I believe in Moire. Twice. 3-й-Невеста-4-й сезоны "Шерлок ВВС"? Нет, не видел.
То, что меня освободит. Пролог.
>То, что меня освободит. Пролог.
Разгребаю старые записи. Может, хоть это заставит меня их дописать?
Название: То, что меня освободит
Автор: dora_night_ru
Фэндом: оригинальные произведения
Пейринг: там по ходу видно будет
Рейтинг: R (ну, мне тогда так казалось)
Жанр: экшен, POV, ангст, hurt/comfort
Warning: самый ужасный, какой только может быть - это ГЕТ!
Статус: в процессе (и довольно давно)
Саммари: «- В моём понимании Бог – это то, что делает меня свободной. Свободной от традиций, обычаев, предрассудков, предубеждений и лжи. Свободной в выборе, правах и свободах. Свободной поступать так, как это выгодно мне, а не как требуют от меня самомнение и миропонимание других.
- Это, скорее, вера.
- Нет. Вера для меня – это убеждённость, что рано или поздно этот момент настанет.
- Момент истины, – Браганза усмехнулся. – Хорошо бы ты была к нему готова.»
читать дальше
Пролог
В Книге Книг написано, что правда освобождает дух. Но иногда она освобождает дух от тела. И, кажется, я близка к подобной свободе.
Два месяца назад я была несвободной воспитанницей колледжюнкера , связанной по рукам и ногам догмами чести, морали и долга. Два месяца назад у меня было достаточно друзей, чтобы груз этих догм не казался мне тяжёлым.
Два месяца назад у меня не было врагов.
Кажется, всё это было в прошлой жизни. А в этой – казематы Аттики, злобные рожи охраны и маячащая на горизонте «пожизненная ссылка». Наверное, всё-таки ссылка. Хотели б убить – давно б уже лежала в могилке.
Я ещё раз посмотрела на две лежащие у меня на ладонях коробочки, просчитывая в уме возможные варианты. В этих коробочках лежат две пилюли. Их дали мне двое друзей. Старый и новый.
Старый – друг ещё моих родителей, он знает меня с колыбели. Он всегда словом и делом помогал мне в трудную минуту. У него есть спокойствие мудрости.
Нового я знаю без году неделю. Это его советы помогли мне очутиться в этом мрачном каземате. У него есть мятежность, присущая всем ищущим.
Один из них предал меня. Это значит, что в одной из пилюль – яд. А в другой – свобода. Мне надо выбрать. Надо. Это выбор между старым и новым другом, между прошлым и будущим.
Я положила в рот жёлтую пилюлю и судорожно глотнула. Утешало только одно: если я ошиблась, то это последняя ошибка в моей жизни.
Весьма кстати вспомнились слова Светлейшего Хайяма:
Я надеюсь, что тот, чью пилюлю я приняла, был мудрым человеком, потому что, по-моему, я умираю.
URL записи
То, что меня освободит. Часть первая.
То, что меня освободит. Часть первая.
Название: То, что меня освободит
Автор: dora_night_ru
Фэндом: оригинальные произведения
Пейринг: там по ходу видно будет
Рейтинг: R (ну, мне тогда так казалось)
Жанр: экшен, POV, ангст, hurt/comfort
Warning: самый ужасный, какой только может быть - это ГЕТ!
Статус: в процессе (и довольно давно)
Саммари: «- В моём понимании Бог – это то, что делает меня свободной. Свободной от традиций, обычаев, предрассудков, предубеждений и лжи. Свободной в выборе, правах и свободах. Свободной поступать так, как это выгодно мне, а не как требуют от меня самомнение и миропонимание других.
- Это, скорее, вера.
- Нет. Вера для меня – это убеждённость, что рано или поздно этот момент настанет.
- Момент истины, – Браганза усмехнулся. – Хорошо бы ты была к нему готова.»
читать дальше
Часть первая
Я лежала на нарах и перебирала в памяти события прошедших двух недель, ставших в моей судьбе роковыми. Снова и снова пыталась я понять, кто запустил в меня тот снежок, превратившийся через пару дней в снежный ком. Кто из моих друзей так невесело пошутил надо мной?
Я рано осталась сиротой. Возможно, будь мои родители живы, «чаша сия миновала» бы меня. Но они погибли при землетрясении, когда мне было четыре годика. Мою дальнейшую судьбу решал друг семьи – «философ, фитофил* и просто феерически фантастический человек» (так говорил мой папа). Гоноре Браганза был гением, он решал вопросы мирового масштаба за минуту, мою судьбу решил за две. Вот так в четыре года я и оказалась в закрытом учебном заведении усиленного наблюдения за поведением**. Может показаться, что Браганза просто сбыл меня с рук, закинул в интернат строгого режима и забыл обо мне. Но это неправда. Он регулярно навещал меня (чаще, чем большинство родных родителей), всегда брал на каникулы, стремясь устроить мой досуг с пользой для тела и ума (он – философ, ему это запросто), никогда не забывал о моём дне рождения или именинах. Да и учебное заведение он выбирал, руководствуясь престижностью диплома, а не строгостью обращения с воспитанниками. Он был образцовым опекуном. Мне не хочется верить, что он предал меня. Но кто-то ведь предал. И чтобы понять кто, я снова мысленно возвращаюсь на месяц назад.
В тот день, когда убили мою подругу. Потому что хотели убить меня.
Нет, ещё раньше… В тот день, когда я почувствовала себя приболевшей. И это почему-то очень напугало нашу медичку.
Нет, всё-таки ещё раньше… В тот день, когда заварилась эта каша…
______
* Любитель растений (лат. phyton – растение, philos – друг, любящий).
** Здесь, видимо, речь идёт об Айтарском имперском колледжюнкере – лучшем учебном заведении Внутренних Городов, учебная программа которого включает и вводные (первые два) семестры инита – учебного заведения высшего звена. Славится также своими Медицинскими Лабораториями, разработки которых ежегодно спасают тысячи жизней. Принимают детей с 6 лет. По всей вероятности, главную героиню в столь раннем возрасте «друг семьи» устроил туда по блату.
______
Я часто просыпаюсь часа в четыре утра. Это время, когда погибли мои родители. Нет, мне не снятся кошмары, просто я просыпаюсь как от толчка и даже не пытаюсь больше заснуть.
В ту ночь я тоже проснулась рано: мой будильник показывал 4.15, до подъёма оставалось три с половиной часа.
Я как всегда отправилась «где-то шататься». Так говорит моя соседка по комнате – Пенни. Уж её-то сон ничто не может потревожить, она спит как убитая и просыпается ровно через 15 минут после звонка будильника. Именно поэтому её часы спешат на 5 минут, она как бы «тихорит» у времени эти минутки, чтобы всё-таки успевать вовремя.
Я умылась, натянула свитер поверх ночной и пошлёпала «шататься» по пустым коридорам родной alma mater.
На моё семилетие Браганза купил мне мягкие тапочки-васюки*. Ходить в них не очень удобно, зато благодаря мягкой подошве я ступаю практически бесшумно, не боясь потревожить дежурных.
Колледжюнкер ещё спит. Точнее, спят его верхние этажи. Первый этаж никогда не спит: там технические помещения, всякие котельные, паровые и разные кладовые. А ещё там кухня. Готовят не очень, но помногу. В тамошних котлах беспрерывно кипят бульоны, компоты и прочие варева. И также беспрерывно, в четыре смены, кипит там жизнь. Но об этой жизни воспитанницы знают лишь понаслышке: нам туда нельзя. Мы живём на предпоследних этажах, за стальными решётками, под неустанным присмотром менторов. Эти порядки неизменны уже 107 лет.
Я перехожу из одного коридора в другой, сливаясь с тишиною. В нашей «обители» пять пятиэтажных корпусов, соединённых между собой по третьему этажу переходами-макаронинами. Два здания совсем новые, это библиотека и ещё один жилой корпус, им нет ещё и 10 лет. По сравнению с возрастом самого коллеждюнкера это немного. Между корпусами сад: много зелок и парочка вашт**.
Я подхожу к переходу и останавливаюсь. Дальше мне нельзя. Переходы стеклянные – меня могут заметить. Даже в дневное время перейти из одного корпуса в другой можно только по ученическому пропуску: охранник сверяет номер группы с расписанием и только потом выпускает из корпуса, причём у противоположного поста вся процедура повторяется снова. Свободно переходить из корпуса в корпус можно только, если ты – хранитель***. Как правило, охрана даже не спрашивает причину «миграции». А если и спросят – так у нас от честности прививки.
Сейчас пост пуст, но стоит мне «засветиться» в переходе, как охранник из сада тут же поднимет тревогу, и у противоположного поста меня будет ждать «торжественная встреча», да и на этот быстренько сбегутся бравые ребята. Поэтому я замираю у поста, не решаясь пройти и не желая возвращаться. Я просто выглядываю вниз. Я не видела землю, простую землю, четыре месяца. Нас никуда не пускают и никуда не вывозят. У нас даже физическая зарядка – на крыше. Именно поэтому во время каникул я ношусь по земле как оголтелая: топчу снег, мешу грязь, вываливаюсь в траве. Даже Браганза не в силах меня унять.
Я стою в ступоре полчаса, не меньше. Покинуть свой пост (каламбур получился, вся моя жизнь – сплошной каламбур) меня заставляет обход. Надо уходить. Если застукают – затаскают по директорам и психоаналитикам, накатают донос Браганзе. Он промолчит, но посмотрит так, что мёртвого проймёт.
Я тихо, как грызунишка в тапочках-васюках, пробираюсь назад в спальню.
До подъёма ещё три часа. Повторять уроки – лень. Свет включить нельзя: сразу же прибежит дежурная.
Я беру альбом, сажусь на подоконнике (плевать на охрану) и начинаю выводить на бумаге линии своей жизни. Они получаются путаные, кривые, но длинные. Это не может не радовать: значит, ещё лет 10 протяну.
В полседьмого мне наконец-то надоедает маяться дурью и я иду спать. Правда, мне это уже не поможет: всё равно весь день буду ходить, как сонная муха, – но, как ни крути, а заняться больше всё равно нечем.
______
* Васюк – млекопитающее семейства кошачьих с очень острым зрением. У южных племён – священное животное.
** Зелка – род хвойных вечнозелёных деревьев; вашта – род древесных розоцветных растений (период цветения – третья-четвёртая южная луна).
*** Имеется в виду ответственный за учебный журнал группы, т.е. «хранящий» его.
______
Звонок звучит как пушечный выстрел. И я сплю дальше, как убитая. Пенни торопится первой занять ванную.
В пятнадцать минут девятого хочешь, не хочешь приходиться вставать. Я буквально выпихиваю Пенни из душа. Если этого не сделать, она просидит там часа два: по гороскопу она водный знак, поэтому воду любит.
В девять мы на уроках, в сотый раз слушаем о лингвистических словарях и способах построения в них словарных статей. Указатели алфавитные и систематические, глухие и аннотированные, простые и комбинированные и плюс к этому, для полного счастья, указатели с подуказателями. Я готова взвыть от тоски.
- Милачька, – раздаётся над ухом пронзительный голосок нашей менторки по литературному искусству Гедды де Ост, – здесь вам не изба-мечтельня, здесь надабно учиться. Сколька бы вы не мечтали о своём благавернам, экзамен он за вас не сдаст. Разве что толька в мечтах. – Наша менторка – южанка, она часто произносит «а» вместо «о» и чётко, с особым усердием выговаривает взрывные звуки. Её любимое обращение – «милочка», причём «ч» она затягивает и всё время старается смягчить, будто от этого смягчится смысл и самого язвительного замечания.
Я с деланным усердием склоняюсь над книжкой. И тут звенит спасительный звонок. Он спасает меня всегда: либо от скуки, либо от «двойки».
- Задержитесь, – велела метра* Геда. – Завтра у вас экскурсия в Агу. Программа экскурсии утверждена, с занятий вас снимут. Надеюсь, вы ацените добрае к вам отношение. И некаторые из вас, – её взгляд остановился на нас с Пенни, – пересмотрят своё поведение. Иначе эта экскурсия может стать для них последней. Им ваабче будет запрещено покидать территорию колледжюнкера.
Мы с Пенни поёжились, но благоразумно решили промолчать.
______
* Вежливое обращение к особе женского пола; так же, как «метр» – к особе мужского пола.
______
По меткому замечанию одной из девочек, после четырёхмесячного заточения даже экскурсия по отхожим местам Родины будет интересной, но в Аге действительно есть на что посмотреть.
Вы сами-то бывали когда-нибудь во Внутренних Городах? Нет? Вы многое потеряли. Нигде больше не найдёте вы такого тонкого сочетания древней культуры и ультрасовременных технологий. Величественные религиозные храмы, которые выглядят как неоздания модернизма; и исполинские жилища, которые выглядят как археологические донашевековые реликты. Гремучая смесь авангардизма и пещерной живописи (хвала небесам, по крайней мере, пещерные нравы остались в прошлом). Извечное стремление человеческого существа быть «животным общественным и политическим», сохраняя при этом свой эгоиндивидуализм. Да, здесь стоит побывать.
Гвоздём программы стало посещение императорского дворца Феодотов.
Сначала сады, сады, сады; потом фонтаны, фонтаны, фонтаны… Возле сто восемнадцатого по счёту фонтана я и увидела этот венец Творения. Я только что повздорила с Пенни из-за какой-то ерунды и поэтому шипела на весь свет. Он тоже выглядел не очень дружелюбно: злобно журился и нервно мял губы. Наши взгляды встретились на секунду, соединив наши судьбы «на многие лета». Но тогда я ещё не знала об этом…
Между нами будто молния промелькнула. Он резко развернулся и стремительно зашагал прочь. Я хмыкнула, пренебрежительно пожала плечами… и устремилась следом. Он поджидал меня на соседней аллее, молча взял за руку и потащил куда-то. Не очень хорошо помню, как именно мы очутились в какой-то комнате, как он впервые поцеловал меня.
