Фандом "Тайны Смоллвиля"

[Juliya_Luthor]

ГРЕШНЫЕ БЛАГИЕ ЖЕЛАНИЯ. ДРАББЛ ШЕСТОЙ. ФИНАЛЬНЫЙ

23.03.2011 в 02:27

Пишет  dora_night_ru:

ГРЕШНЫЕ БЛАГИЕ ЖЕЛАНИЯ. ДРАББЛ ШЕСТОЙ. ФИНАЛЬНЫЙ.
Не прошло и полгода… точней, нет, прошло уже больше, но я всё же решила это закончить, а то слишком уж меня мучил этот «камень на совести творчества», извелась я вся… Если кто чего подзабыл (оно немудрено после такого-то перерыва), то начало здесь.

Название: Грешные благие желания – 6
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: драббл
Посвящение: всем моим читателям – за то, что вы это читаете.
Саммари: конец – делу венец. А, может, только начало…


Это очень странно – просыпаться в чужой кровати. Для Кларка Кента это впервые.
Зато он проснулся в собственном теле. В обнимку с собственным любовником. Ну, Кларк надеялся на это… А больше всего на это надеялась его утренняя эрекция.
– И не надейся.
– Лекс, я… Ну, я подумал…
– Сверху ты больше не будешь, кажется, я тебе вчера ясно объяснил почему.
Кларк с облегчением выдохнул.
– А, только сверху. Не, ну это… Эт я, пожалуй, переживу.
Лекс завозился, высвобождаясь из объятий Кларка. И через минуту Кларк попадает под прицел зеленого прищура.
– А что еще ты намерен пережить?
– А, может, потом… обсудим? Сначала встанем…
– Да ты уже встал, – луторовская рука по-хозяйски ложится на член Кларка. Таким… привычным что ли жестом. И Кент поневоле задается вопросом: а ложилась ли эта рука… точней нет, его собственная, но ведомая луторовской волей – на его член. Ну, пока Лекс был в его теле? Ставил ли Лекс над его телом подобные эксперименты? И если нет – то откуда он настолько хорошо знает, что делать?
«А, может, это просто свидетельство того, что он – твоя вторая половинка», – робко шепчет романтичный придурок из глубин души. Глупый наивный придурок, который верит, что Луторы меняются, Добро всегда побеждает, а папа рано или поздно выиграет Осенний конкурс фермеров Канзаса.
Лекс ногтем большого пальца надавливает на уретру Кларка – и того буквально выгибает от болезненного наслаждения. Подушечка большого пальца совершает круг почета по голове, размазывая смегму, и рука скользит вниз.
– А, может… поговорим? – задыхающийся Кларк пытается взять себя в руки. Хоть на секунду забыв о руке любовника.
– Говори, – усмехается Лутор, – рот-то у тебя свободен.
И сильнее сжимает ствол.
– Черт!
– Хочешь поговорить о религии, Кларк? В смысле, тебя интересует, как относится к геям Церковь?
Чертова ухмылка. Чертова луторовская ухмылка. Стереть ее с красивых, пусть даже тонковатых, губ Кларк мечтает сейчас почти также сильно, как получить разрядку.
– Я хочу… хочу, черт! – голос предательски срывается, когда рука, на секунду выпустив член, властно сжимает яйца. – Хочу знать…
– Хочешь знать как долго я способен тебе дрочить? Насколько нежно я могу дразнить твою головку? Сколь интенсивно ласкать твой ствол? Насколько тебя хватит, если я периодически буду пережимать тебе основание, оттягивая момент?
– Хочу…
– Да, Кларк, расскажи. Чего ты хочешь? Как сильно? И от кого?
– Хочу знать будешьлитысомнойвстречаться! – выпаливает Кларк скороговоркой.
И тут же заходится в крике: от растерянности Лекс на секунду теряет контроль над ситуацией – и Кларк, пользуясь моментом, изливается ему прямо в руку.

