не так уж и сложно.
- Я верю, что это несложный способ свернуть себе шею. Лемм, я просила тебя помочь мне сохранить жизнь, а не подыскать более экстравагантный способ с нею расстаться.
- Поверь, сохранение твоей жизни – первый пункт в списке моих жизненных приоритетов.
- Тогда на кой мы туда попрёмся?
- Поговорить.
- А сейчас мы чем, по-твоему, занимаемся?
- Ты когда-нибудь слышала, что даже стены имеют уши?
- Кто это сказал?
- Я это говорю.
- Лемм, если меня пытались убить… Глупо предоставлять им шанс для несчастного случая, ты не находишь?
- Они даже не узнают, что мы покидали колледжюнкер. Я попрошу какую-нибудь свою знакомую записаться в команду, а потом просто поменяю вас местами.
- И ты думаешь, кто-то станет подставляться из-за меня?
- Я хорошо попрошу, не волнуйся.
Нет, не сильна я всё-таки в математике. Утешает только одно: наш матментор не силён в логике.
- А теперь записываем задачу… С северо-запада на юго-восток летело n птиц. Нет, n – это мало, пусть будет z птиц.
Весь класс поспешно склоняется над тетрадями, тщетно пытаясь скрыть улыбки.
- Напомни мне ещё раз, что я здесь делаю.
Мы с Леммом в компании двух инструкторов и «стада великовозрастных баранов» трясёмся в старой крытой арбе по горному серпантину.
- Помогаешь мне спасать твою жизнь.
- А ты не можешь спасать её без моей помощи?
- Твой скулёж уже начинает мне надоедать.
- Вот погоди, я сломаю себе ногу… или руку… Вот тогда и начнётся настоящий скулёж, а это так – лёгкое повизгивание.
Лемм глубоко вздохнул и стиснул зубы. Я буквально чувствую, как он мысленно считает до десяти.
Вообще-то, он прав: я веду себя отвратительно. В конце концов, это не он пытался меня убить (хотя если я не перестану ныть – вполне возможно, что попытается), и в колледжюнкере действительно небезопасно вести серьёзные разговоры. А значит, надо последовать примеру Лемма: стиснуть зубы и терпеть.
Я глубоко вздохнула и обречённо попросила:
- Ты хоть правила мне объясни.
- В водный бой когда-нибудь играла?
- Это когда наполняют шарики водой и забрасывают ими всех встречных поперечных?
- Угу.
- Наш этаж подобные баталии на каждый Водяной* устраивает.
- Ну вот. Тебе выдадут такие же шарики. Только вместо воды в них светящаяся в темноте эмульсия. При попадании на кожу вызывает небольшое раздражение, поэтому в лицо стрелять запрещено, попадёшь – минус 10 очков. Кстати, не пытайся стереть её с одежды, только пятно разотрёшь. Если пятно небольшое, то лучше сними эту часть формы или выверни её наизнанку.
- А если большое?
- Тогда вылетаешь из игры. Пинокаладу проходит в заброшенном каменном городе на вершине Синоку**. Как приёдем на место, нас сразу разделят на команды, первая – пойдёт к Северным воротам, вторая – останется у Южных. По сигналу команды рассредоточатся и начнут потихоньку сходиться, попутно забрызгивая краской попавшихся по пути противников. И так до победного конца противников. Или краски. В каждой команде по семь человек, у каждого игрока по семь шариков и арбалет. Это такое устройство, чтоб не пришлось разбрасывать шарики голыми руками. – Лемм тут же на пальцах как смог объяснил мне, как пользоваться арбалетом, заправлять его и целиться.
- Как целиться я поняла, а вот как мне попасть?
- Просто надо прицелиться получше.
- Ты издеваешься надо мной.
- Слушай, тебе необязательно в кого-то попадать, тем более бегать по горам в поисках этого «кого-то» – а то ещё и впрямь сломаешь себе что-нибудь. Жизненно важное.
- А что обязательно?
- Обязательно – сразу же после сигнала – идти на Западную аллею, от Южных ворот – второй поворот по главной улице. Главное: не лезь ты, во имя всего святого, ни в какие пещеры. На этой аллее справа будут кованные железом ворота, за ними широкое подворье с полуразрушенным каменным домом, а за домом – языческое известняковое святилище, аккурат на краю утёса. Вот за этим святилищем я и буду тебя ждать. Если повезёт, то встретимся уже минут через пятнадцать после сигнала.
- Если повезёт, то мы будем в одной команде.
Лемм виновато улыбнулся:
- Не будем.
- Ты забыл сообщить мне какую-нибудь мелочь?
- В пинокаладу девочки играют против мальчиков.
Я тоже улыбнулась, впрочем не очень весело:
- Ты будешь первым, кого я «засвечу».
______
* Языческий праздник, цель которого – смыть грехи (в буквальном смысле) с себя и всех, кто в данный момент тебя окружает (независимо от их желания).
** Горный хребет на западе; каменный город – вид древнего поселения, главная особенность которого: большинство жилищ выдолблено прямо в скале.
______
Нет, не люблю я всё-таки физические упражнения. И обстановка не способствует появлению нежных чувств.
Где-то рядом ухнула какая-то ночная птица. Похоже, ей не нравится вся эта затея. А уж как она не нравится мне! Сердце болезненно колотится о грудную клетку. Руки, сжимающие арбалет, покрылись холодным липким потом. Во рту чувствуется привкус желчи. А ещё боты. Они больше размеров на пять, всё время норовят слететь с ног и при этом натирают щиколотки. И это в них я должна одолеть всех врагов?!
На языке крутится немало «лестных» слов в адрес Лемма и его мамы (которую я, честно говоря, ни разу в жизни не видала).
А вот интересно, какая она – главная женщина в жизни Лемма? Я знаю, что он – сын медерану*. Старший сын. И наследник. Поэтому он всегда такой властный, гордый, самоуверенный… и убийственно спокойный. В папку, наверное, пошёл. А то и вовсе ещё потвёрже камня** оказался. Какая же женщина может ужиться с двумя такими вот каменьями? Хм, самоцветными.
А я смогла бы?
Во имя, что за дурь лезет мне в голову?! Что-то явно надо менять. Либо дурь, либо голову.
Слева что-то глухо чиркнуло. Или показалось?
Я потихоньку, стараясь даже не дышать, как можно горизонтальнее привязала свой фонарик к ветке ракучи и зажгла его. Хрупкий женственный огонёк-маячок начал мерно покачиваться на ветру. Я довольно потёрла свои коварные ручонки и ползком припустилась к ближайшей каменной арке, забралась наверх и стала поджидать. Жертва оказалась особой благовоспитанной и долго себя ждать не заставила: через минуту мой соперник показался аккурат из-под моего укрытия. Он тоже передвигался ползком. Видимо арка и ему показалась отличным укрытием (на моё счастье, её нижняя часть), он заляг прямо под нею, пытаясь по траектории полёта фонарика определить моё местонахождение. А пока он его определял, я, не утруждая себя лишними движениями без всяких арбалетов просто скинула ему шарик на спину. Прямое попадание! Соперник взвыл. Да, согласна, неприятный сюрприз. Впрочем, сюрприз поджидал и меня.
- А, чтоб тебя! – донеслось прямо из-под арки и в следующее мгновение оттуда показалась голова второго врага. Похоже, ко мне прямо в руки карабкается ещё одно «счастье». Ползи, яхонтовый мой, ползи. И твоему товарищу «погибнуть» в компании будет не так обидно.
Хвала Лемму и его маме, что мой арбалет всё-таки заправлен (между прочим, его заботливыми руками). Пока мой соперник подтягивался, искал опору для левой руки и вытаскивал свой арбалет правой, я безжалостно залепила ему «снарядом» в грудь. От неожиданности он сорвался. С земли в мой адрес зазвучала (зачастила даже) «ласковая песня».
Физические расправы я не люблю ещё больше, чем физические упражнения, поэтому предпочла отпраздновать свою победу подальше от мною побеждённых.
______
* Титул вождя у южных племён – медеров; медеры экономически независимы, в плане науки уступают Внутренним Городам (занимающим ведущее место в данной отрасли), искусство носит самобытный характер; обладают крайне свободолюбивым менталитетом.
** Быть ещё твёрже камня, посл., о внутренних качествах человека. Превосходить кого-л. в чём-л.
______
Лемм меня уже заждался (чтобы прочитать это по его лицу, Высшие языки изучать не нужно). Я решила, что для моей же пользы его необходимо срочно чем-нибудь порадовать. Правда, способ для этого выбрала несколько странный:
- Тебе повезло, мой милый. По пути мне попалась парочка «великовозрастных баранов», и их встреча с моими «снарядами» разрядила напряжение, возникшее между нами при расставании.
- Олухи!
- Можешь считать, что новичкам везёт.
- Я лучше буду считать, что ты – тайный маэстро пинокаладу. Талант, который мне удалось раскрыть по воле слепого случая. Или моей дальнозоркой интуиции. Сразу же по возвращению в колледжюнкер запишу тебя постоянным игроком.
Он всё-таки издевается надо мной. Моя внутренняя ехидца не смогла спустить подобное:
- В свою команду? Или, может, хорошо попросишь командира женской?
Лемм недовольно поморщился, похоже, моё ехидство ему не по душе.
- Кстати, кто командир этих «олухов»? – проявила я интерес.
- Обычно я. Но сегодня я уступил эту почётную миссию Фролу.
- Что ж так?
- У меня нашлась миссия поприятнее. – Он хищно улыбнулся. – Раздевайся.
Я обеими руками судорожно вцепилась в арбалет.
- Чего?!
- Да что ж ты такая самовлюблённая! Не собираюсь я посягать на твою девичью честь.
- Тогда на кой?!
- Поговорить.
- А что, в одежде слышимость не та? Или настрой неподходящий?
- Это на случай, если кто-то случайно будет проходить мимо.
- Так вот на кой ты вытащил меня на эту гору: в долине обзор не тот! Вдруг кто-то из твоих дружков не разглядел бы там моих прелестей?!
- И это говорит мне девчонка, которая не постеснялась явиться голяка в мужской предбанник!
- Там было тепло, а здесь холод куцый!
- Ну так я тебя согрею, – и Лемм с коварной усмешкой начал раздеваться.
- Помечтай, самовлюблённый ты мой.
Лемм вздохнул и, не переставая скидывать одежду, принялся подробно растолковывать мне ситуацию:
- Понимаешь, детка, разговор у нас будет долгий, а местечко это не такое уж и укромное. Мы с тобой сейчас в разных таборах, и если нас застанут мило воркующими на этой романтичной полянке, разговоров не оберёшься. А лишние разговоры тебе сейчас ой как ни к чему. Растрезвонят во все концы, что мы тут заговоры плетём, а то и ещё чего похлеще. Тебя здесь никто не знает, зато весь колледжюнкер знает, в чьей спальне я провожу ночь напролёт уже третий раз подряд. Какой-нибудь умник сложит два плюс два – и твои злопыхатели не только узнают, что ты покидала территорию интерната, но и что я подрядился тебе в защитники. Они найдут способ нейтрализовать меня, и ты останешься одна. Хочешь рискнуть? Нет? Тогда – раздевайся. Надо, чтоб если кто-то нас здесь заметит, ему даже задумываться не пришлось, чем это мы тут заняты. Полюбились – разошлись. Всё просто и понятно.
Я скрипнула зубами (да так, что едва их себе не сломала) и в раздражении кинула в него арбалетом (хорошо хоть незаправленным). Этот самоуверенный нахал даже не пригнулся, поймал оружие одной левой и замер в ожидании представления.
- Отвернись, – процедила я сквозь зубы.
- Да чего я там не видел? Особенно после нашего последнего… разговора… в предбаннике.
- Ах так!
Я отступила на шаг назад и заскользила по его нагому телу медленным оценивающим взглядом. До самого интересного я доскользить не успела.
- Да вех с тобой! – и Лемм демонстративно (а, может, обиженно) повернулся ко мне спиной.
Нагой Лемм с арбалетом на плече смотрелся аппетитно даже со спины. У меня зачесались руки. И кое-что другое.
Люди добрые, держите меня!
URL записи
@темы: Архив dora_night_ru
I believe in Moire. Twice. 3-й-Невеста-4-й сезоны "Шерлок ВВС"? Нет, не видел.
Новогодний арт
URL записи
Работа на дом-12
Работа на дом-12
Ура! Приехала мама и сказала, что забирает меня домой!
Правда, для этого ей пришлось подписать кучу бумажек о «взятии на себя ответственности»… Но это ерунда. Я знала, я чувствовала!
И, кстати, не зря я так торопилась 12-ю главу дописать: ведь мама забирает меня к себе домой, а там инета нету. Так что мы с вами опять расстаемся. Но это уже ненадолго. Вот мама меня нежностью своей долечит – и я сразу к вам, ведь мне без вас долго нельзя.
Ту маленькую проду я подняла и дополнила, как заранее и планировала. Так что первая ссылка на нее, а потом уже – окончание.
Название: Работа на дом
Сиквел к «Да это ж сенсация, мать вашу!»
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-21 (за упоминание событий предыдущей части)
Жанр: AU, ангст, экшен
Warning: нецензурная лексика – впрочем, как всегда.
Саммари: Они поймут друг друга... Когда-нибудь... наверное...
маленькая прода
Сейчас ему кажется, что больше он никогда не напишет ни строчки. Даже на собственную эпитафию слов не наскребет. Потому что все слова исчезли из мозга. Испарились. Вместе с обидой и гневом.
Потому что все слова сказаны вчера на кухне. И вся бравада, желание что-то доказать, оправдаться, хотя тебя по сути совершенно ведь не в том обвиняли – всё иссохло. Ушло… И теперь остается уйти самому.