До этого дня я часто представляла себе свой первый раз. Ничего общего с тем, что мог предложить мне этот парень.
После этого дня я часто спрашивала себя: какого духа? Что это было? Судьба, рок или временное помутнение рассудка? Или, может, помутнение – постоянное, просто я, как все сумасшедшие, «мутности» своего рассудка предпочитаю не замечать? Как говорится, своё не пахнет. Не знаю. Честное слово, не знаю. По правде говоря, мне стоило уйти.
Тогда почему я осталась?
Моё наказание за самовольную отлучку закончилось через месяц. После карцера наша с Пенни «келья» показалась мне хоромами. Я приняла ванну (душем была сыта уже по горло), переоделась в цивильное, обулась в «васюков» и отправилась наносить визиты.
Я умудрилась оббежать весь колледжюнкер за два часа. За это время я каким-то непостижимым образом перецеловала и переобнимала всех воспитанниц, весь персонал и даже часть охраны. На третьем часу жажда общения, наконец-то, начала утоляться, а на четвёртом – я почувствовала, что начинаю захлёбываться, робко освободилась из очередных объятий и, счастливая и умиротворённая, побрела в свою комнату.
Накануне мы с Пенни проболтали до полуночи, и одна из нас забыла завести звонок. Не будем показывать пальцем кто. К счастью, во мне сильно развиты инстинкты: в пятнадцать минут девятого я бессознательно, но встаю и, не открывая глаз, на ощупь пробираюсь в ванную. В это время желудок стремительно подскакивает прямо к горлу. К счастью, санузел у нас сдельный: туалет под рукой. Пенни называет это «обниматься с унитазом», но через пару минут мне начинает казаться, что мы с ним уже занимаемся любовью. Да, отвыкла я, видимо, от нормальной пищи.
Я безжизненно падаю на кровать. Мой взгляд невольно падает на часы: половина девятого. Успеем или не успеем мы с Пенни «добежать до кайенской границы»? Во мне просыпается бес, и он хочет разбудить мою подругу. По-своему.
С невозмутимым видом я опрокидываю на мирно спящее дитя ковш воды. Холодной, между прочим. Оставшиеся полчаса уходят на визготню и истерики.
За опоздание меня снова ждёт наказание. Правда, на этот раз мне не придётся коротать его в гордом одиночестве. Но и не в компании тоже – учениц одной группы никогда не ставят вместе, даже на отработках. Кто-то очень умный считает, что это снижает производительность труда. Ему виднее, эксплуататору несчастному.
Работать задарма я никогда не любила. Да и работать вообще тоже. Желая оттянуть неизбежное, я решила надавить на жалость и перед дежурством забежать в медичную пожаловаться на утреннюю тошноту. Медичка презрительно фыркнула, смерила меня уничижительным взглядом своих крысьих глазок, но проигнорировать жалобу не решилась: выдала какое-то горькое снадобье и, видимо желая отбить у меня охоту беспокоить её снова, взяла кровь на анализ – при этом, казалось, готова была мне палец откусить. Под конец своего пребывания в медицинском кабинете я даже стала сомневаться: мне отсюда на отработки или в морг? В конце концов, я выбрала отработки и, скрепя сердце, отправилась драить парты. Хорошо, хоть не туалет.
На втором часу трудов праведных у меня закончился моющий порошок. По пути в кладовую меня перехватила дежурная, принесшая благую весть: я свободна. Неимоверным усилием подавив крик радости, я не спеша, со всем оставшимся у меня достоинством направляюсь к себе. Но тут некстати совесть напоминает мне о Пенни. В общем-то, совесть беспокоит меня редко, но уж если осчастливливает визитом, то лучше сделать, как ей угодно – тогда есть шанс отделаться малой кровью. Сейчас ей угодно, чтобы я подменила подругу. Подруга у меня самая лучшая, а совесть – самая вредная, поэтому вместо своей комнаты я отправляюсь «в гости».
Оказалось, что Пенни полчаса назад переправили на уборку в спортивный корпус. Когда я представила исполинские стены, окружающие спортивную площадку, мне очень захотелось плюнуть на всё и пойти спать. Но в этот момент совесть моя заголосила прямо-таки нечеловеческим голосом и ради собственного спокойствия я вынуждена была исполнить долг дружбы.
Уговаривать Пенни пойти отдыхать вместо меня не пришлось. Стало даже как-то обидно. А после слов: «Я на твоей кровати лягу – моя, наверное, до сих пор сырая» – и вовсе захотелось послать её куда-нибудь весьма и весьма далеко. Видимо, догадавшись о моих чувствах, Пенни быстренько ретировалась, и я осталась один на один с тремя ваклями* грязных стен.
______
* Средняя мера длины.
______
Стена закончилась как-то внезапно. Дальше начались турники. Я поймала себя на том, что по инерции намыливаю перекладины. Вот уж воистину, после пяти часов работы левая рука перестаёт ведать, что творит правая. Быстренько поумерив трудовой пыл (который тут же превратился в пыль), я собрала моющие принадлежности (наверняка, их выдали под расписку) и отправилась в кладовую.
Завхоз дремала под свистовую колыбельную в исполнении собственной сопатки. Будить уставшую труженицу было как-то неловко. Но другая, в сто раз более уставшая труженица сама была не прочь поспать. Завхоз был разбужен. Принадлежности сданы. Расписка закрыта. Я свободна.
К кровати Пенни я пробралась на ощупь. С трудом избавившись от обуви, неимоверным усилием воли заставив себя таки стянуть левый носок и наплевав на правый, я рухнула на кровать, как подкошенная. Спать оставалось всего ничего. Прежде, чем окончательно закрыться, веки ещё несколько раз моргнули по инерции, с каждым разом поднимаясь всё медленнее и медленнее, а опускаясь всё тяжелее и тяжелее. Ещё один, последний, взмах ресниц и я, наконец…
В этот момент южная луна вышла из-за тучи, осветив фиолетовым светом кровать напротив. Мою кровать. Мою подругу. Её коленку, выглядывающую из-под моего одеяла. Её руку. Её сведённый судорогой рот. И эти стеклянные глаза…
Серый рассвет. Какие-то серенькие людишки, заполонившие собою всю комнату. Сероватый гул, разъедающий ушные перепонки, словно серная кислота. Всё серое! серое! серое! И только в глазах опять чернота.
Сизый рассвет. Те же люди. Тот же гул. Медичка собирается сделать мне укрепляющий укол. Её крысьи глазки. Полные злобы, ненависти и страха. Этот взгляд приводит меня в чувство, будто она меня ушатом холодной воды окатила, – и я в страхе, абсолютно инстинктивно отдёргиваю руку.
- Оставьте, с нею потом. Тут бы эту кашу расхлебать.
И вся толпа как по приказу отодвигается назад. А я остаюсь сидеть на Пенниной кровати, словно мореплаватель, выброшенный на необитаемый остров. На остров, ещё вчера принадлежавший моей подруге. Весёлой. Верной. Лучшей. Мёртвой…
Никто не пытается утешить меня, вывести из комнаты или хотя бы отвлечь. Все будто забыли обо мне.
И за это я восхваляю Богов и Светлейших.
Вправо-влево. Вправо-влево. Вправо-влево. Чёрные штрихи ложатся друг на друга. Постепенно моя левая туфля начинает мерцать чёрной кляксой. Я начищаю туфли к панихиде.
С той ночи у меня больше не темнеет в глазах. Вместо этого темнеет всё вокруг: кровать тем же утром задрапировали чёрным полотном, вчера в комнате повесили чёрные драпри*, сегодня в траур оделась я сама. Чёрное платье, чёрный передник, чёрные чулки, чёрное нижнее бельё и даже панталончики темнее ночи. Единственное яркое пятно – тапочки-васюки. Но я уже готовлю им замену.
В голове рефреном крутятся сложённые мною же стихи:
Щётка замерла в сантиме** от туфли. Есть кое-что, что я хочу понять. И понять сейчас, пока ещё не поздно.
Я резко встаю. Вперёд. Через двери. По коридору. По ступенькам вниз. По коридору. По ступенькам вверх. И всё время вперёд.
На меня оборачиваются. Провожают взглядами. Мои чёрные одежды похлеще любого транспаранта, они будто кричат всем встречным и поперечным, что я – та самая, соседка покойницы из третьего корпуса. И все уже знают. Знают кто, когда и официально почему. Знают больше, чем я. И шепчутся об этом у меня за спиной. Но сегодня впервые за последние несколько дней я не обращаю внимания на шепотки и взгляды. Мне просто нет до них дела. Потому что впервые за последние несколько дней дело у меня есть. Срочное. Важное. Нужное. Мне нужно знать кое-что. И я знаю, кто мне в этом поможет.
______
* Драпри – занавеси со складками, преимущественно из тяжёлой ткани.
** Малая мера длины.
______
Он самый-самый. Первый везде и во всём. Лучший. А ещё у него есть хобби: говорят, что он знает всё, что хочет знать. И я надеюсь, что он захочет узнать то, что хочу знать я.
Лемм. Единственный и неповторимый. Днём – внушающий чувство неполноценности представителям своего рода, а ночью превращающийся в наваждение для представительниц противоположного. И не без оснований. Осчастливливать женщин – его призвание. А их призвание – терять из-за него голову, с рассудком вместе.
Пенни по нему сходила с ума. Поэтому-то о своём уме я и помалкивала. Ссориться с подругой из-за шкуры неубитого животного – глупо и вредно для нервов. Впрочем, в прошлом году у нас с ним наклёвывалось кое-что. Однако, неплохо зная репутацию Лемма, можно было смело утверждать, что это «кое-что» на одну ночь. Скорее даже часть ночи (девчонок у нас много – плюс женская часть менторского и обслуживающего состава – а Лемм всего один. Петух на весь курятник). И хоть по слухам это «кое-что» представляло собой нечто, я решила, что рай на одну ночь не стоит пожизненного ада, который мне устроит Пенни, когда узнает. В том, что она узнает, я не сомневалась: мир, он ведь не без добрых людей, а о её чувствах к Лемму знала половина колледжюнкера, как и о нашей дружбе. Так что донесут непременно, а ничего хорошего из этого треугольника выйти не могло. И пусть Лемм – самый лучший любовник, но я считала себя хорошей подругой, а лучшее – враг хорошего. Поэтому о всяких там моих с ним «клёвах» я помалкивала.
И не стоит думать, что я пользуюсь смертью подруги, дабы вновь попытать счастья. Сейчас меня интересует не его призвание, а его хобби. Маленькое и не всегда безобидное.
Лемм с парочкой приятелей играли в мяч. На высоте одного метра над землёй перпендикулярно полу было привинчено кольцо по диаметру немногим больше диаметра мяча – кожаного мешка размером с человеческую голову, набитого мелкой галькой и опилками. Задача игроков, ясное дело, – забросить мяч в кольцо, за что их команде насчитывается очко. После первого очка кольцо поднимают на один метр. И так до пятиметровой высоты. Казалось бы, чего проще? Казалось бы… но нет! Попробуй-ка просто добросить мяч до кольца, а уж, чтобы попасть в заветное отверстие на четырёх- или, не дайте Боги, пятиметровой высоте – даже не мечтай. Это удел чемпионов.
Лемм был чемпионом. Четвёртое попаданье за игру. Болельщицы сладострастно взвыли. От этого звука у меня свело зубы и мне тоже захотелось потихоньку взвыть от отвращения. Впрочем, выли они не из-за заработанного Леммом очка, просто в финале*, когда страсти достигают апогея, разгорячённые парни предпочитают играть без туник, и Лемм как раз сбросил свою. Зрелище, я вам скажу, не для слабонервных. У меня, к примеру, нервы слабые, так что я, не долго думая, отвернулась. От греха подальше.
Последний мяч, он трудный самый. Ждать пришлось долго. Вот только чего ждать, если из возможных пяти очков четыре – уже у команды Лемма?
От криков игроков и завывания болельщиц уже болели уши, терпенье подходило к концу, а в сердце закрадывалась тихая ненависть к спорту вообще и к данному конкретному виду в частности. Я уже готова была плюнуть на всё и пойти назад, в спасительную тишину нашей с Пенни «кельи», когда младший брат Лемма забросил последний мяч.
Из всех присутствующих я взвыла радостней всех.
______
* Игра идёт до пяти очков. Финалом называется промежуток игры между четвёртым и пятым, финальным, очками.
______
После игры парни направились в баню. Если хочу поговорить с Леммом немедля, мне прямая дорога туда же.
Горячий пар в сочетании с разгорячёнными мужскими телами – это тот ещё коктейль. Во всяком случае, пот прошибает с первого «глотка». Вместе с потом пришло осознание того, насколько не в тему здесь мои траурные одежды. Чтобы иметь хоть что-то общее со здешними обитателями, я решила раздеться. Впрочем, раздевшись, я поняла, что как раз ничего общего у нас и нет: моё чисто женское тело среди местных мужских конституций явно не совсем уместно. О чём явственно сказали мне их косые взгляды. Хорошо хоть пар густой – взгляды не так заметны.
Я опоздала: Лемм уже разделся. Но бес во мне, плотоядно лыбясь, довольно закивал головой: «Да нет, подруга, ты как нельзя вовремя». Я посоветовала бесу заткнуться и робко тронула Лемма за плечо.
Просто сказать, что он удивился, обнаружив меня голой посреди мужской бани (верней, предбанника) – это всё равно, что ничего не сказать. Впервые в жизни парень потерял дар речи из-за моего обнажённого тела. И это было лестно. До того момента, пока этот дар к нему не вернулся.
- Цеци, милая моя, с тобой всё в порядке?