– Ты не отвел.
Кларк прислоняется к дверному косяку ванной и не сводит со спины… друга испытывающего взгляда.
Лекс делает еще пару неторопливых движений зубной щеткой, медленно сплевывает пену, тщательно полощет рот. В общем, понимает Кларк, делает всё, чтобы вывести юного Кента из себя. Но после утреннего оргазма у Кларка слишком добродушный настрой.
Наконец, Лекс заканчивает утренний туалет, вытирается и оборачивается.
– Знаешь, Кларк, по-моему, у тебя и без меня проблем хватает.
– Значит, ты не хочешь?
– Ты сам не захочешь, когда узнаешь меня получше.
– Я знаю тебя достаточно…
– То что ты трахался с моим отцом…
– Оставь своего отца в покое, ему итак больше всех досталось!
– Еще и моей задницей!
– Не смей уходить от разговора!
– Это и есть разговор по-луторовски, Кларк!
– Тогда поговори со мной по-лексовски.
Но Лекс вдруг замолкает. Будто воды в рот набрал. Или языка лишился.
Или Кларк просто нащупал в нем слабину.
– Поговори со мной, Лекс, – шепчет Кларк, делая острожный шажок навстречу. Очень острожный. Потому что очень боится спугнуть. – Не как Лутор – как Лекс. Тот Лекс, от которого у меня теперь не будет тайн. Если он мне позволит.
– Ради сохранности твоей тайны тебе вовсе необязательно подставлять мне задницу, Кларк.
– Ты должен бы знать, что на такое я точно не способен, Лекс.
– Я уже не знаю на что ты способен.
– Точней, на что способен ты. В этом загвоздка, да? Ты всё время твердишь, что ты лучше отца. Что ты вовсе не… Лутор. Что каждый имеет право… быть собою… Но когда доходит до дела – ныряешь за луторовскую маску. Всё время твердишь, как мечтаешь изменить отношение к себе – но как только дело доходит до перемен, тормозишь на повороте!
– И, по-твоему, растление несовершеннолетнего сыночка добропорядочных Кентов поможет мне получить одобрение местного общества?!!
– ПРАВДА ПОМОЖЕТ!
От крика Кларка лопаются стекла в ванной. Взрываются миллионом ослепляющих осколков. На мгновение зависая радужной пылью. А в следующую секунду Лекс уже в спальне, прикрытый надежной спиной Кларка Кента. Как часто эта спина прикрывала его?
И будет ли она прикрывать его теперь?
– Извини.
– Проехали.
– Дорогие, наверно,
– Венецианские. XV век. Но это неважно.
– Лекс, мне так…
– Забей, я сказал.
– Говорят, примета плохая…
– Я влюблен в наивного канзасского фермера. Несовершеннолетнего. Правильного до жути. С неисследованными суперспособностями. Да еще и трахавшегося с моим отцом. По сравнению с этим семь лет невезения – это просто пустяк. Раньше чем через семь лет добиться от этих отношений чего-то путного я всё равно не надеялся.
– Влюблен? – Кларк испуганно шарахается назад.
– А чего меня, по-твоему, так колбасит?
– В меня?
– Нет, блядь, в твою маму! Да перед кем я тут…
А в следующее мгновение Лекс уже лежит на кровати, придавленный горячей тушкой Кларка. А язык этого самого Кларка вовсю хозяйничает у него во рту и выскальзывает лишь на пару секунд, чтоб уточнить:
– Так ты всё-таки будешь со мной встречаться?