Посудомойщиком что ли пойти? А что? У него должно получиться… Это для журналистики у него не осталось слов, а руки-то, руки еще на месте. Поэтому Лекс трет стаканы и миски. Бессловесно и как-то даже бездумно. Побольше жидкости, побольше пены, теперь водою… Плевать, что не мужское это дело – посуду мыть. Он гей, ему можно. Должны ж в его ориентации быть хоть какие-то плюсы. Ну, кроме социальных гарантий, что его нельзя уволить из-за дискриминации… и скидок в магазинах гейского порно… и членства в паре клубов… и Кларка…
Тарелка выскальзывает из пальцев. Наверно, слишком много пены. Когда слишком много – это плохо. Слишком – это всегда плохо. Слишком много пены. Слишком много слов. Слишком много обвинений. Слишком… Лутор. Как всегда.
Лекс вертит в руках осколок тарелки. Задумчиво так. Примеряется будто. Это еще не желание, так, тень на грани сознания. Просто тень. Просто по запястью…
Да нет, ерунда. Осколок решительно летит в мусорное ведро. Это настроение просто такое. Пройдет. Он справится. Всегда справлялся. Он справился, когда Олли едва не угробил весь его внутренний мир. И когда мать ушла, хлопнув дверью, перед этим швырнув в него почти закипевшим чайником. Справлялся каждый раз после «уроков» отца. После отказов Уайта брать его на работу. Он пережил завод и виллу!
А вот разрыва с Кларком ему не пережить.
Помолиться что ли? Или это… поговорить… ну, по душам… А что? Кларк же хотел.
Да перехотел вот. Со вчерашнего вечера не сказал ему ни слова. Ну да, что тут еще скажешь. Они вчера и так… слишком много… сказали друг другу…
Пойти что ли ванну еще помыть? Трудотерапия – это вещь. Панацея, можно сказать. Главное – что без слов.
Потому что все слова исчезли из мозга. Испарились. Иссохли. И Лексу очень, очень жутко. И очень холодно в этой Бессловесной вселенной. Только он никому не признается в этом. Даже Кларку.
Ну, он же Лутор.
Всё будет хорошо. Обязательно будет. Просто, может, не скоро. И, может, даже не с ним. Но когда-нибудь где-нибудь у кого-нибудь обязательно всё будет хорошо. Кларк это точно знает.
Именно это знание и помогает ему не выть в голос. Держать себя в руках. Крепко-крепко обхватив за плечи. До синяков вцепившись. Пытаясь согреться. Пытаясь… Он сам не знает, что пытается сделать.
Наверно, стоит пойти к Лексу. Поговорить… Им очень надо… сделать хоть что-нибудь!
Вся беда в том, что он не знает – что сказать. Слишком много слов в его голове. Слишком много намешано в этой тупой башке… Так много, что даже реплики внутреннего голоса теряются. Какофония слов сводит его с ума. Слишком много слов. Слишком лишних слов.
И слишком мало дела. С тобой, дурак, всегда так: много слов и мало дела. Какофония внутри – кататония снаружи. И Кларк заиндевело плывет в туманной серости комнаты. Не желая уйти… Не умея остаться…
Просто веря, что всё будет хорошо.
Он с этими придурками с ума сойдет. Один бегает по дому, перемывая всё на своем пути – будто ему энерджайзер в жопу засунули. Другой – наоборот из комнаты носа не кажет и молчит, как проклятый. Так и хочется стукнуть их лбами, чтоб лишками поделились, уравновесили как-то друг друга.
Хотя, может, оно и к лучшему – что они вот так, отдельно. Может, попустит их. И совсем разойдутся подобру-поздорову.
Хотя «подобру» уже не получится. Уже нет. Уже слишком сильно вросли друг в друга. Уже по живому резать надо.
Они и режут, остолопы. Сами себя режут. До крови. До кости. До души до самой…
Вот какого хрена они сейчас не вместе? Почему не решают проблему? Какого черта они над своим горем медитируют?! Решать что-то надо, решать! Дело делать. А не сидеть по разным углам. Порознь.
«Порознь» от слова «разные», да? Они слишком разные, это ведь правда. Всегда были. Но раньше им это почему-то не мешало. Что ж вдруг изменилось? Да чтоб вот так вот резко…
Да нет, это ты, Джонатан, размечтался. Нелюбовью тут и не пахнет. Пахнет моющим средством Марты. И ее валерьянкой. Ну, мойщик тут у нас Лекс. А валерьянку точно жена пила.
А вот Кларк со вчерашнего дня ни ел, ни пил ничего. И это тоже попахивает… горьким страданием. Безнадежным таким… Ничем ты сыну не поможешь, Джонатан. Это только между ними двумя. Между ними двумя… влюбленными идиотами… А ты можешь разве что машину помыть, раз ванну Лекс уже вымыл.
Говорят, материнское сердце может простить своему ребенку всё. Любую глупость оправдать. Любую вину самой загладить.
Но Марта Кент теперь точно знает, что материнское сердце не может простить ребенку его страданий. Безнадежных страданий – когда ничем не можешь ему помочь. И такая злость вдруг берет – как когда тебя будят посреди ночи из-за «ужасного бяки под кроватью», а у тебя голова болит и завтра рано вставать… И самое противное – что точно знаешь, что никакого бяки-то нету! Выдумки всё. Детские бредни.
Как эта вот… ссора? Господи, да они и не ссорились даже! Так откуда же взялась эта напасть?! А главное – как с ней бороться? Как помочь? Своей дитятке, кровинушке, лапочке! Маленькому своему, для которого всё на свете! А помочь не можешь…
И хочется выть. Вырвать из груди свое материнское сердце и вставить ему – вместо его, страдающего. Чтобы унять, успокоить хоть чуточку боль. Хочется… Просто хочется, чтоб он был счастливым.
И поэтому Лекс сейчас почти ненавистен. Тихая мирная Марта, за всю свою жизнь не убившая даже крысы, – раз за разом ловит себя на мысли, что хочет его ударить. Врезать так смачно! Чтоб дернулась голова, а из носа красивым веером брызнула кровь. В фильмах она почему-то всегда очень красиво брызгает. Ярко так, эстетично. Хотя в жизни, конечно, иначе… Так что лучше не стоит – ни бить… ни молиться… Молиться на него, как на святого – единственного святого, который может прекратить страдания ее ребенка. Ведь может же, правда? Просто обязан смочь! Потому что все остальные уж точно не могут.
Как не может Марта простить страданий своего ангелочка…
Ол прислоняется лбом к холодному стеклу. Его будоражит. И морозит. Он сам запутался, не понимает уже холодно ему или жарко. Ну, если разобраться… Мысли – будоражит, а тело – морозит. Да, вот так.
И всё не так. Он думал, стоит им разойтись – и всё будет класс. Уж он-то своего не упустит! Уж он-то тогда! Всем покажет. Ну, может, все ему и на фиг не сдались – но уж Лексу-то точно. Вот тогда он поймет… Каким Ол был придурком.
От дыхания стекло потеет, затягивает влажной мутью, стирая дворовую реальность. Подергивая серебристой кристаллической вязью и грузного Джонатана, и его огрузлый пикап. Старикан моет свое старье. Лекс сейчас тоже, наверное, что-то моет…
На запотевшем окне рисуется «Л». Практически сама рисуется. Как бы случайно. А потом проступает «е». Но прежде чем появляется «к» – «Л» начинает плакать холодными мутными слезами и превращается в «эйч». Да, вот так просто – как-то даже слишком просто – заглавная буква всей его жизни превращается в прописное «враждебное лицемерие*».
Вся его жизнь – одно сплошное лицемерие. Ол стискивает кулаки до кровавых лунок. Чтоб не засадить по стеклу со всей дури. Если б проблему можно было разбить, как стекло! Если б нарисованные на стеклах желания – осуществлялись… Хотя бы чуть-чуть… Мне много не надо.
– А мало зачем?
Ол вздрагивает и резко оборачивается.
Незнакомец похож на лиса. Худющего рыжего лиса. Со всклоченной шерстью, звериным оскалом. И чем-то таким в глазах… непонятным и страшным…
– Кто…
Враз охрипший голос предательски срывается. И начинают дрожать коленки. Теперь запотевшее стекло пугает – начинает казаться, что весь мир за кристаллической взвесью вымер. Будто Ол сам утопил их в молекулах своего дыхания. Отгородился… на свою голову…
– Ты кто?
На этот раз получается лучше. Будто ворона каркнула. Но каркнула ведь! И еще громче каркнет – если обижать ее вздумаешь. Так – что весь дом сбежится. А тут знаешь, какие тролли живут? О-го-го! Один Джонатан пятерых при желанье уморит! И Марта со скалкой! И вообще, вот.
– Не стоит, – насмешливо советует незнакомец. Мягко, как-то текуче приближается к кровати. Бесцеремонно садится прямо на Олову пижаму. – Я не причиню тебе вреда. Ты можешь быть нам полезен.
– Да ну?
– Точней, не ты, а технологии твоего отца. Хоть ты его и не помнишь, но он…
– Всё оставил мне, я уже в курсе, – на Ола вдруг накатывает злость – да так, что всякий страх перекрывает. – Кто ты такой? И какого черта приперся?
– Кто я такой – объяснять слишком долго. Скоро Марта придет звать тебя на ужин, и я могу не успеть объяснить до конца. Поэтому давай я скажу тебе главное, окей? И если оно тебя заинтересует, мы встретимся снова.
Ол пытливо щурит глаза.
– Так что тебе надо?
– Моему хозяину пригодились бы разработки твоего отца. А взамен мы готовы дать тебе…
Незнакомец замолчал специально. Ол знает этот прием: заинтересовать собеседника и вынудить его «тянуться» к тебе. Просить – тем более ответы – это всегда невыгодная позиция. Но с кухни уже пряно тянет курицей карри, и времени играть в игры нет.
– Так чем же твой хозяин готов мне платить?
– Мы готовы дать тебе – Лекса.
__________
* «hostile hypocrisy»
продолжение 12-й главыВ этом году Марта поставила елку 1 декабря. Вот взяла и поставила. Ну и что, что рано? А вот ей захотелось! Вот она так решила! И поставила, да. Заранее.
Рано.
Ну, может, и рано. В принципе, она и не спорит. Просто это единственное, что пришло ей в голову, чтобы хоть как-то поднять настроение в доме. Чтоб хоть чуть-чуть сгладить углы. Может, если напомнить о Рождестве и его всепрощении?.. Ну вдруг, а?.. Авось и получится. Что-нибудь путное. А то мальчишки совсем захирели. Зачахли с горя. Молчат и шарахаются друг от друга. Бегают от проблем. Кларк – в универ, Лекс – на работу.
В другое время Марта, может, и порадовалась бы: вон, как сынок учебу подтянул, и Лексу премия светит (а премия от Перри – это я вас скажу, не фунт изюму!). Но это в другое время. В хорошее. А сейчас время зыбкое, смурное совсем. И Марта поставила елку.
А Лекса с Кларком заставила наряжать. Вдвоем, да. Пусть пообщаются, это полезно.
Вот только план провалился, не сработал, зараза. Иногда единение душ – это вредно. Когда понимаешь без слов. Жаль только, что понимаешь что-то не то… Понимаешь, что этот шарик лучше слева – а вот что иногда лучше просто обнять не доходит совсем.
Так и нарядили елку – молча. И молча разошлись. Один – в универ, другой – на работу. А Марта на кухню – пить валерьянку.
Может, им кекс творожный сготовить?
Вы когда-нибудь смотрели на елку снизу? Это несложно, чесслово. Надо просто лечь на пол и подлезть под ветки. И чтоб елка обязательно включенная! А потом сквозь иголки считать огоньки… И по донышкам угадывать игрушки… Маленький Лекс так часто делал.
А еще разговаривал с нею. А тебя издалека привезли? А детки у тебя там остались? Ты прости, что из-за нас тебя… Ну, вот так жизнь твоя кончилась… Но я тебя люблю! Честно-честно! Не обижайся на меня, ладно?Да, Лекс всегда разговаривал со своими елками. Каждый раз прощения просил. И в любви признавался – всё время. По сути, на время новогодних праздников елка становилась его единственн6ым собеседником. Прислугу отпускали на каникулы. У мамы с папой находились дела поважнее. Друзей у Лекса не было.
Зато была елка. Наряженная приглашенным модельером. Чересчур помпезно и вычурно, на Лексов вкус. Зато элегантно – по мнению мамы. Вся такая сияющая. С кучей коробок сбоку. Не подарков, нет. Коробок. Красиво упакованных коробок. В блестящей цветастой бумаге. Со всеми этими ленточками и бантиками. Причем упаковка коробки стоила подчас дороже содержимого – потому что содержимое для дарителя зачастую не стоило ничего. Ну, кроме разве что денег.
А вот елка, пусть даже упакованная не им, стоила для Лекса очень много. Этакий символ рождественского чуда. Надежды на лучшее. На что-то… другое. Лекс сам не знал на что, но точно был уверен, что это что-то должно быть другим. Не тем, что окружает его сейчас.
Поэтому он и на елку смотрел – по-другому. Подлезал под низ и часами любовался зеленоватым кружевом хвои. Восхищался затерянными меж веток фонариками. Пытался разглядеть верхушку. Ему почему-то казалось, что стоит разглядеть верхушку – и ему тут же откроется какая-то тайна. Какая-то важная, нужная тайна. И эта тайна сделает его счастливым.
С тех пор Лекс Лутор узнал много тайн. Разных и важных. Для кого-то – жизненно нужных. Для налоговой, например. Но тайны счастья, простого незамысловатого счастья, – он по-прежнему не открыл. Может, поэтому в его жизни до сих пор всё вот так, а не по-другому? Не так, как надо.
Не так, как надо Кларку.
Он долго пытался не замечать. Пытался надеяться, что всё само утрясется. Что всё решится – само.
Может, слишком долго? Может, он перегнул? Передержал пирог в печке, как Марта говорит? Может, уже давно пора… разрубить этот узел…
На самом деле, дело-то вовсе не в нем. Лекс и еще потерпел бы, ему терпеть не впервой. Проблема в Кларке. Просто стоит Лексу приблизиться – и Кларк сжимается весь, скукоживается. Будто у Лекса внутри криптонит. При виде Лекса Кларку больно. И вот этого Лекс терпеть уже не в силах.