Таким тоном обычно разговаривают с душевнобольными. Да ещё это имя. В полном варианте – Цецилия, с ударением на второй слог, – оно звучит довольно неплохо, а вот все уменшительно-ласкательные от него – никуда не годятся. «Цеци», к примеру, вызывает у меня стойкую ассоциацию с южноземельной живородящей, да ещё к тому же кровососущей, мухой. А ассоциировать себя с уродливым насекомым, переносящим болезни, – то ещё удовольствие. Точнее, неудовольствие. Впрочем, есть ещё варианты. «Цели», например. Чувствуешь себя при этом частью стратегического плана. Можно ещё «Цили», но хрен редьки не слаще. Браганза смеётся, что у меня весьма «цельное» имя. Я тоже не прочь посмеяться. Но только в тесном семейном кругу.
Ничего удивительного, что мой ответ прозвучал несколько язвительнее, чем предполагалось вначале.
- Лемм, умный мой, я стою голяка в мужском предбаннике, симулируя сумасшедшую перед самым популярным парнем колледжюнкера. В чём конкретно ты усмотрел порядок?
Надо отдать ему должное: он покраснел. Я только надеялась, что это от смущения, а не с досады.
- Что случилось?
Положительно, этот тон мне нравится больше.
- Помоги мне.
На секунду он растерялся.
- Как? Собрать её вещи? Ответить на письма с соболезнованиями?
Я отрицательно покачала головой.
- Вещи я уже собрала. – Вру, и не подумала даже. – На письма будут отвечать родные. – Искренне на это надеюсь. – Помоги мне в другом. Почему она умерла?
- Потому что все мы смертны, а у неё к тому же было больное сердце.
- Ложь. Больное сердце у меня – часто ангиной болела в детстве, а она – здоровая, как лошадь. Была.
- Я лично видел заключение по вскрытию: «закупорка левого клапана».
Меня охватила холодная дрожь, хотя ещё секунду назад прошибал горячий пот. Что-то такое, весьма нехорошее, о моём левом клапане было написано в моей медицинской карте. Которая находится в медичной. В полном распоряжении медички. Которая испытывает ко мне что-то весьма нехорошее.
- Лемм, – я судорожно вцепилась в его предплечья, – послушай, просто послушай! Может, это прозвучит дико, может, это последствия потери Пенни или преждевременная истерика по случаю приближающихся ежемесячных «красных дней календаря»… – я перевела дух, прибрала свои руки и заговорила чётче, – но у меня такое чувство, что убить хотели меня.
Лемм откинул волосы со лба.
- А я не говорил, что её убили. И вообще: что за умозаключение такое? Моя подруга умерла – значит, меня хотели убить. Вот она, женская логика.
Во мне некстати проснулась феминистка.
- По крайней мере, понятие женской логики существует в природе. А вот о мужской ни разу не слыхала! – Вообще-то, это не мой аргумент, но, думаю, Пенни была бы не прочь мне его одолжить.
Дискутировать на тему зарождающегося «женского вопроса»* Лемм не любил, а в данной ситуации и вовсе, видимо, посчитал неуместным. Поэтому предпочёл просто согласно кивнуть головой, мол, твоя взяла.
- Хорошо, детка. Но почему ты так решила? Только не говори, что у тебя был вещий сон или пасьянс так разложился – иначе схвачу в охапку, отнесу в бассейн и брошу в воду. А вода там, между прочим, ледяная.
На счёт «охапки» мой внутренний бес был совсем не прочь, а вот на счёт всего остального решительно заявил своё категорическое «нет», так что я поспешила объяснить:
- Понимаешь, всё слишком странно. Проблемы с сердечным клапаном, причём именно левым, у меня. И постель была моя. Накануне я была в медичной, и… Может, это женская логика, а, может, женская интуиция, предчувствие или что там ещё, только… Взгляд нашей медички, уже там в нашей с Пенни комнате – уж очень он мне не понравился. Так не смотрят на подростка, который полчаса назад нашёл на своей кровати мёртвую подругу. Может, ей не нравятся русые. Может, у меня самой взгляд не очень… Только она взрослый ответственный человек и свои эмоции, тем более в подобной ситуации, контролировать просто обязана. У нас элитарное заведение, истеричек с улицы сюда не берут. Что во мне могло настолько вывести её из себя?
- Может, тебе просто показалось.
Настала моя очередь согласно кивать головой:
- Хорошо, может, просто показалось. Но я просто подросток. Я просто осталась одна. И я просто боюсь. Хотя поверь, всё это «просто» только на словах. А на деле – ночные кошмары и дневные подозрения. С кошмарами ты не поможешь, а вот с подозрениями… Лемм, помоги мне. Не поможешь ты – никто не поможет.
Мимо прошли двое парней. Сально заулыбались и противненько так захихикали. Они уже были у меня за спиной, когда я услышала: «Бедный Лемм, нигде ему нет покоя», а в ответ завистливое: «С чего ты взял, что он бедный? Я вот, к примеру, совсем не прочь, чтоб мне такая вот потёрла спинку». Мне стало лестно, а вот Лемму – досадно. Он прижал меня спиной к деревянному шкафчику и как мог загородил своим телом, нависая надо мною, подобно утёсу. Его тёплое дыхание приятно защекотало мне левое ухо, вызвав по телу странную дрожь, когда он, наклонившись, тихо прошептал:
- Что конкретно ты хочешь от меня?
- Лемм, – мне нравилось называть его по имени, – говорят, что ты знаешь всё, что хочешь знать. А ещё говорят, что у тебя нюх на интриги и подлоги.
- Ты хочешь, чтобы я «понюхал» твоё дело?
- Да. Я хочу, чтобы ты, умный, хладнокровный, непредвзятый, с опытом и нюхом, с этой своей мужской логикой, прощупал это дело. И если после этого ты скажешь: «Лия, ты просто истеричка», поверь, я не обижусь. Наоборот, я буду рада, что хоть что-то в моей жизни просто. Я пойду к той самой медичке… ну хорошо, к другой, выпишу себе снотворное как средство от вещих снов и заменю гадальный пасьянс игральным. Всё так и будет, честно. Но только, если ты скажешь, что у меня нет причин для истерик.
Некоторое время он молчал. Мне даже стало как-то не по себе. Наконец, он вздохнул, тяжело и как-то обречённо.
- Хорошо. Я прощупаю это дело. Это всё?
От подобного счастья я вконец обнаглела:
- Переночуй сегодня у меня.
В его взгляде появилось что-то странное:
- Ты хочешь, чтобы я тебя утешил?
С тех пор, как Пенни не стало, я не слышала ни одного ласкового слова, но он предлагал мне не слова. И хоть я действительно отчаянно нуждалась в утешении, но не в том, которое он имел в виду. Может, всё дело в дурацкой Пенниной влюблённости, но мне почему-то казалось, что это было бы предательством по отношению к ней.
- Нет, просто в одной комнате. Там всё чёрное и … тихое. Там теперь… Там теперь нет её, понимаешь? А мне нужна… иллюзия, что ли, что она ещё рядом. Надо слышать чьё-то дыхание, чьё-то ворочанье на соседней кровати. Как было до той ночи. Ты понимаешь? Ведь понимаешь же?
______
* Проблема равноправия мужчин и женщин.
______
Я сказала Лемму, что собрала вещи Пенни, а он не любит, когда ему врут. Буны* меня за язык не тянули, значит, придётся набраться мужества и расстаться с «вещевым алтарём», который я ей воздвигла.
С той ночи я не сдвинула ни на сантим ни одну её вещь. Карандаш, забытый ею на столе перед уроками… Скрепки, рассыпанные по полу из-за утренней спешки… Меховой теддёнок** сыреет в ванной…
Мы никогда не были аккуратистками. Но в нашем беспорядке тоже был свой, нам одним понятный, порядок. Сейчас его нет.
В то утро мы проспали, да ещё моя глупая шутка… Если бы не моё идиотское чувство юмора! Если бы… если бы… Ничего не изменишь… Как не меняю я местонахождения всех этих мелочей. Они будто ждут, что я расставлю их по местам, а я будто жду их хозяйку, ещё надеясь, что она сделает это за меня. А главное – верю, искренне верю, что если сдвину хоть на сантим хотя бы одну её вещь, значит, распишусь перед всем миром, что больше её не жду.
В тот день, когда я перестану её ждать, она действительно уйдёт навсегда, оставив меня в этом холодном мире её вещей, каждая из которых всем своим видом демонстративно заявляет мне: «Это ты лишила меня моей хозяйки».
______
* Жестокое древнее западное племя варваров, часто использующее пытки при допросах пленных. Перен. Злые, жестокие люди, не перед чем не останавливающиеся при достижении цели.
** Детёныш сумчатого млекопитающегося животного; ареал обитания – Южное нагорье, откуда родом Пенни. Зд., разумеется, имеется в виду тряпичная игрушка.
______
Браганза как-то сказал: «Одиночество – это не когда ты ночью остаёшься один, а когда ночью ты не можешь оставаться один». Я одинока. Днём ещё ничего, а вот ночью…
Погасить свет меня может заставить только смертельная усталость. Сплю я до сих пор на Пенниной кровати. Ничто на свете не сможет заставить меня спать на чьём-то смертном одре, тем более Пеннином. К тому же с её кровати проще дотянуться до ночника. А в последние дни он для меня – главная вещь в комнате.
Забравшись в постель спиной к стене, я ещё раз обвожу комнату настороженным взглядом, укрываюсь с головой (только нос – наружу), а потом правой рукой осторожно, на ощупь дотягиваюсь до ночника. Главное здесь – успеть быстро втянуть руку назад как только потухнет свет. Пока что я не успеваю втянуть её достаточно быстро и вместе с рукой под одеяло проскакивает темнота. Темнота – синоним страха. Как бы плотно я не укутывалась в одеяло, всё равно этот страх окутывает меня ещё плотнее, холодит пальцы рук и ног и не даёт уснуть до зари. Каждую ночь я обречена слушать тишину, пока в комнате не начнёт сереть. Как только предметы начинают принимать свои привычные очертания, страх отступает. Повернуться на другой бок (оставив спину незащищённой) я ещё не могу. Зато уже могу прикрыть глаза. И дышать начинаю ровнее. Через пару минут я засыпаю, но вот высыпаюсь ли я?
Сегодня я в который раз проспала первый урок. Мой наблюдатель очень этим обеспокоен. По-моему, искренне. Он даже советовался по этому поводу с медичкой. Она присоветовала мне снотворное, но я скорее удавлюсь, чем стану принимать что-либо, прописанное ею. Как только придёт Лемм, отдам пилюли ему.
Он пришёл после отбоя. Заполнив собою всю комнату. И пустоту в моём сердце. Не оставив в нём места для страха.
В ту ночь я впервые заснула спокойно. Как убитая. Без сновидений, кошмаров, угрызений совести и подозрений.
А когда проснулась утром, он уже ушёл.
До следующего отбоя.
Из-за дождя физические упражнения проводили в спортивном зале. И, чтоб мы, не дайте Боги, не усмотрели в том что-нибудь хорошее, нас заставили сдавать нормативы. До нормативной недели ещё десять дней, но кого это волнует, кроме нас? Впрочем, наши волнения никому не интересны.
Нормативы сдаём в паре, замеряя показатели друг друга. Кто был моей парой до той злосчастной ночи, догадаться несложно. А сегодня моя «вторая половина» – веснушчатая рыжая девчонка из параллельной группы. У неё щербатая улыбка и спортивный костюм из дорогущего первоклассного полотна с забавным рисунком в виде бабочек. Она всё время хихикает без причины, строит забавные рожицы и, кажется, не прочь подружиться. В первых классах я была такой же: вечно улыбающаяся немного рассеянная добродушная дурочка, готовая дружить со всем светом. То, что эта «Бабочка» сумела такой и остаться вызывает белую зависть. Но я ещё не готова к новым серьёзным отношениям, потому намёки на продолжение знакомства предпочитаю не замечать.
Физические упражнения я не люблю. Зато люблю сладкое. А Пенни любила меня. Взаимной любовью. Так что с нормативами у нас проблем не возникало. А вот чего ждать от «Бабочки» я понятия не имею. Хотя в свете последних событий это беспокоит меня мало.
«Бабочка» лукаво улыбнулась и всё посчитала как надо. Я в долгу не осталась. По окончании сдачи нормативов напротив наших имён в журналах стояло «отлично».
После той ночи у меня внутри всё будто оцепенело. Зато мир словно с цепи сорвался. Окутав цепями меня. И тащит теперь за собою, как триумфатор североземского аборигена. Я чувствую, что не поспеваю за ним и каждое утро перед тем, как встать с постели, молюсь: «Только бы не споткнуться, только бы не споткнуться, только бы не споткнуться».
Потому что точно знаю: если упаду, сил подняться уже не хватит.
Каждое утро мир стаскивает меня с кровати, протаскивает через ванну и гардероб и вытаскивает на уроки.
- … и Великий воитель Мадотаротука поднял своё великое войско и отразил нападение подлого и вероломного душепродавца Авукероталенку. Разразилась великая сеча, и длилось то побоище тридцать лун! Плясали смертельный танец мечи булатные, летели с плеч головы знойные. И пала буйная голова великого воителя Мадотаротуку. И скорбью наполнились сердца его воинов. И мы скорбим вместе с ними и поныне…
Бла-бла-бла-бла. Это было бы интересно, кабы не было так долго. И так громко. И так часто. Мадотаротука, Авукероталенку, Кывардыку, Эстакогьдю, Пержсавлон… Бесконечная череда труднопроизносимых имён, смыслом жизни которых были свары и склоки. Ну какое мне дело до того, что лет эдак 500 назад какой-нибудь Мадотаротука решил захапать маисовое поле какого-нибудь Эстакогьдю? При этом перебили половину воинов в каждом племени и треть в соседнем – за компанию.
После того, как смерть переночевала на соседней кровати, ратная гибель древних предков (причём даже не моих) волнует меня мало.