Лана нерешительно мнется посреди гостиной, теряясь от яркого луторовского великолепия. А вот Хлою баснословно дорогущая обстановка ничуть не смущает. Гораздо больше ее смущает запертый ящичек хозяйского секретера: это что ж они тут хранят-то, а? Что ж можно было этак-то запереть-то, мамочки?
– Хло, – цыкает Лана. – Хло, оставь!
– Ты лучше на стреме постой. И у меня почти получилось!
– Это взлом.
– Это сенсация! Носом чую. Обычно как раз в таких ящичках в старину хранили свои дневники благородные дамы…
– По-твоему, Лекс похож на благородную даму? – У Ланы аж глаза на лоб лезут.
– Ну… – Хлоя на миг теряется, но как истинный журналист быстро находится с ответом: – У него ж была мать? Почему бы ей не хранить свой дневник именно здесь?
– Потому что она была замужем за моим отцом, мисс Салливан. Так что весь потенциальный компромат она хранила в сейфе.
– О Господи! – Лана хватается за сердце.
Лекс насмешливо вскидывает брови:
– Неужто похож? Это, наверно, свет так на лысину падает. Нимбообразно.
– Лекс, – смущенно шипит Кларк, стараясь незаметно пихнуть приятеля – любовника – в бок.
Впрочем, смущается Кларк не из-за Лекса – в списке друзей, из-за которых приходится краснеть Кларку Кенту в последнее время (особенно после истории с мужским душем) уверенно лидирует Хлоя. Которая в отличие от Кларка не смущается никогда. Наверно, она просто считает, что Кларк смущается за них обоих.
– Мы зашли узнать как ты себя чувствуешь, Лекс, – во всяком случае в улыбке Хлои смущения ни на грош – сплошное дружеское участие.
– А мне показалось, вы хотели узнать кое-что другое.
– Показалось? Это из-за сотрясения, наверное.
Лекс удрученно качает головой, признавая поражение: Салливан неисправима. Ну разве что керогазом попробовать… Вот только Кларк, наверно, будет против.
– Надеюсь, вы не с пустыми руками меня проведывать пришли. Где мой пирог? – и Лекс требовательно протягивает вперед руки.
И тут же получает по этим самым рукам от Кларка.
Но прежде чем Лекс успевает возмутиться непонятным поведением друга, тот запутывает его еще больше:
– Хватит зырить на его пальцы! – шипит он, почему-то обращаясь к девчонкам.
Лекс растерянно отступает:
– Кларк, ты чего?
– Я серьезно, Хлоя, даже не смотри туда!
– Да ладно тебе…
– Кларк, мы никогда…
– В чем дело, а?
Лекс разворачивает к себе внезапно взбесившегося приятеля. Кент сейчас напоминает молодого бычка. С генетической примесью барана.
– Пусть не смотрят на твои пальцы, – бурчит он куда-то в скрещенные на груди руки.
– А что не так с моими пальцами, Кларк? Нет, ну я бы еще понял, на голову… – Попытку дознавания прерывает звонок мобильного. – Черт! Алло. Минутку. Стой здесь, Кларк, и не вздумай бросаться на гостей. Я сейчас вернусь. Дамы, если он вас укусит, обработайте раны бренди. Тем, из красного графина. А коньяк из синего лучше не трогайте. Слишком дорогой, зараза.
Лекс скрывается за дверью. И в Кларка тут же мертвой хваткой цепляется Хлоя.
– Ты чё, добрался до пальцев Лекса Лутора?! Ну Кларк, ну тихоня! Нет, что, правда? Вы тут не просто так ночевали?
Но Кларк не слушает надоедливое жужжание Хлои – гораздо больше его интересуют тихие комментарии Лекса за стеной.
– Я плачу вам, доктор Трой, такие огромные деньги как раз для того, чтобы вы не беспокоили меня по таким маленьким мелочам… Я подписываю ваши чеки, доктор Трой, а, значит, мои пожелания вы и должны исполнять. Мои, а не моего чокнутого папаши… Похрен, что он хочет – я не хочу! Нет, я не думаю, что это поможет лечению… Ну, раз вы так считаете. Раз вы так считаете – то брейтесь и сами держите его за ручку. Нет, я не собираюсь приезжать… Если б я хотел его видеть, я б лечил его на дому. Да, вот так. И вам всего наилучшего.
Кларк осторожно высвобождается из цепких лапок Хлои и пятится к выходу:
– Прости, нам с Лексом надо поговорить. Обсудить одно дело… Вам с Ланой лучше заехать попозже. Мне тут надо… убедить кое в чем Лекса.