Лекс должен сделать как лучше. Но сначала опять придется сделать больно. Впрочем, делать больно Луторы умеют лучше всех.
– Я отменил встречу с отцом. Боюсь, выдающимся библиографам страны придется обсуждать современную этику без нас.
Кларк вскидывается. И как-то сразу подбирается весь.
– Почему? – голос звучит глухо. Будто младший Кент не разговаривал давно. Хотя он и не разговаривал… давно.
– Мой отец слишком хороший психолог. Иначе его шоу не удерживало бы столь высокие строчки рейтинга на протяжении столь долгих лет. Папаша чувствует человеческую слабину. И всегда бьет по живому. А мне надоело быть его мальчиком для битья. Мы надоело, а тебе и привыкать не стоит. Так что «круглый стол» пройдет без нас.
– Что он на это сказал?
– Его секретарша была огорчена.
– Ясно.
Кларк понуривает голову. И будто увернуться хочет. Словно удара ждет. Ну да, удара и ждет. Чего еще от тебя ждать-то, Лутор?
Лекс надеется, что Кларк что-то скажет. Может, глянет хотя бы на него. Даст какой-нибудь знак. Но Кларк молчит.
И Лекс решается:
– Я решил, что нам стоит пожить отдельно.
«Насильно мил не будешь», – убеждает себя Лекс, пакуя вещи под нечитаемым взглядом Кларка. Но пакует как-то медленно. Нехотя. До последнего надеясь, что вот сейчас… еще чуть-чуть – и его остановят. Отшвырнут чемодан, притиснут к груди… или грудью к стене… да неважно куда, главное – кто. Главное – Кларк. И пусть даже молчит себе дальше – лишь бы не пустил его никуда!
Но Кларк молчит – и Лекс пакует вещи. Пытаясь убедить себя, что так будет лучше – для Кларка.
У Лекса на приватном счету немало извращений, но фетишизм в их число до сих пор не входил. Так отчего он так тщательно перебирает всю эту никому ненужную мелочевку? На кой ему эта картонная рамочка, которую он помогал мастерить Кларку на какую-то благотворительную университетскую ярмарку? Или этот дурацкий колпак, купленный в богом забытом балагане в честь черт его знает какого по счету ихнего свидания? Или… стоп! А носок Джонатана что тут забыл? Не, это Лекс точно с собой не возьмет. Ему и остальное-то не больно надо. В принципе, скажи ему кто взять только самое необходимое, и единственное, что бы он вынес отсюда – так это Кларка. Пупок надорвал бы, но вынес. Потому что больше ему ничего и не надо.
А он сам? Он кому-нибудь тут нужен?
«Если любишь – отпусти, если оно твое, то обязательно вернется, если нет – то никогда твоим и не было». У Кларка неуд по всемирной литературе, так что он понятия не имеет, кто это сказал. Но надеется, что чувак не ошибся. Потому что иначе получится – что Кларк сейчас страдает зря. Зря впивается ногтями в ладони до крови. И до крови же прикусывает язык. Лишь бы только не заорать: «Останься!»
«Моё! Никуда не пущу!» – беснуется внутренний голос. Но Кларк привычно затыкает паршивца и пытается убедить себя, что так будет лучше – для Лекса.
Он ловит быстрый взгляд Лекса и привычно и опускает глаза. Ему стыдно смотреть в эти серые «зеркала души». Чувство вины душит его. До сих пор душит. Ему кажется, что каждый взгляд – осуждение. Каждый жест – упрек. И это желание уйти – просто побег от него. Ты надоел ему, Кларк, и он тебя бросает. Его достало твое вечное нытье. А то, что от тебя никогда никакого толку – так, наверно, просто бесит. Вот у Лекса всегда всё выходит. Он сильный. Он смелый. Он умный, даже Перри так говорит. А ты… Слепой придурок! Дальше собственного носа не видишь. Не замечаешь, пока этим самым носом не ткнут куда надо.
Кларку хочется крикнуть: «Останься!» Но совесть не позволяет. Кларк ведь опять его подставит – и не сумеет защитить. Опять не убережет. Опять не доглядит… И вообще… Лексу нужен сильный и умный. А Кларку… Кларку нужен Лекс. Но это слишком эгоистично. Так что об этом ни слова. Прикусить язык и молчать.
«Иногда всё получается даже лучше, чем хотелось». Ол смотрит из окна своей комнаты, как Кларк помогает Лексу грузить вещи в такси, и не может сдержать довольной улыбки: ну наконец-то этот придурок Кент хоть что-то делает правильно.
Ол щелкает пальцами в унисон с дверцей такси. Вот оно, его маленькое чудо. Уж теперь-то у них с Лексом всё будет как надо.
После пятого по счету отеля Лекса начинают терзать смутные сомнения. Легкое такое беспокойство. Маленькое совсем. Еще меньше, чем мрачная догадка. Не то чтобы он кого-то в чем-то обвинял… Но пять отелей, и ни в одном для него не нашлось места? Есть в этом что-то странное, согласитесь.
В холл шестой гостиницы Лекс даже зайти не успевает: перед ним гостеприимно распахиваются совсем другие дверцы. Уже знакомого лимузина.
– А я уж начал опасаться, что страдаю паранойей.
– Ну что ты, Лекс, у тебя очень крепкие нервы. Мало кто из моих знакомых может похвастаться такими же. – Знакомая усмешка. Знакомый насмешливый прищур. Знакомая ладонь…
Черт! Лекс ни за что не признается. Никогда. Никому. Но кажется… всего лишь кажется… так, мнится чуток… Что он скучал по этому знакомцу.
– Какого черта, Морган? Ты меня из города выжить надумал? Что, слишком много бабок идет на мою охрану? Так я давно предлагал на ней сэкономить. Путем, так сказать, кадровой оптимизации.
– Ну что ты, мальчик мой, мне для тебя ничего не жалко. И денег мне, кстати, хватает. Я ж тебе не Национальный банк, у меня инфляций нету.
– Ну, если вопрос «какого черта» тебе не понятен, Морган, тогда я спрошу: какого хрена?
– Просто тебе не место в этих клоповниках.
– Ну извини, на «Метрополь Ройял» моей зарплаты не хватает малость.
– Да зачем тебе вообще тратиться, а? Поживи у меня пока. Я тебе целое крыло выделю, хочешь? И живи сколько нужно. Хоть день, хоть месяц. Мне не в тягость.
Теперь настает очередь Лекса насмешливо щурить глаза.
– Ты еще скажи, что тебе одному в доме одиноко. И слабым старческим голоском предложи скрасить тебе старость.
– Ну-у-у, – тянет Морган, – не такой я и старый.
– Угу, на молоденького любовничка силенок хватит.
– Ну почему сразу «любовника»?
– А! Так ты на девочек переключился?
Ладонь Моргана привычно ложится на Лексово запястье. Спускается ниже. И уже почти как родная начинает поглаживать пальцы.
Слишком привычно. И слишком приятно.
Лекс резко выдергивает руку и пытается выскочить из машины. Какого черта он вообще в нее садился?!
– Малыш, не дури. – Морган осторожно, но твердо дергает Лекса на место. – Ну куда ты пойдешь? А главное – зачем? Я предложил тебе прекрасный вариант. Все условия. Еще и ближе к работе. К тому же – сауна, бассейн, зимний сад. Коллекция современного искусства. Некоторые ее экспонаты тебе, помнится, понравились. Ну чё ты ломаешься, как целка на оргии? Или боишься, что изнасилую? Проберусь ночью в спальню через окно, привяжу шелковыми лентами к кровати и грязно надругаюсь, так что ли? Ну да, как же! Держи карман шире! У меня, конечно, фантазия богатая. Но и гордость имеется. К тому же старость – не радость: окна, это уже не для меня. Я предпочитаю входить через двери. – Следующую фразу Морган предпочитает прошептать на ухо: – И только через те, в которые меня приглашают.
Лекс сидит к Эджу вполоборота. Очень удобно подставив ухо. Для жаркого шепота. И обжигающего дыхания. Для горячих намеков, льющихся из губ Моргана прямо в Лексовы уши. Плавно так льющихся. Близко. Слишком близко. Еще чуть-чуть – и заденут мочку губами.
Дыхание жаркое, оно опаляет. Но Лекса почему-то бьет озноб. Его почти трясет. И пальцы холодные. Он сжимает кулаки до боли – пытаясь согреть свои пальцы. Мечтая отвлечься.
– Ну что? Поедешь ко мне?
Лекс облизывает пересохшие губы. И неимоверным усилием воли скидывает с себя паутину наваждения.
– Угу, уже. Бегу и волосы назад.
На несколько секунд в лимузине западет оглушительная тишина. А потом Эджа буквально складывает от хохота.
– Как? О-ха-ха! Как ты… ах-ха… сказал? Ой, мамочки! И назад, да?
Лекс вдруг понимает, что улыбается в ответ. И это странно. Их первый искренний смех. Обоюдный. Совместный. Хреново. Смех хуже секса. Потому что сближает сильнее. А Лекс и так слишком близко подпустил старого черта.
Но Лутор всё равно улыбается в ответ.
– Бегу и волосы назад. Сам только вчера услышал. Мальчишки возле булочной понтовались.
Морган вытирает выступившие слезы, продолжая безмятежно улыбаться.
– Тебе эта фразочка больше идет. Из-за прически, наверно.
Еще один тревожный звоночек: раньше Лекса напрягало напоминание о его лысине, но из уст Моргана… Черт! Старик и впрямь подобрался слишком близко. И после этого – переехать к нему?! Совсем за идиота меня держите?
– Мне пора, Морган.
На этот раз Эдж не пытается его удержать. Может, шутка сбила нужный настрой, а, может, просто понял, что пора отступиться. На этот раз.
Но последнее слово он всё равно оставляет за собой:
– Ты же понимаешь, мальчик мой, что в этом городе тебе не найти жилья – если я не хочу.
В ответ Лекс просто проводит рукой по черепушке, будто откидывая фантомные локоны. Он слишком устал для разборок.
У Лоис слишком жесткий диван. Это было бы еще полбеды, но он еще и слишком короткий. Хоть в ванной спи.
Или к отцу переезжай. Старик хоть и обитает в Нью-Йорке, поближе к потенциальным жертвам, но пентхаус в столице родного штата так и не продал. И сыну пожить не предложил. Не то чтобы Лекс мог на такое согласиться… Просто, видимо, старшему Лутору такой бред и во сне присниться не мог. Так что квартирка пустует, да. Пока Лекс бомжует.
А ведь почти бомжует. Это на этой неделе у Адама дежурства. Да и Лоис бегает по каким-то свои расследованиям (какие-то древнеегипетские скульптуры то ли раскапывает, то ли наоборот закопать никак не может). Но дежурства не бесконечны. Да и Лоис не сегодня, завтра до цели своей докопается. А третий, как ему и положено, станет лишним. Квартирка маленькая, стеночки тоненькие, голосочек у Лоис громкий. В общем, валить тебе надо, Лутор.
Да и не только за личную жизнь подруги Лекс переживает, за жизнь вообще беспокоится тоже. Не, Эдж, конечно, не совсем отморозок: вряд ли он пошлет ребят подстеречь мешающую ему Лейн в темном переулке. Должен же понимать, что после такого Лекс и ему все патлы повыдергает. И из задницы тоже. А что, интимные прически нынче в моде.
Но хладнокровная логика отступает перед Лексовой мнительностью. Перед десятилетиями пестуемой мнительностью. От мамы доставшейся. Отцом воспитанной. Оливером выкоханной. Чертова мнительность! Но если речь идет об единственном друге, то лучше перебдеть, чем недобдеть. И вообще…
Где ж квартиру найти? Неохота опять по ночлежкам шататься. И под мостами сейчас сыро. Да и вообще – к хорошей жизни быстро привыкаешь. Разбаловался ты, Лутор. Сибаритом стал. Недаром Кларк боялся, что ты его на кого побогаче променяешь. Что-то рациональное в этом его бреде всё-таки было.
Побогаче… Боялся… Променяешь… Рационально…
Кажется, Лекс придумал способ помириться!
– О.
Вообще Лекс рассчитывал на более эмоциональную реакцию. Даже криптонитом запасся. Ну так, на всякий случай. Исключительно в успокоительных целях, ей-богу! А в ответ только это убогое «о»?!
– Ты хорошо расслышал, Кларк?
Ну мало ли? Может, на Солнце опять какая активность? Ну вдруг?
– Угу.
– Я сказал. Что Эдж. Предложил мне. Пожить у него.
– Ну что ж…
Ну что ж?!! И всё? А где припадок ревности, родимый? Да после этих слов ты должен был запереть меня в подвале! Заодно и проблема жилья б была решена. А ты мне «ну что ж» – и всё? Ну знаешь ли, так меня никто еще не обламывал.
– И я подумал, прежде чем съезжаться…
Лекс специально делает длинную паузу. Ну же, малыш! Ну давай! Ну где там твое родное «Это как понимать? Это что значит, а? Ты! Да ты!!! Да чтоб я! Как ты мог»? Ну же, Кларк. Я даю тебе отличный повод наорать на меня, выпустить пар… трахнуть, в конце концов!
И помириться.
А в ответ:
– Ну раз ты так решил…
И Кларк спокойно выходит из кафе. А Лекс остается сидеть. Дурак дураком. И что ему теперь, и впрямь к Эджу ехать со всеми манатками?
Ну вот и всё. Лекс его бросил. Теперь уже точно бросил. Теперь уже бестолку часами зависать над окнами Лоис. Сканировать стены, лишь бы увидеть родной силуэт. Пытаться в сотне городских звуков расслышать его дыхание. Теперь уже – всё.
Можно орать. Можно биться об стенку. Можно даже молить. И, может, тебе полегчает, Кларк.
А можно уйти молча – и тогда полегчает Лексу. Он шумных сцен никогда не любил. Та пьяная выходка в этом же кафе – не в счет. Это случайность была.