Не желая признавать заслуги Мадотаротуку, я решительно достаю из-под тетрадного листа промокашку и с прямо-таки бунтарским вдохновением сочиняю «Оду человеческому эгоизму»:
- Ты слышала когда-нибудь о пинокаладу?
- Это когда стадо великовозрастных баранов прётся в горы на ночь глядя и носится там, сломя голову и обливая друг друга краской до победного конца краски?
- В общем, да. Поучаствовать хочешь?
- Лемм, я похожа на великовозрастного барана?
- Ну разве что на миленькую овечку, белую и пушистую. Которой хочется побегать по горам.
- Внешность обманчива. К тому же я дорожу своей милой жизнью. В последнее время, что правда, – чёрной и колючей.
- Это безопасно.
- Носится в потёмках по крутым склонам?
- У тебя будет фонарик.
- Ты хотел сказать «был бы»?
- Я хочу сказать «будет». И не надо смотреть на меня звериным взглядом, поверь, это не так уж и сложно.
- Я верю, что это несложный способ свернуть себе шею. Лемм, я просила тебя помочь мне сохранить жизнь, а не подыскать более экстравагантный способ с нею расстаться.
- Поверь, сохранение твоей жизни – первый пункт в списке моих жизненных приоритетов.
- Тогда на кой мы туда попрёмся?
- Поговорить.
- А сейчас мы чем, по-твоему, занимаемся?
- Ты когда-нибудь слышала, что даже стены имеют уши?
- Кто это сказал?
- Я это говорю.
- Лемм, если меня пытались убить… Глупо предоставлять им шанс для несчастного случая, ты не находишь?
- Они даже не узнают, что мы покидали колледжюнкер. Я попрошу какую-нибудь свою знакомую записаться в команду, а потом просто поменяю вас местами.
- И ты думаешь, кто-то станет подставляться из-за меня?
- Я хорошо попрошу, не волнуйся.
Нет, не сильна я всё-таки в математике. Утешает только одно: наш матментор не силён в логике.
- А теперь записываем задачу… С северо-запада на юго-восток летело n птиц. Нет, n – это мало, пусть будет z птиц.
Весь класс поспешно склоняется над тетрадями, тщетно пытаясь скрыть улыбки.
- Напомни мне ещё раз, что я здесь делаю.
Мы с Леммом в компании двух инструкторов и «стада великовозрастных баранов» трясёмся в старой крытой арбе по горному серпантину.
- Помогаешь мне спасать твою жизнь.
- А ты не можешь спасать её без моей помощи?
- Твой скулёж уже начинает мне надоедать.
- Вот погоди, я сломаю себе ногу… или руку… Вот тогда и начнётся настоящий скулёж, а это так – лёгкое повизгивание.
Лемм глубоко вздохнул и стиснул зубы. Я буквально чувствую, как он мысленно считает до десяти.
Вообще-то, он прав: я веду себя отвратительно. В конце концов, это не он пытался меня убить (хотя если я не перестану ныть – вполне возможно, что попытается), и в колледжюнкере действительно небезопасно вести серьёзные разговоры. А значит, надо последовать примеру Лемма: стиснуть зубы и терпеть.
Я глубоко вздохнула и обречённо попросила:
- Ты хоть правила мне объясни.
- В водный бой когда-нибудь играла?
- Это когда наполняют шарики водой и забрасывают ими всех встречных поперечных?
- Угу.
- Наш этаж подобные баталии на каждый Водяной* устраивает.
- Ну вот. Тебе выдадут такие же шарики. Только вместо воды в них светящаяся в темноте эмульсия. При попадании на кожу вызывает небольшое раздражение, поэтому в лицо стрелять запрещено, попадёшь – минус 10 очков. Кстати, не пытайся стереть её с одежды, только пятно разотрёшь. Если пятно небольшое, то лучше сними эту часть формы или выверни её наизнанку.
- А если большое?
- Тогда вылетаешь из игры. Пинокаладу проходит в заброшенном каменном городе на вершине Синоку**. Как приёдем на место, нас сразу разделят на команды, первая – пойдёт к Северным воротам, вторая – останется у Южных. По сигналу команды рассредоточатся и начнут потихоньку сходиться, попутно забрызгивая краской попавшихся по пути противников. И так до победного конца противников. Или краски. В каждой команде по семь человек, у каждого игрока по семь шариков и арбалет. Это такое устройство, чтоб не пришлось разбрасывать шарики голыми руками. – Лемм тут же на пальцах как смог объяснил мне, как пользоваться арбалетом, заправлять его и целиться.
- Как целиться я поняла, а вот как мне попасть?
- Просто надо прицелиться получше.
- Ты издеваешься надо мной.
- Слушай, тебе необязательно в кого-то попадать, тем более бегать по горам в поисках этого «кого-то» – а то ещё и впрямь сломаешь себе что-нибудь. Жизненно важное.
- А что обязательно?
- Обязательно – сразу же после сигнала – идти на Западную аллею, от Южных ворот – второй поворот по главной улице. Главное: не лезь ты, во имя всего святого, ни в какие пещеры. На этой аллее справа будут кованные железом ворота, за ними широкое подворье с полуразрушенным каменным домом, а за домом – языческое известняковое святилище, аккурат на краю утёса. Вот за этим святилищем я и буду тебя ждать. Если повезёт, то встретимся уже минут через пятнадцать после сигнала.
- Если повезёт, то мы будем в одной команде.
Лемм виновато улыбнулся:
- Не будем.
- Ты забыл сообщить мне какую-нибудь мелочь?
- В пинокаладу девочки играют против мальчиков.
Я тоже улыбнулась, впрочем не очень весело:
- Ты будешь первым, кого я «засвечу».
______
* Языческий праздник, цель которого – смыть грехи (в буквальном смысле) с себя и всех, кто в данный момент тебя окружает (независимо от их желания).
** Горный хребет на западе; каменный город – вид древнего поселения, главная особенность которого: большинство жилищ выдолблено прямо в скале.
______
Нет, не люблю я всё-таки физические упражнения. И обстановка не способствует появлению нежных чувств.
Где-то рядом ухнула какая-то ночная птица. Похоже, ей не нравится вся эта затея. А уж как она не нравится мне! Сердце болезненно колотится о грудную клетку. Руки, сжимающие арбалет, покрылись холодным липким потом. Во рту чувствуется привкус желчи. А ещё боты. Они больше размеров на пять, всё время норовят слететь с ног и при этом натирают щиколотки. И это в них я должна одолеть всех врагов?!
На языке крутится немало «лестных» слов в адрес Лемма и его мамы (которую я, честно говоря, ни разу в жизни не видала).
А вот интересно, какая она – главная женщина в жизни Лемма? Я знаю, что он – сын медерану*. Старший сын. И наследник. Поэтому он всегда такой властный, гордый, самоуверенный… и убийственно спокойный. В папку, наверное, пошёл. А то и вовсе ещё потвёрже камня** оказался. Какая же женщина может ужиться с двумя такими вот каменьями? Хм, самоцветными.
А я смогла бы?
Во имя, что за дурь лезет мне в голову?! Что-то явно надо менять. Либо дурь, либо голову.
Слева что-то глухо чиркнуло. Или показалось?
Я потихоньку, стараясь даже не дышать, как можно горизонтальнее привязала свой фонарик к ветке ракучи и зажгла его. Хрупкий женственный огонёк-маячок начал мерно покачиваться на ветру. Я довольно потёрла свои коварные ручонки и ползком припустилась к ближайшей каменной арке, забралась наверх и стала поджидать. Жертва оказалась особой благовоспитанной и долго себя ждать не заставила: через минуту мой соперник показался аккурат из-под моего укрытия. Он тоже передвигался ползком. Видимо арка и ему показалась отличным укрытием (на моё счастье, её нижняя часть), он заляг прямо под нею, пытаясь по траектории полёта фонарика определить моё местонахождение. А пока он его определял, я, не утруждая себя лишними движениями без всяких арбалетов просто скинула ему шарик на спину. Прямое попадание! Соперник взвыл. Да, согласна, неприятный сюрприз. Впрочем, сюрприз поджидал и меня.
- А, чтоб тебя! – донеслось прямо из-под арки и в следующее мгновение оттуда показалась голова второго врага. Похоже, ко мне прямо в руки карабкается ещё одно «счастье». Ползи, яхонтовый мой, ползи. И твоему товарищу «погибнуть» в компании будет не так обидно.
Хвала Лемму и его маме, что мой арбалет всё-таки заправлен (между прочим, его заботливыми руками). Пока мой соперник подтягивался, искал опору для левой руки и вытаскивал свой арбалет правой, я безжалостно залепила ему «снарядом» в грудь. От неожиданности он сорвался. С земли в мой адрес зазвучала (зачастила даже) «ласковая песня».
Физические расправы я не люблю ещё больше, чем физические упражнения, поэтому предпочла отпраздновать свою победу подальше от мною побеждённых.
______
* Титул вождя у южных племён – медеров; медеры экономически независимы, в плане науки уступают Внутренним Городам (занимающим ведущее место в данной отрасли), искусство носит самобытный характер; обладают крайне свободолюбивым менталитетом.
** Быть ещё твёрже камня, посл., о внутренних качествах человека. Превосходить кого-л. в чём-л.
______
Лемм меня уже заждался (чтобы прочитать это по его лицу, Высшие языки изучать не нужно). Я решила, что для моей же пользы его необходимо срочно чем-нибудь порадовать. Правда, способ для этого выбрала несколько странный:
- Тебе повезло, мой милый. По пути мне попалась парочка «великовозрастных баранов», и их встреча с моими «снарядами» разрядила напряжение, возникшее между нами при расставании.
- Олухи!
- Можешь считать, что новичкам везёт.
- Я лучше буду считать, что ты – тайный маэстро пинокаладу. Талант, который мне удалось раскрыть по воле слепого случая. Или моей дальнозоркой интуиции. Сразу же по возвращению в колледжюнкер запишу тебя постоянным игроком.
Он всё-таки издевается надо мной. Моя внутренняя ехидца не смогла спустить подобное:
- В свою команду? Или, может, хорошо попросишь командира женской?
Лемм недовольно поморщился, похоже, моё ехидство ему не по душе.
- Кстати, кто командир этих «олухов»? – проявила я интерес.
- Обычно я. Но сегодня я уступил эту почётную миссию Фролу.
- Что ж так?
- У меня нашлась миссия поприятнее. – Он хищно улыбнулся. – Раздевайся.
Я обеими руками судорожно вцепилась в арбалет.
- Чего?!
- Да что ж ты такая самовлюблённая! Не собираюсь я посягать на твою девичью честь.
- Тогда на кой?!
- Поговорить.
- А что, в одежде слышимость не та? Или настрой неподходящий?
- Это на случай, если кто-то случайно будет проходить мимо.
- Так вот на кой ты вытащил меня на эту гору: в долине обзор не тот! Вдруг кто-то из твоих дружков не разглядел бы там моих прелестей?!
- И это говорит мне девчонка, которая не постеснялась явиться голяка в мужской предбанник!
- Там было тепло, а здесь холод куцый!
- Ну так я тебя согрею, – и Лемм с коварной усмешкой начал раздеваться.
- Помечтай, самовлюблённый ты мой.
Лемм вздохнул и, не переставая скидывать одежду, принялся подробно растолковывать мне ситуацию:
- Понимаешь, детка, разговор у нас будет долгий, а местечко это не такое уж и укромное. Мы с тобой сейчас в разных таборах, и если нас застанут мило воркующими на этой романтичной полянке, разговоров не оберёшься. А лишние разговоры тебе сейчас ой как ни к чему. Растрезвонят во все концы, что мы тут заговоры плетём, а то и ещё чего похлеще. Тебя здесь никто не знает, зато весь колледжюнкер знает, в чьей спальне я провожу ночь напролёт уже третий раз подряд. Какой-нибудь умник сложит два плюс два – и твои злопыхатели не только узнают, что ты покидала территорию интерната, но и что я подрядился тебе в защитники. Они найдут способ нейтрализовать меня, и ты останешься одна. Хочешь рискнуть? Нет? Тогда – раздевайся. Надо, чтоб если кто-то нас здесь заметит, ему даже задумываться не пришлось, чем это мы тут заняты. Полюбились – разошлись. Всё просто и понятно.
Я скрипнула зубами (да так, что едва их себе не сломала) и в раздражении кинула в него арбалетом (хорошо хоть незаправленным). Этот самоуверенный нахал даже не пригнулся, поймал оружие одной левой и замер в ожидании представления.
- Отвернись, – процедила я сквозь зубы.
- Да чего я там не видел? Особенно после нашего последнего… разговора… в предбаннике.
- Ах так!
Я отступила на шаг назад и заскользила по его нагому телу медленным оценивающим взглядом. До самого интересного я доскользить не успела.
- Да вех с тобой! – и Лемм демонстративно (а, может, обиженно) повернулся ко мне спиной.
Нагой Лемм с арбалетом на плече смотрелся аппетитно даже со спины. У меня зачесались руки. И кое-что другое.
Люди добрые, держите меня!
URL записи
01.02.2011 в 00:04
Пишет dora_night_ru:>То, что меня освободит. Пролог.
Разгребаю старые записи. Может, хоть это заставит меня их дописать?
Название: То, что меня освободит
Автор: dora_night_ru
Фэндом: оригинальные произведения
Пейринг: там по ходу видно будет
Рейтинг: R (ну, мне тогда так казалось)
Жанр: экшен, POV, ангст, hurt/comfort
Warning: самый ужасный, какой только может быть - это ГЕТ!
Статус: в процессе (и довольно давно)
Саммари: «- В моём понимании Бог – это то, что делает меня свободной. Свободной от традиций, обычаев, предрассудков, предубеждений и лжи. Свободной в выборе, правах и свободах. Свободной поступать так, как это выгодно мне, а не как требуют от меня самомнение и миропонимание других.