А вот его уход от тебя – закономерность. Ты не смог его защитить. Не смог раз. Потом второй. Потом он сбился со счета. И считать ему надоело: не математический у него склад ума, он же гуманитарий.
И он тебя бросил. Нашел кого-то мудрее. Опытней. Кого-то кто в состоянии отыскать его на заброшенном складе, пока ты плачешься маме в подол. Кого-то кто не будет выбирать между ним и клоном покойного друга.
Да нет, Ол тут ни причем. И вообще… Кларк взял на себя ответственность за Ола и должен теперь заботиться о нем. Не сдавать же мальчишку в детдом только потому, что у Кларка личная жизнь не складывается? Кларк не имеет права даже намекать, будто Ол в чем-то тут виноват. Нет-нет! Только Кларк. Он один. Это он не смог… удержать… спасти… объяснить… А Ол… Ол – просто ребенок и тут ни причем.
Вот Эдж – сука! Этот да, этот хорошо воспользовался ситуацией. Умудрился-таки. У-у-у, гнида! Прибить бы его! Но вдруг Лекс расстроится?
Кларк прислоняется лбом к уличной стенке. Ну и что, что грязная – зато приятно лоб холодит. И плевать, что косятся прохожие. Это раньше он всё боялся что и кто подумает. А теперь-то он знает – чего на самом деле бояться-то надо было. Только поздно уже. Не вернуть ничего… И никого.
Если б только найти в себе силы! Не пережить. А хотя бы уйти. Молча. Чтоб не расстраивать Лекса. Да и маму жалко. А вот папа скажет: «Всё к тому шло, сынок». Всё к тому шло…
Кларк давится злыми слезами. И сжимает кулаки. За последнюю неделю он тоже хорошо научился сжимать кулаки. До кровавых лунок сжимать. Чтоб не разбить ничего. А, может, стоит? Смыться куда-нибудь… На Северный полюс, к примеру. Там холодно. Там хорошо. Только льды и пингвины. Пингвины не скажет ему: «Всё к тому шло, сынок». А если и скажут, он их не поймет.
Хоть бы отец промолчал! Вот внутренний голос же молчит.
Да просто слов у меня на тебя не хватает.
Ну вот и славно. Это хорошо. Жаль только, что и самому Кларку слов не хватило…
Ол в ярости отшвыривает «Инквизир». Черт! Вот Эдж – сука! Нет, Ол знал, конечно, что старик своего не упустит, но вот от Лекса он такой подставы не ждал! Был уверен, что такой пакости своему придурочному Кларку тот не устроит. По крайней мере, не так быстро. Не, Лекс, конечно, обиженный и всё такое… Да и Эдж опять же не промах. Но чтоб так?! И чтоб так быстро?
Съехались, мать вашу! И недели не прошло. А у них уже спальни на одном этаже. Хорошо, если в разных комнатах. Вот только в разных ли? Ну, Эдж, ну погоди, скотина!
Ол хватает куртку и стремглав несется из комнаты. Вниз по лестнице. Через кухню. Бросив Марте небрежное: «Прогуляюсь – вернусь». Через калитку. Вниз по улице. На окраину. К уже знакомым амбарам.
К уже знакомому «Лису».
– Боюсь, нам придется поторопиться. Я не люблю подержанный товар.
Острые черты лица переплывают в хищный оскал. Именно переплывают – он весь такой текучий, гладкий. И слишком самоуверенный, да.
– Ну, к Кларку же ты не ревновал.
– Кларк мне почти что брат родной. После родни я не брезгую. А вот этот старикан меня напрягает. И вообще, мало ли какую заразу может подхватить в его отстойнике мой Лекс.
– Ну, давай прибьем Эджа. Делов-то! И придется твоему Лексу хранить целибат.
– А вдруг он за утешением к Кларку побежит? Или тот сам инициативу проявит? На этого придурка находит иногда… что-то умное…
«Лис» хмуро качает головой.
– Тебе придется потерпеть. Пока еще рано. Для окончания строительства нужно время.
Ол тут же переключается на новую тему:
– А потом? Вы выстроите эту вашу… башню или что там за хрень вы строите на мои бабки… Но как это вернет мне Лекса?
– О, это вопрос почти философский. Но ты сумеешь. Справишься, не бойся.
– Я сумею? Так вы мне предлагаете корячиться?
– А ты чего ждал?
– Да я тут уже который месяц из себя выхожу! Мясом кверху выворачиваюсь! А толку? Гадский Лутор просачивается сквозь пальцы, как… как вода! Да если б я мог удержать его сам – на кой бы мне сдался ваш мадридский двор со всеми его тайнами, епт его за ногу?!
Брови «Лиса» насмешливо всплывают вверх.
– Так ты ждал от нас… А чего ты, собственно, ждал? Что мы ему мозги промоем? Зомбируем его? Или просто лоботомию ему устроим? – «Лис» презрительно хмыкает. – На кой он тебе тогда? Такой? Не проще ли было заказать Гарднеру клона?
– Но… Я… Он такой, да… Но… Черт, ну что мне делать, а?
– Перестать истерить для начала. Ты правильно заметил: Лекс – он вода. С виду податливый. Как вся их луторовская порода. Всегда под обстоятельства подстроятся. Ко всему приноровятся. Как вода, да. Ты заметил, что она всегда принимает форму сосуда? Но смешно было бы думать, что сосуд владеет водою, правда? Она всегда покорно принимает его форму – а потом точит и изводит ржою изнутри. И просачивается-таки наружу. Ей даже горные гряды не помеха. А человеческий кулак – так тем более.
– Так что же мне делать? С этой водою… – Ол чуть не плачет.
– Ты плохо учил физику в школе, мальчик. Вода, как и всякая жидкость, имеет три состояния. – Губы «Лиса» расплываются в ухмылке. – Чтоб удержать воду – ее достаточно заморозить.
«Чтоб удержать воду – ее достаточно заморозить». Внутри у Кларка тоже всё замерзает. Насмерть вымерзает почти. И это Ол? Его Ол? Его маленький Олли?!
Зачем он пошел за ним? Зачем слушал всё это? Зачем сломал – сам себя?
Вот видишь, опять лысик правый. Говорил же тебе: избавься от пацана. А ты всё благородного корчил. Ну, теперь у нас ни благородства, ни лысика. Только мыльный кулак. Счаз намылишь этим придуркам шею – и будем «мылить» кое-что другое…
Но Кларк пока не готов. Намыливать шею. Он должен… понять… Понять почему. Ну, и осознать, наверно. Что это всё-таки Ол. Точней, нет. Не Ол – Оливер Квин. Такой он и был, друг твой единственный. Натуру не переделаешь.
– Натуру не переделаешь, – вторит ему собеседник Ола. И Кларк невольно вздрагивает. – Но мы поможем тебе скорректировать… обстоятельства. Вот, держи, недоверчивый мой.
– Что за фигня? Я бижутерию не ношу.
– Эту будешь. Это колечко – твой ключ.
– К счастливому будущему?
– К счастливому прошлому. И поторопись, пока один наш «друг» не перестал медитировать за стенкой, и не решился-таки нам помешать.
А в следующую секунду Кларк чувствует, как в тело впиваются черные жгуты, и тянут куда-то, пробивая им стены.
Эх, всё-таки Оливер Голдсмит был умный чувак. «Предоставленные самим себе, мы вынуждены сами ковать и искать свое счастье». Это ведь он сказал, да? И был абсолютно прав. Интересно только, к кому из них двоих это больше относится: к нему или к Лексу?
К нему… Который лежит сейчас окровавленный и разбитый… Подыхающий из-за собственной глупости…
Или к Лексу… Который, кажись, сдохнет чуть позже. Но опять-таки из-за Кларковой глупости… Если не сумеет выковать их счастье. Вот только ковать придется самому: Кларк сейчас немного… не в силах… точнее, совсем без них…
А ведь у них всё было почти хорошо. Пока Кларк не притащил домой работу на дом…
URL записи
Сегодня Старый Новый год!
Сегодня Старый Новый год!
Большая часть гаданий приурочена к святкам (время от Рождества до Крещения) и является их неотъемлемой частью, когда приходят с "того света" души умерших и активизируется нечистая сила. Испокон веков считалось, что в это время ничто не мешает заглянуть будущему в лицо. Все девушки мечтают о счастливом замужестве и любви. Ну и конечно, кому же не интересно заранее узнать своё будущее.
читать дальшеГадание (с валенком) на "сторону", в какую выйдешь замуж.
Это наиболее известный и распространенный вид гадания. Девушки поочередно бросают валенок (сапог, туфельку) на дорогу и по направлению "носка" валенка узнают сторону, в какую выйдут замуж.
Гадание с зеркалами на вызывание образа будущего жениха.
Это хорошо известное из литературы гадание нередко используется и сейчас. Девушка садится в темноте между двумя зеркалами, зажигает свечи и начинает вглядываться в "галерею отражений", надеясь увидеть своего жениха. Лучшим временем для этого гадания считается полночь.
Гадание (со сжиганием нити) на быстроту и очередность выхода замуж.
Оно заключается в том, что девушки отрезают нити одинаковой длины и поджигают их. У кого вперед догорит нитка, тот первый окажется замужем. Если нитка потухла сразу и меньше половины сгорело, то замуж не выйдешь.
Гадание (с кольцом или иглой) на пол будущего ребенка.
С кольцом или иглой проделывают определенные действия (кольцо опускают в стакан с водой, иглой протыкают шерстяную ткань), затем, подвешенное на волоске или нитке, медленно опускают возле руки того, на кого гадают. Если предмет ( кольцо, игла) начнет совершать круговые движения - родится девочка (реже - мальчик), если маятникообразные - мальчик (реже - девочка), если предмет не движется - детей не будет.
Гадание (с выбором предмета) на "качество" жизни и жениха.
В миску, блюдце или валенок кладутся предметы, девушки выбирают их. Выбор предмета символизирует будущую жизнь: зола -плохая жизнь, сахар - сладкая жизнь, кольцо - выход замуж, луковица - к слезам, рюмка - веселая жизнь, золотое кольцо - богатая жизнь и т.п.
Гадание о судьбе по теням.
Этот вид гадания в силу своей простоты весьма распространен в современной девичьей среде. Девушка поджигает смятый ею бумажный лист, а затем рассматривает тень от сгоревшей бумаги. Каждый берет чистый лист бумаги, комкает его, кладет на блюдо или на большую плоскую тарелку и поджигает. Когда лист сгорит или почти сгорит, с помощью свечи делается его отображение на стену. Внимательно рассмотривая тени пытаются узнать будущее.
Гадание на спичках.
По бокам спичечной коробки вставляются две спички и поджигаются. Если сгоревшие головки будут обращены друг к другу, значит "загаданные" парень и девушка будут вместе.
Гадание (на лай собаки) о возрасте жениха.
После определенных действий участницы гадания прислушиваются к лаю собаки. "Хриплый лай сулит старого жениха, а звонкий - молодого.
Гадание с кольцом на вызывание образа будущего жениха.
В стакан с водой девушка брросает обручальное кольцо и вглядывается внутрь кольца, приговаривая слова: "Суженый мой, ряженый...".
Гадание с вызыванием сна про суженого.
Пишем имя юноши на клочке бумаги, целуем это слово накрашенными губами (чтобы остался след), ложим на зеркальце маленькое и под подушку или кладут под подушку три лавровых листка. На одном пишут - "Ананий", на другом - "Азарий" и на третьем - "Мисаил" и произнести заклинание: "С понедельника на вторник я гляжу на подоконник, кто мечтает обо мне, пусть приснится мне во сне"
Гадают в ночь с понедельника на вторник. Берется веточка ели, кладется на ночь в изголовье. При этом говорят: "Ложусь на понедельник, кладу в изголовье ельник, приснись тот мне, кто думает обо мне." Кто приснится, тот тебе и любит.
Гадают в ночь с четверга на пятницу. Ложась спать, говорят: "Четверг со средой, вторник с понедельником, воскресенье с субботой. Пятница одна и я, молода, одна. Лежу я на Сионских горах, три ангела в головах: один видит. Другой скажет, третий судьбу укажет."
Гадают девушки если ложатся спать там где раньше не приходилось. Перед сном говорят: "На новом месте, приснись жених невесте". Во сне увидишь своего жениха.
Гадание на картах.
Перед сном кладут под подушку четырех королей и говорят: "Кто мой суженый, кто мой ряженый, тот приснись мне во сне". Если приснится пиковый король - жених будет стариком и ревнивцем, король червонный означает молодого и богатого, крестовый - жди сватов от военного или бизнесмена, а бубновый - от желанного.
Гадание на родственников.
Ходят смотреть в окна соседей во время ужина. Если увидят головы сидящих за столом, то предвещают себе, что будущие родственники все будут живы; если же не увидят голов, то с родственниками должно произойти несчастье.
Гадание на воске.
Растопите воск в кружке, налейте молоко в блюдце и поставьте у порога квартиры или дома. Произнесите следующие слова: "Домовой, хозяин мой, приди под порог попить молочка, поесть воска". С последними словами вылейте в молоко растопленный воск. А теперь внимательно наблюдайте за происходящим. Если увидите застывший крест, ждут вас в новом году какие-то болезни. Если крест только покажется, то в наступающем году ваши финансовые дела будут идти не слишком хорошо, а в личной жизни одолеют неприятности, но не слишком серьезные. Если зацветет цветком - женитесь, выйдете з амуж или найдете любимого. Если покажется зверь, будьте осторожны: появится у вас какой-то недруг. Если воск потечет полосками, предстоят вам дороги, переезды, а ляжет звездочками - ждите удачи на службе, в учебе. Если образуется человеческая фигурка, вы обретете друга.
На луковицах.
Берут несколько луковиц и намечают каждую из них. Эти луковицы сажают в землю: чья раньше даст росток, та девушка и выйдет замуж вперед других.
По кольцу.
В обыкновенный стеклянный стакан наливают на 3/4 воды и осторожно опускают на середину дна обручальное кольцо. Затем смотрят сквозь воду в середину кольца, где должно появиться изображение суженого.
Бросаете кольцо на пол. Если оно катится к дверям, значит, девушке скоро замуж, а мужчине - в командировку. Можно трактовать как уход из дому.
Оклик прохожих.
Выходите в полночь на улицу и спрашиваете имя у первого встречного. Именно так будут звать вашего суженого, точно так он будет красив и богат.
Подслушивание.
Забираетесь под окно соседей и, естественно, слушаете. Если у них выяснение отношений с битьем посуды, можно ждать "веселого" года. Если в доме тишина - и у вас год будет гармоничным.
Гадание на яйце.
Возьмите свежее яйцо, проделайте в нем маленькую дырочку и осторожно вылейте содержимое в стакан с водой. Когда белок свернется, по форме, которую он принял, нужно угадать свое будущее. Вид церкви означает венчание, кольцо - обручение, куб - гроб, корабль - командировку (мужчине) или возвращение мужа из командировки (женщине). Если белок опустился на дно - быть в доме пожару.
Гадание на поленьях.
Надо подойти к поленнице задом и на ощупь выбрать себе полено. Если оно ровное, гладкое, без сучков, супруг попадется с идеальным характером. Если полено толстое и тяжелое - муж будет состоятельным. Если сучков много - в семье народится немало детей, а коли полено кривое - муж будет косой и хромой.
Гадание с кошкой.
Загадайте желание, позовите вашу кошку. Если она переступит порог комнаты левой лапой, желание сбудется. Если правой - не суждено.
Гадание по книге.
Лучше всего взять книгу духовного содержания, можно, например, "Библию", не раскрывая ее, загадать номер страницы и строки сверху или снизу, затем раскрыть ее и читать в загаданном месте. Толкуют прочитанное сообразно тому, что самого гадающего интересует больше всего.
P.S. Что бы вам не выпало в гадании, помните - хорошее сбудется, а в плохое не верьте, главное быть уверенным в своем счастье.
URL записи
Хуниганю со страшной силой!
>Хуниганю со страшной силой!
В дневнике у замечательной девушки Akeno Gin наткнулась на арт не менее замечательного художника *nathie. И хоть картинка защищена авторским правом – но я ж любя и не в корыстных целях
На оригинал можно (и даже нужно!) посмотреть здесь.
URL записи
30.12.2010 в 17:51
Пишет dora_night_ru:URL записи
Работа на дом-12
05.01.2011 в 14:15
Пишет dora_night_ru:Работа на дом-12
Ура! Приехала мама и сказала, что забирает меня домой!
Правда, для этого ей пришлось подписать кучу бумажек о «взятии на себя ответственности»… Но это ерунда. Я знала, я чувствовала! И, кстати, не зря я так торопилась 12-ю главу дописать: ведь мама забирает меня к себе домой, а там инета нету. Так что мы с вами опять расстаемся. Но это уже ненадолго. Вот мама меня нежностью своей долечит – и я сразу к вам, ведь мне без вас долго нельзя.
Ту маленькую проду я подняла и дополнила, как заранее и планировала. Так что первая ссылка на нее, а потом уже – окончание. Название: Работа на дом
Сиквел к «Да это ж сенсация, мать вашу!»
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-21 (за упоминание событий предыдущей части)
Жанр: AU, ангст, экшен
Warning: нецензурная лексика – впрочем, как всегда.
Саммари: Они поймут друг друга... Когда-нибудь... наверное...
маленькая прода
Сейчас ему кажется, что больше он никогда не напишет ни строчки. Даже на собственную эпитафию слов не наскребет. Потому что все слова исчезли из мозга. Испарились. Вместе с обидой и гневом.
Потому что все слова сказаны вчера на кухне. И вся бравада, желание что-то доказать, оправдаться, хотя тебя по сути совершенно ведь не в том обвиняли – всё иссохло. Ушло… И теперь остается уйти самому.
Посудомойщиком что ли пойти? А что? У него должно получиться… Это для журналистики у него не осталось слов, а руки-то, руки еще на месте. Поэтому Лекс трет стаканы и миски. Бессловесно и как-то даже бездумно. Побольше жидкости, побольше пены, теперь водою… Плевать, что не мужское это дело – посуду мыть. Он гей, ему можно. Должны ж в его ориентации быть хоть какие-то плюсы. Ну, кроме социальных гарантий, что его нельзя уволить из-за дискриминации… и скидок в магазинах гейского порно… и членства в паре клубов… и Кларка…
Тарелка выскальзывает из пальцев. Наверно, слишком много пены. Когда слишком много – это плохо. Слишком – это всегда плохо. Слишком много пены. Слишком много слов. Слишком много обвинений. Слишком… Лутор. Как всегда.
Лекс вертит в руках осколок тарелки. Задумчиво так. Примеряется будто. Это еще не желание, так, тень на грани сознания. Просто тень. Просто по запястью…
Да нет, ерунда. Осколок решительно летит в мусорное ведро. Это настроение просто такое. Пройдет. Он справится. Всегда справлялся. Он справился, когда Олли едва не угробил весь его внутренний мир. И когда мать ушла, хлопнув дверью, перед этим швырнув в него почти закипевшим чайником. Справлялся каждый раз после «уроков» отца. После отказов Уайта брать его на работу. Он пережил завод и виллу!
А вот разрыва с Кларком ему не пережить.
Помолиться что ли? Или это… поговорить… ну, по душам… А что? Кларк же хотел.
Да перехотел вот. Со вчерашнего вечера не сказал ему ни слова. Ну да, что тут еще скажешь. Они вчера и так… слишком много… сказали друг другу…
Пойти что ли ванну еще помыть? Трудотерапия – это вещь. Панацея, можно сказать. Главное – что без слов.
Потому что все слова исчезли из мозга. Испарились. Иссохли. И Лексу очень, очень жутко. И очень холодно в этой Бессловесной вселенной. Только он никому не признается в этом. Даже Кларку.
Ну, он же Лутор.
Всё будет хорошо. Обязательно будет. Просто, может, не скоро. И, может, даже не с ним. Но когда-нибудь где-нибудь у кого-нибудь обязательно всё будет хорошо. Кларк это точно знает.
Именно это знание и помогает ему не выть в голос. Держать себя в руках. Крепко-крепко обхватив за плечи. До синяков вцепившись. Пытаясь согреться. Пытаясь… Он сам не знает, что пытается сделать.
Наверно, стоит пойти к Лексу. Поговорить… Им очень надо… сделать хоть что-нибудь!
Вся беда в том, что он не знает – что сказать. Слишком много слов в его голове. Слишком много намешано в этой тупой башке… Так много, что даже реплики внутреннего голоса теряются. Какофония слов сводит его с ума. Слишком много слов. Слишком лишних слов.
И слишком мало дела. С тобой, дурак, всегда так: много слов и мало дела. Какофония внутри – кататония снаружи. И Кларк заиндевело плывет в туманной серости комнаты. Не желая уйти… Не умея остаться…
Просто веря, что всё будет хорошо.
Он с этими придурками с ума сойдет. Один бегает по дому, перемывая всё на своем пути – будто ему энерджайзер в жопу засунули. Другой – наоборот из комнаты носа не кажет и молчит, как проклятый. Так и хочется стукнуть их лбами, чтоб лишками поделились, уравновесили как-то друг друга.
Хотя, может, оно и к лучшему – что они вот так, отдельно. Может, попустит их. И совсем разойдутся подобру-поздорову.
Хотя «подобру» уже не получится. Уже нет. Уже слишком сильно вросли друг в друга. Уже по живому резать надо.
Они и режут, остолопы. Сами себя режут. До крови. До кости. До души до самой…
Вот какого хрена они сейчас не вместе? Почему не решают проблему? Какого черта они над своим горем медитируют?! Решать что-то надо, решать! Дело делать. А не сидеть по разным углам. Порознь.
«Порознь» от слова «разные», да? Они слишком разные, это ведь правда. Всегда были. Но раньше им это почему-то не мешало. Что ж вдруг изменилось? Да чтоб вот так вот резко…
Ведь нельзя же всего лишь за миг
просто так разлюбить человека?
Неужели ничем не помочь
и никак не исправить нам это?
просто так разлюбить человека?
Неужели ничем не помочь
и никак не исправить нам это?
Да нет, это ты, Джонатан, размечтался. Нелюбовью тут и не пахнет. Пахнет моющим средством Марты. И ее валерьянкой. Ну, мойщик тут у нас Лекс. А валерьянку точно жена пила.
А вот Кларк со вчерашнего дня ни ел, ни пил ничего. И это тоже попахивает… горьким страданием. Безнадежным таким… Ничем ты сыну не поможешь, Джонатан. Это только между ними двумя. Между ними двумя… влюбленными идиотами… А ты можешь разве что машину помыть, раз ванну Лекс уже вымыл.
Говорят, материнское сердце может простить своему ребенку всё. Любую глупость оправдать. Любую вину самой загладить.
Но Марта Кент теперь точно знает, что материнское сердце не может простить ребенку его страданий. Безнадежных страданий – когда ничем не можешь ему помочь. И такая злость вдруг берет – как когда тебя будят посреди ночи из-за «ужасного бяки под кроватью», а у тебя голова болит и завтра рано вставать… И самое противное – что точно знаешь, что никакого бяки-то нету! Выдумки всё. Детские бредни.
Как эта вот… ссора? Господи, да они и не ссорились даже! Так откуда же взялась эта напасть?! А главное – как с ней бороться? Как помочь? Своей дитятке, кровинушке, лапочке! Маленькому своему, для которого всё на свете! А помочь не можешь…
И хочется выть. Вырвать из груди свое материнское сердце и вставить ему – вместо его, страдающего. Чтобы унять, успокоить хоть чуточку боль. Хочется… Просто хочется, чтоб он был счастливым.
И поэтому Лекс сейчас почти ненавистен. Тихая мирная Марта, за всю свою жизнь не убившая даже крысы, – раз за разом ловит себя на мысли, что хочет его ударить. Врезать так смачно! Чтоб дернулась голова, а из носа красивым веером брызнула кровь. В фильмах она почему-то всегда очень красиво брызгает. Ярко так, эстетично. Хотя в жизни, конечно, иначе… Так что лучше не стоит – ни бить… ни молиться… Молиться на него, как на святого – единственного святого, который может прекратить страдания ее ребенка. Ведь может же, правда? Просто обязан смочь! Потому что все остальные уж точно не могут.
Как не может Марта простить страданий своего ангелочка…
Ол прислоняется лбом к холодному стеклу. Его будоражит. И морозит. Он сам запутался, не понимает уже холодно ему или жарко. Ну, если разобраться… Мысли – будоражит, а тело – морозит. Да, вот так.
И всё не так. Он думал, стоит им разойтись – и всё будет класс. Уж он-то своего не упустит! Уж он-то тогда! Всем покажет. Ну, может, все ему и на фиг не сдались – но уж Лексу-то точно. Вот тогда он поймет… Каким Ол был придурком.
От дыхания стекло потеет, затягивает влажной мутью, стирая дворовую реальность. Подергивая серебристой кристаллической вязью и грузного Джонатана, и его огрузлый пикап. Старикан моет свое старье. Лекс сейчас тоже, наверное, что-то моет…
На запотевшем окне рисуется «Л». Практически сама рисуется. Как бы случайно. А потом проступает «е». Но прежде чем появляется «к» – «Л» начинает плакать холодными мутными слезами и превращается в «эйч». Да, вот так просто – как-то даже слишком просто – заглавная буква всей его жизни превращается в прописное «враждебное лицемерие*».
Вся его жизнь – одно сплошное лицемерие. Ол стискивает кулаки до кровавых лунок. Чтоб не засадить по стеклу со всей дури. Если б проблему можно было разбить, как стекло! Если б нарисованные на стеклах желания – осуществлялись… Хотя бы чуть-чуть… Мне много не надо.
– А мало зачем?
Ол вздрагивает и резко оборачивается.
Незнакомец похож на лиса. Худющего рыжего лиса. Со всклоченной шерстью, звериным оскалом. И чем-то таким в глазах… непонятным и страшным…
– Кто…
Враз охрипший голос предательски срывается. И начинают дрожать коленки. Теперь запотевшее стекло пугает – начинает казаться, что весь мир за кристаллической взвесью вымер. Будто Ол сам утопил их в молекулах своего дыхания. Отгородился… на свою голову…
– Ты кто?
На этот раз получается лучше. Будто ворона каркнула. Но каркнула ведь! И еще громче каркнет – если обижать ее вздумаешь. Так – что весь дом сбежится. А тут знаешь, какие тролли живут? О-го-го! Один Джонатан пятерых при желанье уморит! И Марта со скалкой! И вообще, вот.
– Не стоит, – насмешливо советует незнакомец. Мягко, как-то текуче приближается к кровати. Бесцеремонно садится прямо на Олову пижаму. – Я не причиню тебе вреда. Ты можешь быть нам полезен.
– Да ну?
– Точней, не ты, а технологии твоего отца. Хоть ты его и не помнишь, но он…
– Всё оставил мне, я уже в курсе, – на Ола вдруг накатывает злость – да так, что всякий страх перекрывает. – Кто ты такой? И какого черта приперся?
– Кто я такой – объяснять слишком долго. Скоро Марта придет звать тебя на ужин, и я могу не успеть объяснить до конца. Поэтому давай я скажу тебе главное, окей? И если оно тебя заинтересует, мы встретимся снова.
Ол пытливо щурит глаза.
– Так что тебе надо?
– Моему хозяину пригодились бы разработки твоего отца. А взамен мы готовы дать тебе…
Незнакомец замолчал специально. Ол знает этот прием: заинтересовать собеседника и вынудить его «тянуться» к тебе. Просить – тем более ответы – это всегда невыгодная позиция. Но с кухни уже пряно тянет курицей карри, и времени играть в игры нет.