- Это, скорее, вера.
- Нет. Вера для меня – это убеждённость, что рано или поздно этот момент настанет.
- Момент истины, – Браганза усмехнулся. – Хорошо бы ты была к нему готова.»
читать дальше
Пролог
В Книге Книг написано, что правда освобождает дух. Но иногда она освобождает дух от тела. И, кажется, я близка к подобной свободе.
Два месяца назад я была несвободной воспитанницей колледжюнкера , связанной по рукам и ногам догмами чести, морали и долга. Два месяца назад у меня было достаточно друзей, чтобы груз этих догм не казался мне тяжёлым.
Два месяца назад у меня не было врагов.
Кажется, всё это было в прошлой жизни. А в этой – казематы Аттики, злобные рожи охраны и маячащая на горизонте «пожизненная ссылка». Наверное, всё-таки ссылка. Хотели б убить – давно б уже лежала в могилке.
Я ещё раз посмотрела на две лежащие у меня на ладонях коробочки, просчитывая в уме возможные варианты. В этих коробочках лежат две пилюли. Их дали мне двое друзей. Старый и новый.
Старый – друг ещё моих родителей, он знает меня с колыбели. Он всегда словом и делом помогал мне в трудную минуту. У него есть спокойствие мудрости.
Нового я знаю без году неделю. Это его советы помогли мне очутиться в этом мрачном каземате. У него есть мятежность, присущая всем ищущим.
Один из них предал меня. Это значит, что в одной из пилюль – яд. А в другой – свобода. Мне надо выбрать. Надо. Это выбор между старым и новым другом, между прошлым и будущим.
Я положила в рот жёлтую пилюлю и судорожно глотнула. Утешало только одно: если я ошиблась, то это последняя ошибка в моей жизни.
Весьма кстати вспомнились слова Светлейшего Хайяма:
Знайся только с достойными дружбы людьми,
С подлецами не знайся, себя не срами,
Если подлый лекарство нальёт тебе – вылей!
Если мудрый подаст тебе яду – прими!
С подлецами не знайся, себя не срами,
Если подлый лекарство нальёт тебе – вылей!
Если мудрый подаст тебе яду – прими!
Я надеюсь, что тот, чью пилюлю я приняла, был мудрым человеком, потому что, по-моему, я умираю.
URL записи
То, что меня освободит. Часть первая.
01.02.2011 в 00:06
Пишет dora_night_ru:То, что меня освободит. Часть первая.
Название: То, что меня освободит
Автор: dora_night_ru
Фэндом: оригинальные произведения
Пейринг: там по ходу видно будет
Рейтинг: R (ну, мне тогда так казалось)
Жанр: экшен, POV, ангст, hurt/comfort
Warning: самый ужасный, какой только может быть - это ГЕТ!
Статус: в процессе (и довольно давно)
Саммари: «- В моём понимании Бог – это то, что делает меня свободной. Свободной от традиций, обычаев, предрассудков, предубеждений и лжи. Свободной в выборе, правах и свободах. Свободной поступать так, как это выгодно мне, а не как требуют от меня самомнение и миропонимание других.
- Это, скорее, вера.
- Нет. Вера для меня – это убеждённость, что рано или поздно этот момент настанет.
- Момент истины, – Браганза усмехнулся. – Хорошо бы ты была к нему готова.»
читать дальше
Часть первая
Если ваша жизнь начала набирать скорость, не радуйтесь раньше времени. Возможно, она просто пошла под откос.
Жизненное наблюдение
Жизненное наблюдение
Я лежала на нарах и перебирала в памяти события прошедших двух недель, ставших в моей судьбе роковыми. Снова и снова пыталась я понять, кто запустил в меня тот снежок, превратившийся через пару дней в снежный ком. Кто из моих друзей так невесело пошутил надо мной?
Я рано осталась сиротой. Возможно, будь мои родители живы, «чаша сия миновала» бы меня. Но они погибли при землетрясении, когда мне было четыре годика. Мою дальнейшую судьбу решал друг семьи – «философ, фитофил* и просто феерически фантастический человек» (так говорил мой папа). Гоноре Браганза был гением, он решал вопросы мирового масштаба за минуту, мою судьбу решил за две. Вот так в четыре года я и оказалась в закрытом учебном заведении усиленного наблюдения за поведением**. Может показаться, что Браганза просто сбыл меня с рук, закинул в интернат строгого режима и забыл обо мне. Но это неправда. Он регулярно навещал меня (чаще, чем большинство родных родителей), всегда брал на каникулы, стремясь устроить мой досуг с пользой для тела и ума (он – философ, ему это запросто), никогда не забывал о моём дне рождения или именинах. Да и учебное заведение он выбирал, руководствуясь престижностью диплома, а не строгостью обращения с воспитанниками. Он был образцовым опекуном. Мне не хочется верить, что он предал меня. Но кто-то ведь предал. И чтобы понять кто, я снова мысленно возвращаюсь на месяц назад.
В тот день, когда убили мою подругу. Потому что хотели убить меня.
Нет, ещё раньше… В тот день, когда я почувствовала себя приболевшей. И это почему-то очень напугало нашу медичку.
Нет, всё-таки ещё раньше… В тот день, когда заварилась эта каша…
______
* Любитель растений (лат. phyton – растение, philos – друг, любящий).
** Здесь, видимо, речь идёт об Айтарском имперском колледжюнкере – лучшем учебном заведении Внутренних Городов, учебная программа которого включает и вводные (первые два) семестры инита – учебного заведения высшего звена. Славится также своими Медицинскими Лабораториями, разработки которых ежегодно спасают тысячи жизней. Принимают детей с 6 лет. По всей вероятности, главную героиню в столь раннем возрасте «друг семьи» устроил туда по блату.
______
Я часто просыпаюсь часа в четыре утра. Это время, когда погибли мои родители. Нет, мне не снятся кошмары, просто я просыпаюсь как от толчка и даже не пытаюсь больше заснуть.
В ту ночь я тоже проснулась рано: мой будильник показывал 4.15, до подъёма оставалось три с половиной часа.
Я как всегда отправилась «где-то шататься». Так говорит моя соседка по комнате – Пенни. Уж её-то сон ничто не может потревожить, она спит как убитая и просыпается ровно через 15 минут после звонка будильника. Именно поэтому её часы спешат на 5 минут, она как бы «тихорит» у времени эти минутки, чтобы всё-таки успевать вовремя.
Я умылась, натянула свитер поверх ночной и пошлёпала «шататься» по пустым коридорам родной alma mater.
На моё семилетие Браганза купил мне мягкие тапочки-васюки*. Ходить в них не очень удобно, зато благодаря мягкой подошве я ступаю практически бесшумно, не боясь потревожить дежурных.
Колледжюнкер ещё спит. Точнее, спят его верхние этажи. Первый этаж никогда не спит: там технические помещения, всякие котельные, паровые и разные кладовые. А ещё там кухня. Готовят не очень, но помногу. В тамошних котлах беспрерывно кипят бульоны, компоты и прочие варева. И также беспрерывно, в четыре смены, кипит там жизнь. Но об этой жизни воспитанницы знают лишь понаслышке: нам туда нельзя. Мы живём на предпоследних этажах, за стальными решётками, под неустанным присмотром менторов. Эти порядки неизменны уже 107 лет.
Я перехожу из одного коридора в другой, сливаясь с тишиною. В нашей «обители» пять пятиэтажных корпусов, соединённых между собой по третьему этажу переходами-макаронинами. Два здания совсем новые, это библиотека и ещё один жилой корпус, им нет ещё и 10 лет. По сравнению с возрастом самого коллеждюнкера это немного. Между корпусами сад: много зелок и парочка вашт**.
Я подхожу к переходу и останавливаюсь. Дальше мне нельзя. Переходы стеклянные – меня могут заметить. Даже в дневное время перейти из одного корпуса в другой можно только по ученическому пропуску: охранник сверяет номер группы с расписанием и только потом выпускает из корпуса, причём у противоположного поста вся процедура повторяется снова. Свободно переходить из корпуса в корпус можно только, если ты – хранитель***. Как правило, охрана даже не спрашивает причину «миграции». А если и спросят – так у нас от честности прививки.
Сейчас пост пуст, но стоит мне «засветиться» в переходе, как охранник из сада тут же поднимет тревогу, и у противоположного поста меня будет ждать «торжественная встреча», да и на этот быстренько сбегутся бравые ребята. Поэтому я замираю у поста, не решаясь пройти и не желая возвращаться. Я просто выглядываю вниз. Я не видела землю, простую землю, четыре месяца. Нас никуда не пускают и никуда не вывозят. У нас даже физическая зарядка – на крыше. Именно поэтому во время каникул я ношусь по земле как оголтелая: топчу снег, мешу грязь, вываливаюсь в траве. Даже Браганза не в силах меня унять.
Я стою в ступоре полчаса, не меньше. Покинуть свой пост (каламбур получился, вся моя жизнь – сплошной каламбур) меня заставляет обход. Надо уходить. Если застукают – затаскают по директорам и психоаналитикам, накатают донос Браганзе. Он промолчит, но посмотрит так, что мёртвого проймёт.
Я тихо, как грызунишка в тапочках-васюках, пробираюсь назад в спальню.
До подъёма ещё три часа. Повторять уроки – лень. Свет включить нельзя: сразу же прибежит дежурная.
Я беру альбом, сажусь на подоконнике (плевать на охрану) и начинаю выводить на бумаге линии своей жизни. Они получаются путаные, кривые, но длинные. Это не может не радовать: значит, ещё лет 10 протяну.
В полседьмого мне наконец-то надоедает маяться дурью и я иду спать. Правда, мне это уже не поможет: всё равно весь день буду ходить, как сонная муха, – но, как ни крути, а заняться больше всё равно нечем.
______
* Васюк – млекопитающее семейства кошачьих с очень острым зрением. У южных племён – священное животное.
** Зелка – род хвойных вечнозелёных деревьев; вашта – род древесных розоцветных растений (период цветения – третья-четвёртая южная луна).
*** Имеется в виду ответственный за учебный журнал группы, т.е. «хранящий» его.
______
Звонок звучит как пушечный выстрел. И я сплю дальше, как убитая. Пенни торопится первой занять ванную.
В пятнадцать минут девятого хочешь, не хочешь приходиться вставать. Я буквально выпихиваю Пенни из душа. Если этого не сделать, она просидит там часа два: по гороскопу она водный знак, поэтому воду любит.
В девять мы на уроках, в сотый раз слушаем о лингвистических словарях и способах построения в них словарных статей. Указатели алфавитные и систематические, глухие и аннотированные, простые и комбинированные и плюс к этому, для полного счастья, указатели с подуказателями. Я готова взвыть от тоски.
- Милачька, – раздаётся над ухом пронзительный голосок нашей менторки по литературному искусству Гедды де Ост, – здесь вам не изба-мечтельня, здесь надабно учиться. Сколька бы вы не мечтали о своём благавернам, экзамен он за вас не сдаст. Разве что толька в мечтах. – Наша менторка – южанка, она часто произносит «а» вместо «о» и чётко, с особым усердием выговаривает взрывные звуки. Её любимое обращение – «милочка», причём «ч» она затягивает и всё время старается смягчить, будто от этого смягчится смысл и самого язвительного замечания.
Я с деланным усердием склоняюсь над книжкой. И тут звенит спасительный звонок. Он спасает меня всегда: либо от скуки, либо от «двойки».
- Задержитесь, – велела метра* Геда. – Завтра у вас экскурсия в Агу. Программа экскурсии утверждена, с занятий вас снимут. Надеюсь, вы ацените добрае к вам отношение. И некаторые из вас, – её взгляд остановился на нас с Пенни, – пересмотрят своё поведение. Иначе эта экскурсия может стать для них последней. Им ваабче будет запрещено покидать территорию колледжюнкера.
Мы с Пенни поёжились, но благоразумно решили промолчать.
______
* Вежливое обращение к особе женского пола; так же, как «метр» – к особе мужского пола.
______
По меткому замечанию одной из девочек, после четырёхмесячного заточения даже экскурсия по отхожим местам Родины будет интересной, но в Аге действительно есть на что посмотреть.
Вы сами-то бывали когда-нибудь во Внутренних Городах? Нет? Вы многое потеряли. Нигде больше не найдёте вы такого тонкого сочетания древней культуры и ультрасовременных технологий. Величественные религиозные храмы, которые выглядят как неоздания модернизма; и исполинские жилища, которые выглядят как археологические донашевековые реликты. Гремучая смесь авангардизма и пещерной живописи (хвала небесам, по крайней мере, пещерные нравы остались в прошлом). Извечное стремление человеческого существа быть «животным общественным и политическим», сохраняя при этом свой эгоиндивидуализм. Да, здесь стоит побывать.
Гвоздём программы стало посещение императорского дворца Феодотов.
Сначала сады, сады, сады; потом фонтаны, фонтаны, фонтаны… Возле сто восемнадцатого по счёту фонтана я и увидела этот венец Творения. Я только что повздорила с Пенни из-за какой-то ерунды и поэтому шипела на весь свет. Он тоже выглядел не очень дружелюбно: злобно журился и нервно мял губы. Наши взгляды встретились на секунду, соединив наши судьбы «на многие лета». Но тогда я ещё не знала об этом…
Между нами будто молния промелькнула. Он резко развернулся и стремительно зашагал прочь. Я хмыкнула, пренебрежительно пожала плечами… и устремилась следом. Он поджидал меня на соседней аллее, молча взял за руку и потащил куда-то. Не очень хорошо помню, как именно мы очутились в какой-то комнате, как он впервые поцеловал меня.
До этого дня я часто представляла себе свой первый раз. Ничего общего с тем, что мог предложить мне этот парень.