– Так чем же твой хозяин готов мне платить?
– Мы готовы дать тебе – Лекса.
__________
* «hostile hypocrisy»
продолжение 12-й главыВ этом году Марта поставила елку 1 декабря. Вот взяла и поставила. Ну и что, что рано? А вот ей захотелось! Вот она так решила! И поставила, да. Заранее.
Рано.
Ну, может, и рано. В принципе, она и не спорит. Просто это единственное, что пришло ей в голову, чтобы хоть как-то поднять настроение в доме. Чтоб хоть чуть-чуть сгладить углы. Может, если напомнить о Рождестве и его всепрощении?.. Ну вдруг, а?.. Авось и получится. Что-нибудь путное. А то мальчишки совсем захирели. Зачахли с горя. Молчат и шарахаются друг от друга. Бегают от проблем. Кларк – в универ, Лекс – на работу.
В другое время Марта, может, и порадовалась бы: вон, как сынок учебу подтянул, и Лексу премия светит (а премия от Перри – это я вас скажу, не фунт изюму!). Но это в другое время. В хорошее. А сейчас время зыбкое, смурное совсем. И Марта поставила елку.
А Лекса с Кларком заставила наряжать. Вдвоем, да. Пусть пообщаются, это полезно.
Вот только план провалился, не сработал, зараза. Иногда единение душ – это вредно. Когда понимаешь без слов. Жаль только, что понимаешь что-то не то… Понимаешь, что этот шарик лучше слева – а вот что иногда лучше просто обнять не доходит совсем.
Так и нарядили елку – молча. И молча разошлись. Один – в универ, другой – на работу. А Марта на кухню – пить валерьянку.
Может, им кекс творожный сготовить?
Вы когда-нибудь смотрели на елку снизу? Это несложно, чесслово. Надо просто лечь на пол и подлезть под ветки. И чтоб елка обязательно включенная! А потом сквозь иголки считать огоньки… И по донышкам угадывать игрушки… Маленький Лекс так часто делал.
А еще разговаривал с нею. А тебя издалека привезли? А детки у тебя там остались? Ты прости, что из-за нас тебя… Ну, вот так жизнь твоя кончилась… Но я тебя люблю! Честно-честно! Не обижайся на меня, ладно?Да, Лекс всегда разговаривал со своими елками. Каждый раз прощения просил. И в любви признавался – всё время. По сути, на время новогодних праздников елка становилась его единственн6ым собеседником. Прислугу отпускали на каникулы. У мамы с папой находились дела поважнее. Друзей у Лекса не было.
Зато была елка. Наряженная приглашенным модельером. Чересчур помпезно и вычурно, на Лексов вкус. Зато элегантно – по мнению мамы. Вся такая сияющая. С кучей коробок сбоку. Не подарков, нет. Коробок. Красиво упакованных коробок. В блестящей цветастой бумаге. Со всеми этими ленточками и бантиками. Причем упаковка коробки стоила подчас дороже содержимого – потому что содержимое для дарителя зачастую не стоило ничего. Ну, кроме разве что денег.
А вот елка, пусть даже упакованная не им, стоила для Лекса очень много. Этакий символ рождественского чуда. Надежды на лучшее. На что-то… другое. Лекс сам не знал на что, но точно был уверен, что это что-то должно быть другим. Не тем, что окружает его сейчас.
Поэтому он и на елку смотрел – по-другому. Подлезал под низ и часами любовался зеленоватым кружевом хвои. Восхищался затерянными меж веток фонариками. Пытался разглядеть верхушку. Ему почему-то казалось, что стоит разглядеть верхушку – и ему тут же откроется какая-то тайна. Какая-то важная, нужная тайна. И эта тайна сделает его счастливым.
С тех пор Лекс Лутор узнал много тайн. Разных и важных. Для кого-то – жизненно нужных. Для налоговой, например. Но тайны счастья, простого незамысловатого счастья, – он по-прежнему не открыл. Может, поэтому в его жизни до сих пор всё вот так, а не по-другому? Не так, как надо.
Не так, как надо Кларку.
Он долго пытался не замечать. Пытался надеяться, что всё само утрясется. Что всё решится – само.
Может, слишком долго? Может, он перегнул? Передержал пирог в печке, как Марта говорит? Может, уже давно пора… разрубить этот узел…
На самом деле, дело-то вовсе не в нем. Лекс и еще потерпел бы, ему терпеть не впервой. Проблема в Кларке. Просто стоит Лексу приблизиться – и Кларк сжимается весь, скукоживается. Будто у Лекса внутри криптонит. При виде Лекса Кларку больно. И вот этого Лекс терпеть уже не в силах.
Лекс должен сделать как лучше. Но сначала опять придется сделать больно. Впрочем, делать больно Луторы умеют лучше всех.
– Я отменил встречу с отцом. Боюсь, выдающимся библиографам страны придется обсуждать современную этику без нас.
Кларк вскидывается. И как-то сразу подбирается весь.
– Почему? – голос звучит глухо. Будто младший Кент не разговаривал давно. Хотя он и не разговаривал… давно.
– Мой отец слишком хороший психолог. Иначе его шоу не удерживало бы столь высокие строчки рейтинга на протяжении столь долгих лет. Папаша чувствует человеческую слабину. И всегда бьет по живому. А мне надоело быть его мальчиком для битья. Мы надоело, а тебе и привыкать не стоит. Так что «круглый стол» пройдет без нас.
– Что он на это сказал?
– Его секретарша была огорчена.
– Ясно.
Кларк понуривает голову. И будто увернуться хочет. Словно удара ждет. Ну да, удара и ждет. Чего еще от тебя ждать-то, Лутор?
Лекс надеется, что Кларк что-то скажет. Может, глянет хотя бы на него. Даст какой-нибудь знак. Но Кларк молчит.
И Лекс решается:
– Я решил, что нам стоит пожить отдельно.
«Насильно мил не будешь», – убеждает себя Лекс, пакуя вещи под нечитаемым взглядом Кларка. Но пакует как-то медленно. Нехотя. До последнего надеясь, что вот сейчас… еще чуть-чуть – и его остановят. Отшвырнут чемодан, притиснут к груди… или грудью к стене… да неважно куда, главное – кто. Главное – Кларк. И пусть даже молчит себе дальше – лишь бы не пустил его никуда!
Но Кларк молчит – и Лекс пакует вещи. Пытаясь убедить себя, что так будет лучше – для Кларка.
У Лекса на приватном счету немало извращений, но фетишизм в их число до сих пор не входил. Так отчего он так тщательно перебирает всю эту никому ненужную мелочевку? На кой ему эта картонная рамочка, которую он помогал мастерить Кларку на какую-то благотворительную университетскую ярмарку? Или этот дурацкий колпак, купленный в богом забытом балагане в честь черт его знает какого по счету ихнего свидания? Или… стоп! А носок Джонатана что тут забыл? Не, это Лекс точно с собой не возьмет. Ему и остальное-то не больно надо. В принципе, скажи ему кто взять только самое необходимое, и единственное, что бы он вынес отсюда – так это Кларка. Пупок надорвал бы, но вынес. Потому что больше ему ничего и не надо.
А он сам? Он кому-нибудь тут нужен?
«Если любишь – отпусти, если оно твое, то обязательно вернется, если нет – то никогда твоим и не было». У Кларка неуд по всемирной литературе, так что он понятия не имеет, кто это сказал. Но надеется, что чувак не ошибся. Потому что иначе получится – что Кларк сейчас страдает зря. Зря впивается ногтями в ладони до крови. И до крови же прикусывает язык. Лишь бы только не заорать: «Останься!»
«Моё! Никуда не пущу!» – беснуется внутренний голос. Но Кларк привычно затыкает паршивца и пытается убедить себя, что так будет лучше – для Лекса.
Он ловит быстрый взгляд Лекса и привычно и опускает глаза. Ему стыдно смотреть в эти серые «зеркала души». Чувство вины душит его. До сих пор душит. Ему кажется, что каждый взгляд – осуждение. Каждый жест – упрек. И это желание уйти – просто побег от него. Ты надоел ему, Кларк, и он тебя бросает. Его достало твое вечное нытье. А то, что от тебя никогда никакого толку – так, наверно, просто бесит. Вот у Лекса всегда всё выходит. Он сильный. Он смелый. Он умный, даже Перри так говорит. А ты… Слепой придурок! Дальше собственного носа не видишь. Не замечаешь, пока этим самым носом не ткнут куда надо.
Кларку хочется крикнуть: «Останься!» Но совесть не позволяет. Кларк ведь опять его подставит – и не сумеет защитить. Опять не убережет. Опять не доглядит… И вообще… Лексу нужен сильный и умный. А Кларку… Кларку нужен Лекс. Но это слишком эгоистично. Так что об этом ни слова. Прикусить язык и молчать.
«Иногда всё получается даже лучше, чем хотелось». Ол смотрит из окна своей комнаты, как Кларк помогает Лексу грузить вещи в такси, и не может сдержать довольной улыбки: ну наконец-то этот придурок Кент хоть что-то делает правильно.
Ол щелкает пальцами в унисон с дверцей такси. Вот оно, его маленькое чудо. Уж теперь-то у них с Лексом всё будет как надо.
После пятого по счету отеля Лекса начинают терзать смутные сомнения. Легкое такое беспокойство. Маленькое совсем. Еще меньше, чем мрачная догадка. Не то чтобы он кого-то в чем-то обвинял… Но пять отелей, и ни в одном для него не нашлось места? Есть в этом что-то странное, согласитесь.
В холл шестой гостиницы Лекс даже зайти не успевает: перед ним гостеприимно распахиваются совсем другие дверцы. Уже знакомого лимузина.
– А я уж начал опасаться, что страдаю паранойей.
– Ну что ты, Лекс, у тебя очень крепкие нервы. Мало кто из моих знакомых может похвастаться такими же. – Знакомая усмешка. Знакомый насмешливый прищур. Знакомая ладонь…
Черт! Лекс ни за что не признается. Никогда. Никому. Но кажется… всего лишь кажется… так, мнится чуток… Что он скучал по этому знакомцу.
– Какого черта, Морган? Ты меня из города выжить надумал? Что, слишком много бабок идет на мою охрану? Так я давно предлагал на ней сэкономить. Путем, так сказать, кадровой оптимизации.
– Ну что ты, мальчик мой, мне для тебя ничего не жалко. И денег мне, кстати, хватает. Я ж тебе не Национальный банк, у меня инфляций нету.
– Ну, если вопрос «какого черта» тебе не понятен, Морган, тогда я спрошу: какого хрена?
– Просто тебе не место в этих клоповниках.
– Ну извини, на «Метрополь Ройял» моей зарплаты не хватает малость.
– Да зачем тебе вообще тратиться, а? Поживи у меня пока. Я тебе целое крыло выделю, хочешь? И живи сколько нужно. Хоть день, хоть месяц. Мне не в тягость.
Теперь настает очередь Лекса насмешливо щурить глаза.
– Ты еще скажи, что тебе одному в доме одиноко. И слабым старческим голоском предложи скрасить тебе старость.
– Ну-у-у, – тянет Морган, – не такой я и старый.
– Угу, на молоденького любовничка силенок хватит.
– Ну почему сразу «любовника»?
– А! Так ты на девочек переключился?
Ладонь Моргана привычно ложится на Лексово запястье. Спускается ниже. И уже почти как родная начинает поглаживать пальцы.
Слишком привычно. И слишком приятно.
Лекс резко выдергивает руку и пытается выскочить из машины. Какого черта он вообще в нее садился?!
– Малыш, не дури. – Морган осторожно, но твердо дергает Лекса на место. – Ну куда ты пойдешь? А главное – зачем? Я предложил тебе прекрасный вариант. Все условия. Еще и ближе к работе. К тому же – сауна, бассейн, зимний сад. Коллекция современного искусства. Некоторые ее экспонаты тебе, помнится, понравились. Ну чё ты ломаешься, как целка на оргии? Или боишься, что изнасилую? Проберусь ночью в спальню через окно, привяжу шелковыми лентами к кровати и грязно надругаюсь, так что ли? Ну да, как же! Держи карман шире! У меня, конечно, фантазия богатая. Но и гордость имеется. К тому же старость – не радость: окна, это уже не для меня. Я предпочитаю входить через двери. – Следующую фразу Морган предпочитает прошептать на ухо: – И только через те, в которые меня приглашают.
Лекс сидит к Эджу вполоборота. Очень удобно подставив ухо. Для жаркого шепота. И обжигающего дыхания. Для горячих намеков, льющихся из губ Моргана прямо в Лексовы уши. Плавно так льющихся. Близко. Слишком близко. Еще чуть-чуть – и заденут мочку губами.
Дыхание жаркое, оно опаляет. Но Лекса почему-то бьет озноб. Его почти трясет. И пальцы холодные. Он сжимает кулаки до боли – пытаясь согреть свои пальцы. Мечтая отвлечься.
– Ну что? Поедешь ко мне?
Лекс облизывает пересохшие губы. И неимоверным усилием воли скидывает с себя паутину наваждения.
– Угу, уже. Бегу и волосы назад.
На несколько секунд в лимузине западет оглушительная тишина. А потом Эджа буквально складывает от хохота.
– Как? О-ха-ха! Как ты… ах-ха… сказал? Ой, мамочки! И назад, да?
Лекс вдруг понимает, что улыбается в ответ. И это странно. Их первый искренний смех. Обоюдный. Совместный. Хреново. Смех хуже секса. Потому что сближает сильнее. А Лекс и так слишком близко подпустил старого черта.
Но Лутор всё равно улыбается в ответ.
– Бегу и волосы назад. Сам только вчера услышал. Мальчишки возле булочной понтовались.
Морган вытирает выступившие слезы, продолжая безмятежно улыбаться.
– Тебе эта фразочка больше идет. Из-за прически, наверно.
Еще один тревожный звоночек: раньше Лекса напрягало напоминание о его лысине, но из уст Моргана… Черт! Старик и впрямь подобрался слишком близко. И после этого – переехать к нему?! Совсем за идиота меня держите?
– Мне пора, Морган.
На этот раз Эдж не пытается его удержать. Может, шутка сбила нужный настрой, а, может, просто понял, что пора отступиться. На этот раз.
Но последнее слово он всё равно оставляет за собой:
– Ты же понимаешь, мальчик мой, что в этом городе тебе не найти жилья – если я не хочу.
В ответ Лекс просто проводит рукой по черепушке, будто откидывая фантомные локоны. Он слишком устал для разборок.
У Лоис слишком жесткий диван. Это было бы еще полбеды, но он еще и слишком короткий. Хоть в ванной спи.
Или к отцу переезжай. Старик хоть и обитает в Нью-Йорке, поближе к потенциальным жертвам, но пентхаус в столице родного штата так и не продал. И сыну пожить не предложил. Не то чтобы Лекс мог на такое согласиться… Просто, видимо, старшему Лутору такой бред и во сне присниться не мог. Так что квартирка пустует, да. Пока Лекс бомжует.
А ведь почти бомжует. Это на этой неделе у Адама дежурства. Да и Лоис бегает по каким-то свои расследованиям (какие-то древнеегипетские скульптуры то ли раскапывает, то ли наоборот закопать никак не может). Но дежурства не бесконечны. Да и Лоис не сегодня, завтра до цели своей докопается. А третий, как ему и положено, станет лишним. Квартирка маленькая, стеночки тоненькие, голосочек у Лоис громкий. В общем, валить тебе надо, Лутор.
Да и не только за личную жизнь подруги Лекс переживает, за жизнь вообще беспокоится тоже. Не, Эдж, конечно, не совсем отморозок: вряд ли он пошлет ребят подстеречь мешающую ему Лейн в темном переулке. Должен же понимать, что после такого Лекс и ему все патлы повыдергает. И из задницы тоже. А что, интимные прически нынче в моде.
Но хладнокровная логика отступает перед Лексовой мнительностью. Перед десятилетиями пестуемой мнительностью. От мамы доставшейся. Отцом воспитанной. Оливером выкоханной. Чертова мнительность! Но если речь идет об единственном друге, то лучше перебдеть, чем недобдеть. И вообще…
Где ж квартиру найти? Неохота опять по ночлежкам шататься. И под мостами сейчас сыро. Да и вообще – к хорошей жизни быстро привыкаешь. Разбаловался ты, Лутор. Сибаритом стал. Недаром Кларк боялся, что ты его на кого побогаче променяешь. Что-то рациональное в этом его бреде всё-таки было.
Побогаче… Боялся… Променяешь… Рационально…
Кажется, Лекс придумал способ помириться!
– О.
Вообще Лекс рассчитывал на более эмоциональную реакцию. Даже криптонитом запасся. Ну так, на всякий случай. Исключительно в успокоительных целях, ей-богу! А в ответ только это убогое «о»?!
– Ты хорошо расслышал, Кларк?
Ну мало ли? Может, на Солнце опять какая активность? Ну вдруг?
– Угу.
– Я сказал. Что Эдж. Предложил мне. Пожить у него.
– Ну что ж…
Ну что ж?!! И всё? А где припадок ревности, родимый? Да после этих слов ты должен был запереть меня в подвале! Заодно и проблема жилья б была решена. А ты мне «ну что ж» – и всё? Ну знаешь ли, так меня никто еще не обламывал.
– И я подумал, прежде чем съезжаться…
Лекс специально делает длинную паузу. Ну же, малыш! Ну давай! Ну где там твое родное «Это как понимать? Это что значит, а? Ты! Да ты!!! Да чтоб я! Как ты мог»? Ну же, Кларк. Я даю тебе отличный повод наорать на меня, выпустить пар… трахнуть, в конце концов!
И помириться.
А в ответ:
– Ну раз ты так решил…
И Кларк спокойно выходит из кафе. А Лекс остается сидеть. Дурак дураком. И что ему теперь, и впрямь к Эджу ехать со всеми манатками?
Ну вот и всё. Лекс его бросил. Теперь уже точно бросил. Теперь уже бестолку часами зависать над окнами Лоис. Сканировать стены, лишь бы увидеть родной силуэт. Пытаться в сотне городских звуков расслышать его дыхание. Теперь уже – всё.
Можно орать. Можно биться об стенку. Можно даже молить. И, может, тебе полегчает, Кларк.
А можно уйти молча – и тогда полегчает Лексу. Он шумных сцен никогда не любил. Та пьяная выходка в этом же кафе – не в счет. Это случайность была.
А вот его уход от тебя – закономерность. Ты не смог его защитить. Не смог раз. Потом второй. Потом он сбился со счета. И считать ему надоело: не математический у него склад ума, он же гуманитарий.
И он тебя бросил. Нашел кого-то мудрее. Опытней. Кого-то кто в состоянии отыскать его на заброшенном складе, пока ты плачешься маме в подол. Кого-то кто не будет выбирать между ним и клоном покойного друга.
Да нет, Ол тут ни причем. И вообще… Кларк взял на себя ответственность за Ола и должен теперь заботиться о нем. Не сдавать же мальчишку в детдом только потому, что у Кларка личная жизнь не складывается? Кларк не имеет права даже намекать, будто Ол в чем-то тут виноват. Нет-нет! Только Кларк. Он один. Это он не смог… удержать… спасти… объяснить… А Ол… Ол – просто ребенок и тут ни причем.
Вот Эдж – сука! Этот да, этот хорошо воспользовался ситуацией. Умудрился-таки. У-у-у, гнида! Прибить бы его! Но вдруг Лекс расстроится?
Кларк прислоняется лбом к уличной стенке. Ну и что, что грязная – зато приятно лоб холодит. И плевать, что косятся прохожие. Это раньше он всё боялся что и кто подумает. А теперь-то он знает – чего на самом деле бояться-то надо было. Только поздно уже. Не вернуть ничего… И никого.
Если б только найти в себе силы! Не пережить. А хотя бы уйти. Молча. Чтоб не расстраивать Лекса. Да и маму жалко. А вот папа скажет: «Всё к тому шло, сынок». Всё к тому шло…
Кларк давится злыми слезами. И сжимает кулаки. За последнюю неделю он тоже хорошо научился сжимать кулаки. До кровавых лунок сжимать. Чтоб не разбить ничего. А, может, стоит? Смыться куда-нибудь… На Северный полюс, к примеру. Там холодно. Там хорошо. Только льды и пингвины. Пингвины не скажет ему: «Всё к тому шло, сынок». А если и скажут, он их не поймет.
Хоть бы отец промолчал! Вот внутренний голос же молчит.
Да просто слов у меня на тебя не хватает.
Ну вот и славно. Это хорошо. Жаль только, что и самому Кларку слов не хватило…
Ол в ярости отшвыривает «Инквизир». Черт! Вот Эдж – сука! Нет, Ол знал, конечно, что старик своего не упустит, но вот от Лекса он такой подставы не ждал! Был уверен, что такой пакости своему придурочному Кларку тот не устроит. По крайней мере, не так быстро. Не, Лекс, конечно, обиженный и всё такое… Да и Эдж опять же не промах. Но чтоб так?! И чтоб так быстро?
Съехались, мать вашу! И недели не прошло. А у них уже спальни на одном этаже. Хорошо, если в разных комнатах. Вот только в разных ли? Ну, Эдж, ну погоди, скотина!
Ол хватает куртку и стремглав несется из комнаты. Вниз по лестнице. Через кухню. Бросив Марте небрежное: «Прогуляюсь – вернусь». Через калитку. Вниз по улице. На окраину. К уже знакомым амбарам.
К уже знакомому «Лису».
– Боюсь, нам придется поторопиться. Я не люблю подержанный товар.
Острые черты лица переплывают в хищный оскал. Именно переплывают – он весь такой текучий, гладкий. И слишком самоуверенный, да.
– Ну, к Кларку же ты не ревновал.
– Кларк мне почти что брат родной. После родни я не брезгую. А вот этот старикан меня напрягает. И вообще, мало ли какую заразу может подхватить в его отстойнике мой Лекс.
– Ну, давай прибьем Эджа. Делов-то! И придется твоему Лексу хранить целибат.
– А вдруг он за утешением к Кларку побежит? Или тот сам инициативу проявит? На этого придурка находит иногда… что-то умное…
«Лис» хмуро качает головой.
– Тебе придется потерпеть. Пока еще рано. Для окончания строительства нужно время.
Ол тут же переключается на новую тему:
– А потом? Вы выстроите эту вашу… башню или что там за хрень вы строите на мои бабки… Но как это вернет мне Лекса?
– О, это вопрос почти философский. Но ты сумеешь. Справишься, не бойся.
– Я сумею? Так вы мне предлагаете корячиться?
– А ты чего ждал?
– Да я тут уже который месяц из себя выхожу! Мясом кверху выворачиваюсь! А толку? Гадский Лутор просачивается сквозь пальцы, как… как вода! Да если б я мог удержать его сам – на кой бы мне сдался ваш мадридский двор со всеми его тайнами, епт его за ногу?!
Брови «Лиса» насмешливо всплывают вверх.
– Так ты ждал от нас… А чего ты, собственно, ждал? Что мы ему мозги промоем? Зомбируем его? Или просто лоботомию ему устроим? – «Лис» презрительно хмыкает. – На кой он тебе тогда? Такой? Не проще ли было заказать Гарднеру клона?
– Но… Я… Он такой, да… Но… Черт, ну что мне делать, а?
– Перестать истерить для начала. Ты правильно заметил: Лекс – он вода. С виду податливый. Как вся их луторовская порода. Всегда под обстоятельства подстроятся. Ко всему приноровятся. Как вода, да. Ты заметил, что она всегда принимает форму сосуда? Но смешно было бы думать, что сосуд владеет водою, правда? Она всегда покорно принимает его форму – а потом точит и изводит ржою изнутри. И просачивается-таки наружу. Ей даже горные гряды не помеха. А человеческий кулак – так тем более.
– Так что же мне делать? С этой водою… – Ол чуть не плачет.
– Ты плохо учил физику в школе, мальчик. Вода, как и всякая жидкость, имеет три состояния. – Губы «Лиса» расплываются в ухмылке. – Чтоб удержать воду – ее достаточно заморозить.
«Чтоб удержать воду – ее достаточно заморозить». Внутри у Кларка тоже всё замерзает. Насмерть вымерзает почти. И это Ол? Его Ол? Его маленький Олли?!
Зачем он пошел за ним? Зачем слушал всё это? Зачем сломал – сам себя?
Вот видишь, опять лысик правый. Говорил же тебе: избавься от пацана. А ты всё благородного корчил. Ну, теперь у нас ни благородства, ни лысика. Только мыльный кулак. Счаз намылишь этим придуркам шею – и будем «мылить» кое-что другое…
Но Кларк пока не готов. Намыливать шею. Он должен… понять… Понять почему. Ну, и осознать, наверно. Что это всё-таки Ол. Точней, нет. Не Ол – Оливер Квин. Такой он и был, друг твой единственный. Натуру не переделаешь.
– Натуру не переделаешь, – вторит ему собеседник Ола. И Кларк невольно вздрагивает. – Но мы поможем тебе скорректировать… обстоятельства. Вот, держи, недоверчивый мой.
– Что за фигня? Я бижутерию не ношу.
– Эту будешь. Это колечко – твой ключ.
– К счастливому будущему?
– К счастливому прошлому. И поторопись, пока один наш «друг» не перестал медитировать за стенкой, и не решился-таки нам помешать.
А в следующую секунду Кларк чувствует, как в тело впиваются черные жгуты, и тянут куда-то, пробивая им стены.
Эх, всё-таки Оливер Голдсмит был умный чувак. «Предоставленные самим себе, мы вынуждены сами ковать и искать свое счастье». Это ведь он сказал, да? И был абсолютно прав. Интересно только, к кому из них двоих это больше относится: к нему или к Лексу?
К нему… Который лежит сейчас окровавленный и разбитый… Подыхающий из-за собственной глупости…
Или к Лексу… Который, кажись, сдохнет чуть позже. Но опять-таки из-за Кларковой глупости… Если не сумеет выковать их счастье. Вот только ковать придется самому: Кларк сейчас немного… не в силах… точнее, совсем без них…
А ведь у них всё было почти хорошо. Пока Кларк не притащил домой работу на дом…
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
URL записи
Сегодня Старый Новый год!
13.01.2011 в 16:54
Пишет dora_night_ru:Сегодня Старый Новый год!
Большая часть гаданий приурочена к святкам (время от Рождества до Крещения) и является их неотъемлемой частью, когда приходят с "того света" души умерших и активизируется нечистая сила. Испокон веков считалось, что в это время ничто не мешает заглянуть будущему в лицо. Все девушки мечтают о счастливом замужестве и любви. Ну и конечно, кому же не интересно заранее узнать своё будущее.
читать дальшеГадание (с валенком) на "сторону", в какую выйдешь замуж.
Это наиболее известный и распространенный вид гадания. Девушки поочередно бросают валенок (сапог, туфельку) на дорогу и по направлению "носка" валенка узнают сторону, в какую выйдут замуж.
Гадание с зеркалами на вызывание образа будущего жениха.
Это хорошо известное из литературы гадание нередко используется и сейчас. Девушка садится в темноте между двумя зеркалами, зажигает свечи и начинает вглядываться в "галерею отражений", надеясь увидеть своего жениха. Лучшим временем для этого гадания считается полночь.
Гадание (со сжиганием нити) на быстроту и очередность выхода замуж.
Оно заключается в том, что девушки отрезают нити одинаковой длины и поджигают их. У кого вперед догорит нитка, тот первый окажется замужем. Если нитка потухла сразу и меньше половины сгорело, то замуж не выйдешь.
Гадание (с кольцом или иглой) на пол будущего ребенка.