После этого дня я часто спрашивала себя: какого духа? Что это было? Судьба, рок или временное помутнение рассудка? Или, может, помутнение – постоянное, просто я, как все сумасшедшие, «мутности» своего рассудка предпочитаю не замечать? Как говорится, своё не пахнет. Не знаю. Честное слово, не знаю. По правде говоря, мне стоило уйти.
Тогда почему я осталась?
Моё наказание за самовольную отлучку закончилось через месяц. После карцера наша с Пенни «келья» показалась мне хоромами. Я приняла ванну (душем была сыта уже по горло), переоделась в цивильное, обулась в «васюков» и отправилась наносить визиты.
Я умудрилась оббежать весь колледжюнкер за два часа. За это время я каким-то непостижимым образом перецеловала и переобнимала всех воспитанниц, весь персонал и даже часть охраны. На третьем часу жажда общения, наконец-то, начала утоляться, а на четвёртом – я почувствовала, что начинаю захлёбываться, робко освободилась из очередных объятий и, счастливая и умиротворённая, побрела в свою комнату.
Накануне мы с Пенни проболтали до полуночи, и одна из нас забыла завести звонок. Не будем показывать пальцем кто. К счастью, во мне сильно развиты инстинкты: в пятнадцать минут девятого я бессознательно, но встаю и, не открывая глаз, на ощупь пробираюсь в ванную. В это время желудок стремительно подскакивает прямо к горлу. К счастью, санузел у нас сдельный: туалет под рукой. Пенни называет это «обниматься с унитазом», но через пару минут мне начинает казаться, что мы с ним уже занимаемся любовью. Да, отвыкла я, видимо, от нормальной пищи.
Я безжизненно падаю на кровать. Мой взгляд невольно падает на часы: половина девятого. Успеем или не успеем мы с Пенни «добежать до кайенской границы»? Во мне просыпается бес, и он хочет разбудить мою подругу. По-своему.
С невозмутимым видом я опрокидываю на мирно спящее дитя ковш воды. Холодной, между прочим. Оставшиеся полчаса уходят на визготню и истерики.
За опоздание меня снова ждёт наказание. Правда, на этот раз мне не придётся коротать его в гордом одиночестве. Но и не в компании тоже – учениц одной группы никогда не ставят вместе, даже на отработках. Кто-то очень умный считает, что это снижает производительность труда. Ему виднее, эксплуататору несчастному.
Работать задарма я никогда не любила. Да и работать вообще тоже. Желая оттянуть неизбежное, я решила надавить на жалость и перед дежурством забежать в медичную пожаловаться на утреннюю тошноту. Медичка презрительно фыркнула, смерила меня уничижительным взглядом своих крысьих глазок, но проигнорировать жалобу не решилась: выдала какое-то горькое снадобье и, видимо желая отбить у меня охоту беспокоить её снова, взяла кровь на анализ – при этом, казалось, готова была мне палец откусить. Под конец своего пребывания в медицинском кабинете я даже стала сомневаться: мне отсюда на отработки или в морг? В конце концов, я выбрала отработки и, скрепя сердце, отправилась драить парты. Хорошо, хоть не туалет.
На втором часу трудов праведных у меня закончился моющий порошок. По пути в кладовую меня перехватила дежурная, принесшая благую весть: я свободна. Неимоверным усилием подавив крик радости, я не спеша, со всем оставшимся у меня достоинством направляюсь к себе. Но тут некстати совесть напоминает мне о Пенни. В общем-то, совесть беспокоит меня редко, но уж если осчастливливает визитом, то лучше сделать, как ей угодно – тогда есть шанс отделаться малой кровью. Сейчас ей угодно, чтобы я подменила подругу. Подруга у меня самая лучшая, а совесть – самая вредная, поэтому вместо своей комнаты я отправляюсь «в гости».
Оказалось, что Пенни полчаса назад переправили на уборку в спортивный корпус. Когда я представила исполинские стены, окружающие спортивную площадку, мне очень захотелось плюнуть на всё и пойти спать. Но в этот момент совесть моя заголосила прямо-таки нечеловеческим голосом и ради собственного спокойствия я вынуждена была исполнить долг дружбы.
Уговаривать Пенни пойти отдыхать вместо меня не пришлось. Стало даже как-то обидно. А после слов: «Я на твоей кровати лягу – моя, наверное, до сих пор сырая» – и вовсе захотелось послать её куда-нибудь весьма и весьма далеко. Видимо, догадавшись о моих чувствах, Пенни быстренько ретировалась, и я осталась один на один с тремя ваклями* грязных стен.
______
* Средняя мера длины.
______
Стена закончилась как-то внезапно. Дальше начались турники. Я поймала себя на том, что по инерции намыливаю перекладины. Вот уж воистину, после пяти часов работы левая рука перестаёт ведать, что творит правая. Быстренько поумерив трудовой пыл (который тут же превратился в пыль), я собрала моющие принадлежности (наверняка, их выдали под расписку) и отправилась в кладовую.
Завхоз дремала под свистовую колыбельную в исполнении собственной сопатки. Будить уставшую труженицу было как-то неловко. Но другая, в сто раз более уставшая труженица сама была не прочь поспать. Завхоз был разбужен. Принадлежности сданы. Расписка закрыта. Я свободна.
К кровати Пенни я пробралась на ощупь. С трудом избавившись от обуви, неимоверным усилием воли заставив себя таки стянуть левый носок и наплевав на правый, я рухнула на кровать, как подкошенная. Спать оставалось всего ничего. Прежде, чем окончательно закрыться, веки ещё несколько раз моргнули по инерции, с каждым разом поднимаясь всё медленнее и медленнее, а опускаясь всё тяжелее и тяжелее. Ещё один, последний, взмах ресниц и я, наконец…
В этот момент южная луна вышла из-за тучи, осветив фиолетовым светом кровать напротив. Мою кровать. Мою подругу. Её коленку, выглядывающую из-под моего одеяла. Её руку. Её сведённый судорогой рот. И эти стеклянные глаза…
Серый рассвет. Какие-то серенькие людишки, заполонившие собою всю комнату. Сероватый гул, разъедающий ушные перепонки, словно серная кислота. Всё серое! серое! серое! И только в глазах опять чернота.
Сизый рассвет. Те же люди. Тот же гул. Медичка собирается сделать мне укрепляющий укол. Её крысьи глазки. Полные злобы, ненависти и страха. Этот взгляд приводит меня в чувство, будто она меня ушатом холодной воды окатила, – и я в страхе, абсолютно инстинктивно отдёргиваю руку.
- Оставьте, с нею потом. Тут бы эту кашу расхлебать.
И вся толпа как по приказу отодвигается назад. А я остаюсь сидеть на Пенниной кровати, словно мореплаватель, выброшенный на необитаемый остров. На остров, ещё вчера принадлежавший моей подруге. Весёлой. Верной. Лучшей. Мёртвой…
Никто не пытается утешить меня, вывести из комнаты или хотя бы отвлечь. Все будто забыли обо мне.
И за это я восхваляю Богов и Светлейших.
Вправо-влево. Вправо-влево. Вправо-влево. Чёрные штрихи ложатся друг на друга. Постепенно моя левая туфля начинает мерцать чёрной кляксой. Я начищаю туфли к панихиде.
С той ночи у меня больше не темнеет в глазах. Вместо этого темнеет всё вокруг: кровать тем же утром задрапировали чёрным полотном, вчера в комнате повесили чёрные драпри*, сегодня в траур оделась я сама. Чёрное платье, чёрный передник, чёрные чулки, чёрное нижнее бельё и даже панталончики темнее ночи. Единственное яркое пятно – тапочки-васюки. Но я уже готовлю им замену.
В голове рефреном крутятся сложённые мною же стихи:
Темнота и холод.
Тишине внимаю.
Почему ушла ты?
Я не понимаю.
Мы так долго вместе
Жили и мечтали.
Думала – навеки.
А теперь одна я.
Темнота и холод
В сердце поселились,
В тишине гнетущей
Я вдруг заблудилась.
В тишине той мрачной
Навсегда осталась
В день, когда тебя вдруг
На земле не стало.
Тишине внимаю.
Почему ушла ты?
Я не понимаю.
Мы так долго вместе
Жили и мечтали.
Думала – навеки.
А теперь одна я.
Темнота и холод
В сердце поселились,
В тишине гнетущей
Я вдруг заблудилась.
В тишине той мрачной
Навсегда осталась
В день, когда тебя вдруг
На земле не стало.
Щётка замерла в сантиме** от туфли. Есть кое-что, что я хочу понять. И понять сейчас, пока ещё не поздно.
Я резко встаю. Вперёд. Через двери. По коридору. По ступенькам вниз. По коридору. По ступенькам вверх. И всё время вперёд.
На меня оборачиваются. Провожают взглядами. Мои чёрные одежды похлеще любого транспаранта, они будто кричат всем встречным и поперечным, что я – та самая, соседка покойницы из третьего корпуса. И все уже знают. Знают кто, когда и официально почему. Знают больше, чем я. И шепчутся об этом у меня за спиной. Но сегодня впервые за последние несколько дней я не обращаю внимания на шепотки и взгляды. Мне просто нет до них дела. Потому что впервые за последние несколько дней дело у меня есть. Срочное. Важное. Нужное. Мне нужно знать кое-что. И я знаю, кто мне в этом поможет.
______
* Драпри – занавеси со складками, преимущественно из тяжёлой ткани.
** Малая мера длины.
______
Он самый-самый. Первый везде и во всём. Лучший. А ещё у него есть хобби: говорят, что он знает всё, что хочет знать. И я надеюсь, что он захочет узнать то, что хочу знать я.
Лемм. Единственный и неповторимый. Днём – внушающий чувство неполноценности представителям своего рода, а ночью превращающийся в наваждение для представительниц противоположного. И не без оснований. Осчастливливать женщин – его призвание. А их призвание – терять из-за него голову, с рассудком вместе.
Пенни по нему сходила с ума. Поэтому-то о своём уме я и помалкивала. Ссориться с подругой из-за шкуры неубитого животного – глупо и вредно для нервов. Впрочем, в прошлом году у нас с ним наклёвывалось кое-что. Однако, неплохо зная репутацию Лемма, можно было смело утверждать, что это «кое-что» на одну ночь. Скорее даже часть ночи (девчонок у нас много – плюс женская часть менторского и обслуживающего состава – а Лемм всего один. Петух на весь курятник). И хоть по слухам это «кое-что» представляло собой нечто, я решила, что рай на одну ночь не стоит пожизненного ада, который мне устроит Пенни, когда узнает. В том, что она узнает, я не сомневалась: мир, он ведь не без добрых людей, а о её чувствах к Лемму знала половина колледжюнкера, как и о нашей дружбе. Так что донесут непременно, а ничего хорошего из этого треугольника выйти не могло. И пусть Лемм – самый лучший любовник, но я считала себя хорошей подругой, а лучшее – враг хорошего. Поэтому о всяких там моих с ним «клёвах» я помалкивала.
И не стоит думать, что я пользуюсь смертью подруги, дабы вновь попытать счастья. Сейчас меня интересует не его призвание, а его хобби. Маленькое и не всегда безобидное.
Лемм с парочкой приятелей играли в мяч. На высоте одного метра над землёй перпендикулярно полу было привинчено кольцо по диаметру немногим больше диаметра мяча – кожаного мешка размером с человеческую голову, набитого мелкой галькой и опилками. Задача игроков, ясное дело, – забросить мяч в кольцо, за что их команде насчитывается очко. После первого очка кольцо поднимают на один метр. И так до пятиметровой высоты. Казалось бы, чего проще? Казалось бы… но нет! Попробуй-ка просто добросить мяч до кольца, а уж, чтобы попасть в заветное отверстие на четырёх- или, не дайте Боги, пятиметровой высоте – даже не мечтай. Это удел чемпионов.
Лемм был чемпионом. Четвёртое попаданье за игру. Болельщицы сладострастно взвыли. От этого звука у меня свело зубы и мне тоже захотелось потихоньку взвыть от отвращения. Впрочем, выли они не из-за заработанного Леммом очка, просто в финале*, когда страсти достигают апогея, разгорячённые парни предпочитают играть без туник, и Лемм как раз сбросил свою. Зрелище, я вам скажу, не для слабонервных. У меня, к примеру, нервы слабые, так что я, не долго думая, отвернулась. От греха подальше.
Последний мяч, он трудный самый. Ждать пришлось долго. Вот только чего ждать, если из возможных пяти очков четыре – уже у команды Лемма?
От криков игроков и завывания болельщиц уже болели уши, терпенье подходило к концу, а в сердце закрадывалась тихая ненависть к спорту вообще и к данному конкретному виду в частности. Я уже готова была плюнуть на всё и пойти назад, в спасительную тишину нашей с Пенни «кельи», когда младший брат Лемма забросил последний мяч.
Из всех присутствующих я взвыла радостней всех.
______
* Игра идёт до пяти очков. Финалом называется промежуток игры между четвёртым и пятым, финальным, очками.
______
После игры парни направились в баню. Если хочу поговорить с Леммом немедля, мне прямая дорога туда же.
Горячий пар в сочетании с разгорячёнными мужскими телами – это тот ещё коктейль. Во всяком случае, пот прошибает с первого «глотка». Вместе с потом пришло осознание того, насколько не в тему здесь мои траурные одежды. Чтобы иметь хоть что-то общее со здешними обитателями, я решила раздеться. Впрочем, раздевшись, я поняла, что как раз ничего общего у нас и нет: моё чисто женское тело среди местных мужских конституций явно не совсем уместно. О чём явственно сказали мне их косые взгляды. Хорошо хоть пар густой – взгляды не так заметны.
Я опоздала: Лемм уже разделся. Но бес во мне, плотоядно лыбясь, довольно закивал головой: «Да нет, подруга, ты как нельзя вовремя». Я посоветовала бесу заткнуться и робко тронула Лемма за плечо.
Просто сказать, что он удивился, обнаружив меня голой посреди мужской бани (верней, предбанника) – это всё равно, что ничего не сказать. Впервые в жизни парень потерял дар речи из-за моего обнажённого тела. И это было лестно. До того момента, пока этот дар к нему не вернулся.
- Цеци, милая моя, с тобой всё в порядке?
Таким тоном обычно разговаривают с душевнобольными. Да ещё это имя. В полном варианте – Цецилия, с ударением на второй слог, – оно звучит довольно неплохо, а вот все уменшительно-ласкательные от него – никуда не годятся. «Цеци», к примеру, вызывает у меня стойкую ассоциацию с южноземельной живородящей, да ещё к тому же кровососущей, мухой. А ассоциировать себя с уродливым насекомым, переносящим болезни, – то ещё удовольствие. Точнее, неудовольствие. Впрочем, есть ещё варианты. «Цели», например. Чувствуешь себя при этом частью стратегического плана. Можно ещё «Цили», но хрен редьки не слаще. Браганза смеётся, что у меня весьма «цельное» имя. Я тоже не прочь посмеяться. Но только в тесном семейном кругу.
Ничего удивительного, что мой ответ прозвучал несколько язвительнее, чем предполагалось вначале.
- Лемм, умный мой, я стою голяка в мужском предбаннике, симулируя сумасшедшую перед самым популярным парнем колледжюнкера. В чём конкретно ты усмотрел порядок?
Надо отдать ему должное: он покраснел. Я только надеялась, что это от смущения, а не с досады.
- Что случилось?
Положительно, этот тон мне нравится больше.
- Помоги мне.
На секунду он растерялся.
- Как? Собрать её вещи? Ответить на письма с соболезнованиями?
Я отрицательно покачала головой.
- Вещи я уже собрала. – Вру, и не подумала даже. – На письма будут отвечать родные. – Искренне на это надеюсь. – Помоги мне в другом. Почему она умерла?
- Потому что все мы смертны, а у неё к тому же было больное сердце.
- Ложь. Больное сердце у меня – часто ангиной болела в детстве, а она – здоровая, как лошадь. Была.
- Я лично видел заключение по вскрытию: «закупорка левого клапана».
Меня охватила холодная дрожь, хотя ещё секунду назад прошибал горячий пот. Что-то такое, весьма нехорошее, о моём левом клапане было написано в моей медицинской карте. Которая находится в медичной. В полном распоряжении медички. Которая испытывает ко мне что-то весьма нехорошее.
- Лемм, – я судорожно вцепилась в его предплечья, – послушай, просто послушай! Может, это прозвучит дико, может, это последствия потери Пенни или преждевременная истерика по случаю приближающихся ежемесячных «красных дней календаря»… – я перевела дух, прибрала свои руки и заговорила чётче, – но у меня такое чувство, что убить хотели меня.
Лемм откинул волосы со лба.
- А я не говорил, что её убили. И вообще: что за умозаключение такое? Моя подруга умерла – значит, меня хотели убить. Вот она, женская логика.
Во мне некстати проснулась феминистка.
- По крайней мере, понятие женской логики существует в природе. А вот о мужской ни разу не слыхала! – Вообще-то, это не мой аргумент, но, думаю, Пенни была бы не прочь мне его одолжить.
Дискутировать на тему зарождающегося «женского вопроса»* Лемм не любил, а в данной ситуации и вовсе, видимо, посчитал неуместным. Поэтому предпочёл просто согласно кивнуть головой, мол, твоя взяла.
- Хорошо, детка. Но почему ты так решила? Только не говори, что у тебя был вещий сон или пасьянс так разложился – иначе схвачу в охапку, отнесу в бассейн и брошу в воду. А вода там, между прочим, ледяная.
На счёт «охапки» мой внутренний бес был совсем не прочь, а вот на счёт всего остального решительно заявил своё категорическое «нет», так что я поспешила объяснить:
- Понимаешь, всё слишком странно. Проблемы с сердечным клапаном, причём именно левым, у меня. И постель была моя. Накануне я была в медичной, и… Может, это женская логика, а, может, женская интуиция, предчувствие или что там ещё, только… Взгляд нашей медички, уже там в нашей с Пенни комнате – уж очень он мне не понравился. Так не смотрят на подростка, который полчаса назад нашёл на своей кровати мёртвую подругу. Может, ей не нравятся русые. Может, у меня самой взгляд не очень… Только она взрослый ответственный человек и свои эмоции, тем более в подобной ситуации, контролировать просто обязана. У нас элитарное заведение, истеричек с улицы сюда не берут. Что во мне могло настолько вывести её из себя?
- Может, тебе просто показалось.
Настала моя очередь согласно кивать головой:
- Хорошо, может, просто показалось. Но я просто подросток. Я просто осталась одна. И я просто боюсь. Хотя поверь, всё это «просто» только на словах. А на деле – ночные кошмары и дневные подозрения. С кошмарами ты не поможешь, а вот с подозрениями… Лемм, помоги мне. Не поможешь ты – никто не поможет.
Мимо прошли двое парней. Сально заулыбались и противненько так захихикали. Они уже были у меня за спиной, когда я услышала: «Бедный Лемм, нигде ему нет покоя», а в ответ завистливое: «С чего ты взял, что он бедный? Я вот, к примеру, совсем не прочь, чтоб мне такая вот потёрла спинку». Мне стало лестно, а вот Лемму – досадно. Он прижал меня спиной к деревянному шкафчику и как мог загородил своим телом, нависая надо мною, подобно утёсу. Его тёплое дыхание приятно защекотало мне левое ухо, вызвав по телу странную дрожь, когда он, наклонившись, тихо прошептал:
- Что конкретно ты хочешь от меня?
- Лемм, – мне нравилось называть его по имени, – говорят, что ты знаешь всё, что хочешь знать. А ещё говорят, что у тебя нюх на интриги и подлоги.
- Ты хочешь, чтобы я «понюхал» твоё дело?
- Да. Я хочу, чтобы ты, умный, хладнокровный, непредвзятый, с опытом и нюхом, с этой своей мужской логикой, прощупал это дело. И если после этого ты скажешь: «Лия, ты просто истеричка», поверь, я не обижусь. Наоборот, я буду рада, что хоть что-то в моей жизни просто. Я пойду к той самой медичке… ну хорошо, к другой, выпишу себе снотворное как средство от вещих снов и заменю гадальный пасьянс игральным. Всё так и будет, честно. Но только, если ты скажешь, что у меня нет причин для истерик.
Некоторое время он молчал. Мне даже стало как-то не по себе. Наконец, он вздохнул, тяжело и как-то обречённо.
- Хорошо. Я прощупаю это дело. Это всё?
От подобного счастья я вконец обнаглела:
- Переночуй сегодня у меня.
В его взгляде появилось что-то странное:
- Ты хочешь, чтобы я тебя утешил?
С тех пор, как Пенни не стало, я не слышала ни одного ласкового слова, но он предлагал мне не слова. И хоть я действительно отчаянно нуждалась в утешении, но не в том, которое он имел в виду. Может, всё дело в дурацкой Пенниной влюблённости, но мне почему-то казалось, что это было бы предательством по отношению к ней.
- Нет, просто в одной комнате. Там всё чёрное и … тихое. Там теперь… Там теперь нет её, понимаешь? А мне нужна… иллюзия, что ли, что она ещё рядом. Надо слышать чьё-то дыхание, чьё-то ворочанье на соседней кровати. Как было до той ночи. Ты понимаешь? Ведь понимаешь же?
______
* Проблема равноправия мужчин и женщин.
______
Я сказала Лемму, что собрала вещи Пенни, а он не любит, когда ему врут. Буны* меня за язык не тянули, значит, придётся набраться мужества и расстаться с «вещевым алтарём», который я ей воздвигла.
С той ночи я не сдвинула ни на сантим ни одну её вещь. Карандаш, забытый ею на столе перед уроками… Скрепки, рассыпанные по полу из-за утренней спешки… Меховой теддёнок** сыреет в ванной…
Мы никогда не были аккуратистками. Но в нашем беспорядке тоже был свой, нам одним понятный, порядок. Сейчас его нет.
В то утро мы проспали, да ещё моя глупая шутка… Если бы не моё идиотское чувство юмора! Если бы… если бы… Ничего не изменишь… Как не меняю я местонахождения всех этих мелочей. Они будто ждут, что я расставлю их по местам, а я будто жду их хозяйку, ещё надеясь, что она сделает это за меня. А главное – верю, искренне верю, что если сдвину хоть на сантим хотя бы одну её вещь, значит, распишусь перед всем миром, что больше её не жду.
В тот день, когда я перестану её ждать, она действительно уйдёт навсегда, оставив меня в этом холодном мире её вещей, каждая из которых всем своим видом демонстративно заявляет мне: «Это ты лишила меня моей хозяйки».
______
* Жестокое древнее западное племя варваров, часто использующее пытки при допросах пленных. Перен. Злые, жестокие люди, не перед чем не останавливающиеся при достижении цели.
** Детёныш сумчатого млекопитающегося животного; ареал обитания – Южное нагорье, откуда родом Пенни. Зд., разумеется, имеется в виду тряпичная игрушка.
______
Браганза как-то сказал: «Одиночество – это не когда ты ночью остаёшься один, а когда ночью ты не можешь оставаться один». Я одинока. Днём ещё ничего, а вот ночью…
Погасить свет меня может заставить только смертельная усталость. Сплю я до сих пор на Пенниной кровати. Ничто на свете не сможет заставить меня спать на чьём-то смертном одре, тем более Пеннином. К тому же с её кровати проще дотянуться до ночника. А в последние дни он для меня – главная вещь в комнате.
Забравшись в постель спиной к стене, я ещё раз обвожу комнату настороженным взглядом, укрываюсь с головой (только нос – наружу), а потом правой рукой осторожно, на ощупь дотягиваюсь до ночника. Главное здесь – успеть быстро втянуть руку назад как только потухнет свет. Пока что я не успеваю втянуть её достаточно быстро и вместе с рукой под одеяло проскакивает темнота. Темнота – синоним страха. Как бы плотно я не укутывалась в одеяло, всё равно этот страх окутывает меня ещё плотнее, холодит пальцы рук и ног и не даёт уснуть до зари. Каждую ночь я обречена слушать тишину, пока в комнате не начнёт сереть. Как только предметы начинают принимать свои привычные очертания, страх отступает. Повернуться на другой бок (оставив спину незащищённой) я ещё не могу. Зато уже могу прикрыть глаза. И дышать начинаю ровнее. Через пару минут я засыпаю, но вот высыпаюсь ли я?
Сегодня я в который раз проспала первый урок. Мой наблюдатель очень этим обеспокоен. По-моему, искренне. Он даже советовался по этому поводу с медичкой. Она присоветовала мне снотворное, но я скорее удавлюсь, чем стану принимать что-либо, прописанное ею. Как только придёт Лемм, отдам пилюли ему.
Он пришёл после отбоя. Заполнив собою всю комнату. И пустоту в моём сердце. Не оставив в нём места для страха.
В ту ночь я впервые заснула спокойно. Как убитая. Без сновидений, кошмаров, угрызений совести и подозрений.
А когда проснулась утром, он уже ушёл.
До следующего отбоя.
Из-за дождя физические упражнения проводили в спортивном зале. И, чтоб мы, не дайте Боги, не усмотрели в том что-нибудь хорошее, нас заставили сдавать нормативы. До нормативной недели ещё десять дней, но кого это волнует, кроме нас? Впрочем, наши волнения никому не интересны.
Нормативы сдаём в паре, замеряя показатели друг друга. Кто был моей парой до той злосчастной ночи, догадаться несложно. А сегодня моя «вторая половина» – веснушчатая рыжая девчонка из параллельной группы. У неё щербатая улыбка и спортивный костюм из дорогущего первоклассного полотна с забавным рисунком в виде бабочек. Она всё время хихикает без причины, строит забавные рожицы и, кажется, не прочь подружиться. В первых классах я была такой же: вечно улыбающаяся немного рассеянная добродушная дурочка, готовая дружить со всем светом. То, что эта «Бабочка» сумела такой и остаться вызывает белую зависть. Но я ещё не готова к новым серьёзным отношениям, потому намёки на продолжение знакомства предпочитаю не замечать.
Физические упражнения я не люблю. Зато люблю сладкое. А Пенни любила меня. Взаимной любовью. Так что с нормативами у нас проблем не возникало. А вот чего ждать от «Бабочки» я понятия не имею. Хотя в свете последних событий это беспокоит меня мало.
«Бабочка» лукаво улыбнулась и всё посчитала как надо. Я в долгу не осталась. По окончании сдачи нормативов напротив наших имён в журналах стояло «отлично».
После той ночи у меня внутри всё будто оцепенело. Зато мир словно с цепи сорвался. Окутав цепями меня. И тащит теперь за собою, как триумфатор североземского аборигена. Я чувствую, что не поспеваю за ним и каждое утро перед тем, как встать с постели, молюсь: «Только бы не споткнуться, только бы не споткнуться, только бы не споткнуться».
Потому что точно знаю: если упаду, сил подняться уже не хватит.
Каждое утро мир стаскивает меня с кровати, протаскивает через ванну и гардероб и вытаскивает на уроки.
- … и Великий воитель Мадотаротука поднял своё великое войско и отразил нападение подлого и вероломного душепродавца Авукероталенку. Разразилась великая сеча, и длилось то побоище тридцать лун! Плясали смертельный танец мечи булатные, летели с плеч головы знойные. И пала буйная голова великого воителя Мадотаротуку. И скорбью наполнились сердца его воинов. И мы скорбим вместе с ними и поныне…
Бла-бла-бла-бла. Это было бы интересно, кабы не было так долго. И так громко. И так часто. Мадотаротука, Авукероталенку, Кывардыку, Эстакогьдю, Пержсавлон… Бесконечная череда труднопроизносимых имён, смыслом жизни которых были свары и склоки. Ну какое мне дело до того, что лет эдак 500 назад какой-нибудь Мадотаротука решил захапать маисовое поле какого-нибудь Эстакогьдю? При этом перебили половину воинов в каждом племени и треть в соседнем – за компанию.