С кольцом или иглой проделывают определенные действия (кольцо опускают в стакан с водой, иглой протыкают шерстяную ткань), затем, подвешенное на волоске или нитке, медленно опускают возле руки того, на кого гадают. Если предмет ( кольцо, игла) начнет совершать круговые движения - родится девочка (реже - мальчик), если маятникообразные - мальчик (реже - девочка), если предмет не движется - детей не будет.
Гадание (с выбором предмета) на "качество" жизни и жениха.
В миску, блюдце или валенок кладутся предметы, девушки выбирают их. Выбор предмета символизирует будущую жизнь: зола -плохая жизнь, сахар - сладкая жизнь, кольцо - выход замуж, луковица - к слезам, рюмка - веселая жизнь, золотое кольцо - богатая жизнь и т.п.
Гадание о судьбе по теням.
Этот вид гадания в силу своей простоты весьма распространен в современной девичьей среде. Девушка поджигает смятый ею бумажный лист, а затем рассматривает тень от сгоревшей бумаги. Каждый берет чистый лист бумаги, комкает его, кладет на блюдо или на большую плоскую тарелку и поджигает. Когда лист сгорит или почти сгорит, с помощью свечи делается его отображение на стену. Внимательно рассмотривая тени пытаются узнать будущее.
Гадание на спичках.
По бокам спичечной коробки вставляются две спички и поджигаются. Если сгоревшие головки будут обращены друг к другу, значит "загаданные" парень и девушка будут вместе.
Гадание (на лай собаки) о возрасте жениха.
После определенных действий участницы гадания прислушиваются к лаю собаки. "Хриплый лай сулит старого жениха, а звонкий - молодого.
Гадание с кольцом на вызывание образа будущего жениха.
В стакан с водой девушка брросает обручальное кольцо и вглядывается внутрь кольца, приговаривая слова: "Суженый мой, ряженый...".
Гадание с вызыванием сна про суженого.
Пишем имя юноши на клочке бумаги, целуем это слово накрашенными губами (чтобы остался след), ложим на зеркальце маленькое и под подушку или кладут под подушку три лавровых листка. На одном пишут - "Ананий", на другом - "Азарий" и на третьем - "Мисаил" и произнести заклинание: "С понедельника на вторник я гляжу на подоконник, кто мечтает обо мне, пусть приснится мне во сне"
Гадают в ночь с понедельника на вторник. Берется веточка ели, кладется на ночь в изголовье. При этом говорят: "Ложусь на понедельник, кладу в изголовье ельник, приснись тот мне, кто думает обо мне." Кто приснится, тот тебе и любит.
Гадают в ночь с четверга на пятницу. Ложась спать, говорят: "Четверг со средой, вторник с понедельником, воскресенье с субботой. Пятница одна и я, молода, одна. Лежу я на Сионских горах, три ангела в головах: один видит. Другой скажет, третий судьбу укажет."
Гадают девушки если ложатся спать там где раньше не приходилось. Перед сном говорят: "На новом месте, приснись жених невесте". Во сне увидишь своего жениха.
Гадание на картах.
Перед сном кладут под подушку четырех королей и говорят: "Кто мой суженый, кто мой ряженый, тот приснись мне во сне". Если приснится пиковый король - жених будет стариком и ревнивцем, король червонный означает молодого и богатого, крестовый - жди сватов от военного или бизнесмена, а бубновый - от желанного.
Гадание на родственников.
Ходят смотреть в окна соседей во время ужина. Если увидят головы сидящих за столом, то предвещают себе, что будущие родственники все будут живы; если же не увидят голов, то с родственниками должно произойти несчастье.
Гадание на воске.
Растопите воск в кружке, налейте молоко в блюдце и поставьте у порога квартиры или дома. Произнесите следующие слова: "Домовой, хозяин мой, приди под порог попить молочка, поесть воска". С последними словами вылейте в молоко растопленный воск. А теперь внимательно наблюдайте за происходящим. Если увидите застывший крест, ждут вас в новом году какие-то болезни. Если крест только покажется, то в наступающем году ваши финансовые дела будут идти не слишком хорошо, а в личной жизни одолеют неприятности, но не слишком серьезные. Если зацветет цветком - женитесь, выйдете з амуж или найдете любимого. Если покажется зверь, будьте осторожны: появится у вас какой-то недруг. Если воск потечет полосками, предстоят вам дороги, переезды, а ляжет звездочками - ждите удачи на службе, в учебе. Если образуется человеческая фигурка, вы обретете друга.
На луковицах.
Берут несколько луковиц и намечают каждую из них. Эти луковицы сажают в землю: чья раньше даст росток, та девушка и выйдет замуж вперед других.
По кольцу.
В обыкновенный стеклянный стакан наливают на 3/4 воды и осторожно опускают на середину дна обручальное кольцо. Затем смотрят сквозь воду в середину кольца, где должно появиться изображение суженого.
Бросаете кольцо на пол. Если оно катится к дверям, значит, девушке скоро замуж, а мужчине - в командировку. Можно трактовать как уход из дому.
Оклик прохожих.
Выходите в полночь на улицу и спрашиваете имя у первого встречного. Именно так будут звать вашего суженого, точно так он будет красив и богат.
Подслушивание.
Забираетесь под окно соседей и, естественно, слушаете. Если у них выяснение отношений с битьем посуды, можно ждать "веселого" года. Если в доме тишина - и у вас год будет гармоничным.
Гадание на яйце.
Возьмите свежее яйцо, проделайте в нем маленькую дырочку и осторожно вылейте содержимое в стакан с водой. Когда белок свернется, по форме, которую он принял, нужно угадать свое будущее. Вид церкви означает венчание, кольцо - обручение, куб - гроб, корабль - командировку (мужчине) или возвращение мужа из командировки (женщине). Если белок опустился на дно - быть в доме пожару.
Гадание на поленьях.
Надо подойти к поленнице задом и на ощупь выбрать себе полено. Если оно ровное, гладкое, без сучков, супруг попадется с идеальным характером. Если полено толстое и тяжелое - муж будет состоятельным. Если сучков много - в семье народится немало детей, а коли полено кривое - муж будет косой и хромой.
Гадание с кошкой.
Загадайте желание, позовите вашу кошку. Если она переступит порог комнаты левой лапой, желание сбудется. Если правой - не суждено.
Гадание по книге.
Лучше всего взять книгу духовного содержания, можно, например, "Библию", не раскрывая ее, загадать номер страницы и строки сверху или снизу, затем раскрыть ее и читать в загаданном месте. Толкуют прочитанное сообразно тому, что самого гадающего интересует больше всего.
P.S. Что бы вам не выпало в гадании, помните - хорошее сбудется, а в плохое не верьте, главное быть уверенным в своем счастье.
URL записи
Хуниганю со страшной силой!
20.01.2011 в 22:19
Пишет dora_night_ru:>Хуниганю со страшной силой!
В дневнике у замечательной девушки Akeno Gin наткнулась на арт не менее замечательного художника *nathie. И хоть картинка защищена авторским правом – но я ж любя и не в корыстных целях
На оригинал можно (и даже нужно!) посмотреть здесь.
URL записи
@темы: Архив dora_night_ru
воскресенье, 27 ноября 2011
I believe in Moire. Twice. 3-й-Невеста-4-й сезоны "Шерлок ВВС"? Нет, не видел.
Читая снарьевские фики, я не могу не видеть возрождение всех моих старых смоллвильских кинков. Причем роли распределяются достаточно четко:
Джеймс Поттер - Оливер Квин (персонаж, вызвавший первое сильное чувство - не понятно, то ли любовь, то ли ненависть - в Снейпе (Джеймс) и Лексе (Квин))
Северус Снейп - Лекс Лютор
Гарри Поттер - Кларк Кент
Рон Уизли - Джонатан Кент (непремиримый гомофоб, с трудом воспринимающий информацию о "необычном" увлечении к тому же очень "не тем" человеком его друга/ сына)
Гермиона Грейнджер... я имею ввиду тут исключительно ее роль в снарьевской жизни Гарри, а не ум или тягу к знаниям - Марта Кент
И может быть с некоторой натяжкой: для Северуса эти двое, Лили Эванс и Альбус Дамблдор играют ту же роль, что и Лилиан Лютор (лелеемый идеал рано умершей единственно любимой Женщины) и Лайонел Лютор (манипулятор и интриган, свято уверенный в том, что цель оправдывает средства) играют в жизни Лекса Лютора.
UPD:
Сравнила я вот Дамблдора для Сева и Гарри с Лайонелом Лютором для Лекса и Кларка, а щас вот вспомнила то, как Дамби и Лайонел умерли... Для тех, кто в теме - не хочу спойлерить (потому что не все еще Смоллвиль посмотрели) но оцените иронию момента!
Джеймс Поттер - Оливер Квин (персонаж, вызвавший первое сильное чувство - не понятно, то ли любовь, то ли ненависть - в Снейпе (Джеймс) и Лексе (Квин))
Северус Снейп - Лекс Лютор
Гарри Поттер - Кларк Кент
Рон Уизли - Джонатан Кент (непремиримый гомофоб, с трудом воспринимающий информацию о "необычном" увлечении к тому же очень "не тем" человеком его друга/ сына)
Гермиона Грейнджер... я имею ввиду тут исключительно ее роль в снарьевской жизни Гарри, а не ум или тягу к знаниям - Марта Кент
И может быть с некоторой натяжкой: для Северуса эти двое, Лили Эванс и Альбус Дамблдор играют ту же роль, что и Лилиан Лютор (лелеемый идеал рано умершей единственно любимой Женщины) и Лайонел Лютор (манипулятор и интриган, свято уверенный в том, что цель оправдывает средства) играют в жизни Лекса Лютора.
UPD:
Сравнила я вот Дамблдора для Сева и Гарри с Лайонелом Лютором для Лекса и Кларка, а щас вот вспомнила то, как Дамби и Лайонел умерли...
Для тех, кто в теме - не хочу спойлерить (потому что не все еще Смоллвиль посмотрели) но оцените иронию момента! @темы: Лекс Лютер, Лайонел Лютер, Марта Кент, Зеленый павлин - Оливер Квин, Смоллвилль, Лилиан Лютер, Джонатан Кент, Кларк Кент, Говорим о Смоллвиле, "Гарри Поттер", сага, Время МАРОДЕРОВ, Клекс, Северус Снейп
I believe in Moire. Twice. 3-й-Невеста-4-й сезоны "Шерлок ВВС"? Нет, не видел.
... Рикман там такой!!! Такой!!! Все-таки жаль, что у него нет детей. Если бы у него был сыноченк, то он бы наверное сейчас выглядел так:
Млин, хоть бы сперму свою сдал, что ли? Для улучшения мирового генофонда!
Если бы у него был сыноченк, то он бы наверное сейчас выглядел так:Млин, хоть бы сперму свою сдал, что ли? Для улучшения мирового генофонда!
@темы: фото, Alan Rickman, Обадайа Слоуп (Барчестерские хроники)
I believe in Moire. Twice. 3-й-Невеста-4-й сезоны "Шерлок ВВС"? Нет, не видел.
27.11.2011 в 03:46
Пишет KLyopochka:Орден Мерлина
глядя на предыдущую промку с Семинара не могла сдержать почесывание лапок, чтоб не превратить ту фотку в эту. надо ж похулиганить!
URL записиглядя на предыдущую промку с Семинара не могла сдержать почесывание лапок, чтоб не превратить ту фотку в эту. надо ж похулиганить!
Чтобы освежить в памяти:
@темы: Творчество моих друзей, фото, Alan Rickman, Другие любимые сериалы, Daniel Radcliffe, Алан Рикман (он же - прекрасный Северус Снейп), "Гарри Поттер", сага, Манипки
суббота, 26 ноября 2011
I believe in Moire. Twice. 3-й-Невеста-4-й сезоны "Шерлок ВВС"? Нет, не видел.
I believe in Moire. Twice. 3-й-Невеста-4-й сезоны "Шерлок ВВС"? Нет, не видел.
I believe in Moire. Twice. 3-й-Невеста-4-й сезоны "Шерлок ВВС"? Нет, не видел.
I believe in Moire. Twice. 3-й-Невеста-4-й сезоны "Шерлок ВВС"? Нет, не видел.
I believe in Moire. Twice. 3-й-Невеста-4-й сезоны "Шерлок ВВС"? Нет, не видел.
I believe in Moire. Twice. 3-й-Невеста-4-й сезоны "Шерлок ВВС"? Нет, не видел.
пятница, 25 ноября 2011
I believe in Moire. Twice. 3-й-Невеста-4-й сезоны "Шерлок ВВС"? Нет, не видел.
Приветствую Жанна-ДАрк!
Рада видеть, очень приятно познакомиться!
Рикман на задворках театра-студи Риверсайд после спектакля Гамлет ~ 1992 год
Рада видеть, очень приятно познакомиться!
Рикман на задворках театра-студи Риверсайд после спектакля Гамлет ~ 1992 год
@темы: фото, Alan Rickman, ПтиЧки
I believe in Moire. Twice. 3-й-Невеста-4-й сезоны "Шерлок ВВС"? Нет, не видел.
25.11.2011 в 12:32
Пишет Jliay:пятнечная шалость
Сегодня последняя пятница ноября, а значит осень уходит...
URL записиСегодня последняя пятница ноября, а значит осень уходит...
@темы: Творчество моих друзей, Alan Rickman, Другие любимые сериалы, гифы, Daniel Radcliffe, Алан Рикман (он же - прекрасный Северус Снейп), "Гарри Поттер", сага
I believe in Moire. Twice. 3-й-Невеста-4-й сезоны "Шерлок ВВС"? Нет, не видел.
LuthorCorp
Авторизация
Записи
- Календарь записей
- Темы записей
-
915 фото
-
579 Стянутое
-
561 видео
-
554 гифы
-
479 Лекс Лютер
-
451 Смоллвилль
-
414 Alan Rickman
-
331 Бугагашенька
-
275 Кларк Кент
-
247 ПтиЧки
-
208 tumbler
-
207 Sherlock ВВС
-
183 Смоллвилль-гифы
- Список заголовков
Главное меню