После того, как смерть переночевала на соседней кровати, ратная гибель древних предков (причём даже не моих) волнует меня мало.
Не желая признавать заслуги Мадотаротуку, я решительно достаю из-под тетрадного листа промокашку и с прямо-таки бунтарским вдохновением сочиняю «Оду человеческому эгоизму»:
Мне не жаль, что погиб этот славный герой,
Или что тот мудрец отошёл в мир иной,
Мне не жаль храбрецов, что успели истлеть, -
Жаль лишь только, что мне предстоит умереть.
Или что тот мудрец отошёл в мир иной,
Мне не жаль храбрецов, что успели истлеть, -
Жаль лишь только, что мне предстоит умереть.
- Ты слышала когда-нибудь о пинокаладу?
- Это когда стадо великовозрастных баранов прётся в горы на ночь глядя и носится там, сломя голову и обливая друг друга краской до победного конца краски?
- В общем, да. Поучаствовать хочешь?
- Лемм, я похожа на великовозрастного барана?
- Ну разве что на миленькую овечку, белую и пушистую. Которой хочется побегать по горам.
- Внешность обманчива. К тому же я дорожу своей милой жизнью. В последнее время, что правда, – чёрной и колючей.
- Это безопасно.
- Носится в потёмках по крутым склонам?
- У тебя будет фонарик.
- Ты хотел сказать «был бы»?
- Я хочу сказать «будет». И не надо смотреть на меня звериным взглядом, поверь, это не так уж и сложно.
- Я верю, что это несложный способ свернуть себе шею. Лемм, я просила тебя помочь мне сохранить жизнь, а не подыскать более экстравагантный способ с нею расстаться.
- Поверь, сохранение твоей жизни – первый пункт в списке моих жизненных приоритетов.
- Тогда на кой мы туда попрёмся?
- Поговорить.
- А сейчас мы чем, по-твоему, занимаемся?
- Ты когда-нибудь слышала, что даже стены имеют уши?
- Кто это сказал?
- Я это говорю.
- Лемм, если меня пытались убить… Глупо предоставлять им шанс для несчастного случая, ты не находишь?
- Они даже не узнают, что мы покидали колледжюнкер. Я попрошу какую-нибудь свою знакомую записаться в команду, а потом просто поменяю вас местами.
- И ты думаешь, кто-то станет подставляться из-за меня?
- Я хорошо попрошу, не волнуйся.
Нет, не сильна я всё-таки в математике. Утешает только одно: наш матментор не силён в логике.
- А теперь записываем задачу… С северо-запада на юго-восток летело n птиц. Нет, n – это мало, пусть будет z птиц.
Весь класс поспешно склоняется над тетрадями, тщетно пытаясь скрыть улыбки.
- Напомни мне ещё раз, что я здесь делаю.
Мы с Леммом в компании двух инструкторов и «стада великовозрастных баранов» трясёмся в старой крытой арбе по горному серпантину.
- Помогаешь мне спасать твою жизнь.
- А ты не можешь спасать её без моей помощи?
- Твой скулёж уже начинает мне надоедать.
- Вот погоди, я сломаю себе ногу… или руку… Вот тогда и начнётся настоящий скулёж, а это так – лёгкое повизгивание.
Лемм глубоко вздохнул и стиснул зубы. Я буквально чувствую, как он мысленно считает до десяти.
Вообще-то, он прав: я веду себя отвратительно. В конце концов, это не он пытался меня убить (хотя если я не перестану ныть – вполне возможно, что попытается), и в колледжюнкере действительно небезопасно вести серьёзные разговоры. А значит, надо последовать примеру Лемма: стиснуть зубы и терпеть.
Я глубоко вздохнула и обречённо попросила:
- Ты хоть правила мне объясни.
- В водный бой когда-нибудь играла?
- Это когда наполняют шарики водой и забрасывают ими всех встречных поперечных?
- Угу.
- Наш этаж подобные баталии на каждый Водяной* устраивает.
- Ну вот. Тебе выдадут такие же шарики. Только вместо воды в них светящаяся в темноте эмульсия. При попадании на кожу вызывает небольшое раздражение, поэтому в лицо стрелять запрещено, попадёшь – минус 10 очков. Кстати, не пытайся стереть её с одежды, только пятно разотрёшь. Если пятно небольшое, то лучше сними эту часть формы или выверни её наизнанку.
- А если большое?
- Тогда вылетаешь из игры. Пинокаладу проходит в заброшенном каменном городе на вершине Синоку**. Как приёдем на место, нас сразу разделят на команды, первая – пойдёт к Северным воротам, вторая – останется у Южных. По сигналу команды рассредоточатся и начнут потихоньку сходиться, попутно забрызгивая краской попавшихся по пути противников. И так до победного конца противников. Или краски. В каждой команде по семь человек, у каждого игрока по семь шариков и арбалет. Это такое устройство, чтоб не пришлось разбрасывать шарики голыми руками. – Лемм тут же на пальцах как смог объяснил мне, как пользоваться арбалетом, заправлять его и целиться.
- Как целиться я поняла, а вот как мне попасть?
- Просто надо прицелиться получше.
- Ты издеваешься надо мной.
- Слушай, тебе необязательно в кого-то попадать, тем более бегать по горам в поисках этого «кого-то» – а то ещё и впрямь сломаешь себе что-нибудь. Жизненно важное.
- А что обязательно?
- Обязательно – сразу же после сигнала – идти на Западную аллею, от Южных ворот – второй поворот по главной улице. Главное: не лезь ты, во имя всего святого, ни в какие пещеры. На этой аллее справа будут кованные железом ворота, за ними широкое подворье с полуразрушенным каменным домом, а за домом – языческое известняковое святилище, аккурат на краю утёса. Вот за этим святилищем я и буду тебя ждать. Если повезёт, то встретимся уже минут через пятнадцать после сигнала.
- Если повезёт, то мы будем в одной команде.
Лемм виновато улыбнулся:
- Не будем.
- Ты забыл сообщить мне какую-нибудь мелочь?
- В пинокаладу девочки играют против мальчиков.
Я тоже улыбнулась, впрочем не очень весело:
- Ты будешь первым, кого я «засвечу».
______
* Языческий праздник, цель которого – смыть грехи (в буквальном смысле) с себя и всех, кто в данный момент тебя окружает (независимо от их желания).
** Горный хребет на западе; каменный город – вид древнего поселения, главная особенность которого: большинство жилищ выдолблено прямо в скале.
______
Нет, не люблю я всё-таки физические упражнения. И обстановка не способствует появлению нежных чувств.
Где-то рядом ухнула какая-то ночная птица. Похоже, ей не нравится вся эта затея. А уж как она не нравится мне! Сердце болезненно колотится о грудную клетку. Руки, сжимающие арбалет, покрылись холодным липким потом. Во рту чувствуется привкус желчи. А ещё боты. Они больше размеров на пять, всё время норовят слететь с ног и при этом натирают щиколотки. И это в них я должна одолеть всех врагов?!
На языке крутится немало «лестных» слов в адрес Лемма и его мамы (которую я, честно говоря, ни разу в жизни не видала).
А вот интересно, какая она – главная женщина в жизни Лемма? Я знаю, что он – сын медерану*. Старший сын. И наследник. Поэтому он всегда такой властный, гордый, самоуверенный… и убийственно спокойный. В папку, наверное, пошёл. А то и вовсе ещё потвёрже камня** оказался. Какая же женщина может ужиться с двумя такими вот каменьями? Хм, самоцветными.
А я смогла бы?
Во имя, что за дурь лезет мне в голову?! Что-то явно надо менять. Либо дурь, либо голову.
Слева что-то глухо чиркнуло. Или показалось?
Я потихоньку, стараясь даже не дышать, как можно горизонтальнее привязала свой фонарик к ветке ракучи и зажгла его. Хрупкий женственный огонёк-маячок начал мерно покачиваться на ветру. Я довольно потёрла свои коварные ручонки и ползком припустилась к ближайшей каменной арке, забралась наверх и стала поджидать. Жертва оказалась особой благовоспитанной и долго себя ждать не заставила: через минуту мой соперник показался аккурат из-под моего укрытия. Он тоже передвигался ползком. Видимо арка и ему показалась отличным укрытием (на моё счастье, её нижняя часть), он заляг прямо под нею, пытаясь по траектории полёта фонарика определить моё местонахождение. А пока он его определял, я, не утруждая себя лишними движениями без всяких арбалетов просто скинула ему шарик на спину. Прямое попадание! Соперник взвыл. Да, согласна, неприятный сюрприз. Впрочем, сюрприз поджидал и меня.
- А, чтоб тебя! – донеслось прямо из-под арки и в следующее мгновение оттуда показалась голова второго врага. Похоже, ко мне прямо в руки карабкается ещё одно «счастье». Ползи, яхонтовый мой, ползи. И твоему товарищу «погибнуть» в компании будет не так обидно.
Хвала Лемму и его маме, что мой арбалет всё-таки заправлен (между прочим, его заботливыми руками). Пока мой соперник подтягивался, искал опору для левой руки и вытаскивал свой арбалет правой, я безжалостно залепила ему «снарядом» в грудь. От неожиданности он сорвался. С земли в мой адрес зазвучала (зачастила даже) «ласковая песня».
Физические расправы я не люблю ещё больше, чем физические упражнения, поэтому предпочла отпраздновать свою победу подальше от мною побеждённых.
______
* Титул вождя у южных племён – медеров; медеры экономически независимы, в плане науки уступают Внутренним Городам (занимающим ведущее место в данной отрасли), искусство носит самобытный характер; обладают крайне свободолюбивым менталитетом.
** Быть ещё твёрже камня, посл., о внутренних качествах человека. Превосходить кого-л. в чём-л.
______
Лемм меня уже заждался (чтобы прочитать это по его лицу, Высшие языки изучать не нужно). Я решила, что для моей же пользы его необходимо срочно чем-нибудь порадовать. Правда, способ для этого выбрала несколько странный:
- Тебе повезло, мой милый. По пути мне попалась парочка «великовозрастных баранов», и их встреча с моими «снарядами» разрядила напряжение, возникшее между нами при расставании.
- Олухи!
- Можешь считать, что новичкам везёт.
- Я лучше буду считать, что ты – тайный маэстро пинокаладу. Талант, который мне удалось раскрыть по воле слепого случая. Или моей дальнозоркой интуиции. Сразу же по возвращению в колледжюнкер запишу тебя постоянным игроком.
Он всё-таки издевается надо мной. Моя внутренняя ехидца не смогла спустить подобное:
- В свою команду? Или, может, хорошо попросишь командира женской?
Лемм недовольно поморщился, похоже, моё ехидство ему не по душе.
- Кстати, кто командир этих «олухов»? – проявила я интерес.
- Обычно я. Но сегодня я уступил эту почётную миссию Фролу.
- Что ж так?
- У меня нашлась миссия поприятнее. – Он хищно улыбнулся. – Раздевайся.
Я обеими руками судорожно вцепилась в арбалет.
- Чего?!
- Да что ж ты такая самовлюблённая! Не собираюсь я посягать на твою девичью честь.
- Тогда на кой?!
- Поговорить.
- А что, в одежде слышимость не та? Или настрой неподходящий?
- Это на случай, если кто-то случайно будет проходить мимо.
- Так вот на кой ты вытащил меня на эту гору: в долине обзор не тот! Вдруг кто-то из твоих дружков не разглядел бы там моих прелестей?!
- И это говорит мне девчонка, которая не постеснялась явиться голяка в мужской предбанник!
- Там было тепло, а здесь холод куцый!
- Ну так я тебя согрею, – и Лемм с коварной усмешкой начал раздеваться.
- Помечтай, самовлюблённый ты мой.
Лемм вздохнул и, не переставая скидывать одежду, принялся подробно растолковывать мне ситуацию:
- Понимаешь, детка, разговор у нас будет долгий, а местечко это не такое уж и укромное. Мы с тобой сейчас в разных таборах, и если нас застанут мило воркующими на этой романтичной полянке, разговоров не оберёшься. А лишние разговоры тебе сейчас ой как ни к чему. Растрезвонят во все концы, что мы тут заговоры плетём, а то и ещё чего похлеще. Тебя здесь никто не знает, зато весь колледжюнкер знает, в чьей спальне я провожу ночь напролёт уже третий раз подряд. Какой-нибудь умник сложит два плюс два – и твои злопыхатели не только узнают, что ты покидала территорию интерната, но и что я подрядился тебе в защитники. Они найдут способ нейтрализовать меня, и ты останешься одна. Хочешь рискнуть? Нет? Тогда – раздевайся. Надо, чтоб если кто-то нас здесь заметит, ему даже задумываться не пришлось, чем это мы тут заняты. Полюбились – разошлись. Всё просто и понятно.
Я скрипнула зубами (да так, что едва их себе не сломала) и в раздражении кинула в него арбалетом (хорошо хоть незаправленным). Этот самоуверенный нахал даже не пригнулся, поймал оружие одной левой и замер в ожидании представления.
- Отвернись, – процедила я сквозь зубы.
- Да чего я там не видел? Особенно после нашего последнего… разговора… в предбаннике.
- Ах так!
Я отступила на шаг назад и заскользила по его нагому телу медленным оценивающим взглядом. До самого интересного я доскользить не успела.
- Да вех с тобой! – и Лемм демонстративно (а, может, обиженно) повернулся ко мне спиной.
Нагой Лемм с арбалетом на плече смотрелся аппетитно даже со спины. У меня зачесались руки. И кое-что другое.
Люди добрые, держите меня!
URL записи
@темы: Архив dora_night_ru