– Сын, – хрипит Лайонелл, пытаясь разглядеть чернильную фигуру в полумраке палаты. Чертовы мозгоправы гребут бешенные бабки за лечение своих взбесившихся пациентов, но при этом экономят на электричестве, сволочи. – Это ведь ты, сын? Подойди. Тут темно, тебя плохо видно. – Фигура делает пару шагов навстречу и снова замирает. – Ты что боишься? – пытается сыграть на луторовской гордости Лайонелл. – Ближе, сынок. Я не кусаюсь, хе-хе-хе! – смех выходит хриплый, каркающий: Лайонелл сорвал горло во время приступа, когда орал благим матом на всё крыло, требуя позвать к нему Лекса. Десять санитаров не могли его успокоить – и Лайонелл втайне этим гордится. А еще больше гордится тем, что сын сейчас стоит перед ним: значит, не утратил-таки своего дара манипулирования, даже намертво прикрученный к койке и напичканный всякой дрянью по самое горло – он всё еще может влиять на поведение сына. – Ну что ты, сынок, стоишь там как неродной? Разве не хочешь обнять старика? Хе-хе… хкха! Кха! Кха! – смех обрывается жестким приступом кашля. И Лайонеллу вдруг становится не до смеха. – Чертов кашель, – хрипит он, обессилено откидываясь на подушку. Но голову вдруг приподымает затянутая в черную перчатку рука, а вторая пытается напоить его водой. – Ле-е-екс, – старший Лутор не может сдержать довольной улыбки, – стоило загреметь в психушку, чтобы ты начал проявлять заботу обо мне. В следующий раз, глядишь, пирожков мне притащишь. А что, Марта напечет, как родная теща, а? И передаст по-родственному. – Сын молчит, никак не реагируя на провокацию. – Да ладно тебе, сынок, я ж ничего такого не имел в виду…
Молчание сына смущает Лайонелла сильнее любых обвинений. И это плохо, да. Очень плохо. Стареешь, Лутор. Когда в Непале террористы держали его на прицеле, узнав, что он приторговывает с их конкурентами, он и то чувствовал себя спокойней. А теперь вот расклеился вдруг… А слабину давать нельзя! Только не теперь! Сейчас как никогда нужно быть сильным. Взять себя в руки. А потом ситуацию под контроль. Пожалуй, с тем молоденьким санитаром можно договориться… Да и доктор Трой не так уж неподкупен… Надо только взять себя в руки. И он выберется отсюда максимум через месяц.
И тогда вернет под контроль Лекса.
Вот только молчание сына, которое никак не удается пробить, намекает ему, что процесс возвращения… может быть… только может быть… будет таким же непредсказуемым, как этот разговор. Разговор, который никак не удается завязать.
– Сынок, ну скажи что-нибудь… Или язык проглотил? Когда мы целовались в последний раз, язык-то был на месте, я его хорошо прощупал. Или новый любовник уже откусить успел? – фигура решительно отступает к двери. – Стой! – Лайонелл сам не ожидал, что в его голосе будет столько боли. Как никогда не ждал от себя, что ради кого-то когда-нибудь унизится до просьб. Унизится ради… сына… – Погоди. К черту Кентов. Давай поговорим о нас. Ты и я. Мы с тобой. Любовников у тебя будет много, Лекс. Но отец-то только один. И нравится тебе это или нет – но этот отец я. Я твой отец и я люблю тебя. – Фигура замирает у самой двери. На фоне дверного стекла четко видна занесенная к ручке рука. Но сын еще здесь. Покамест он медлит. – Только я знаю, как надо правильно любить тебя. Нам, Луторам, не всякая любовь подходит, сынок. Ты скоро в этом сам убедишься. Как я в свое время убедился с твоей матерью. Этот мальчишка, Кент, он ведь похож на Лиллиан – такой же придурочный. Со своими тараканами в голове. А с виду – ну чистый ангел! Ты на это и купился, да? Как я в свое время с твоей мамашей – на ангельскую внешность. На этакую праведность. Лилиан тоже всё благотворительностью занималась. И этот Кент, уверен, дай ему волю – все твои бабки на нищеброд спустит. Только знаешь, Лекс, – голос Лайонелла падает до интригующего шепота, – всё это напускное благочестие скоро станет тебе поперек горла. Луторовскую природу не переделать. И пламя в тебе не задуть молитвой. – Рука медленно ложится на дверную ручку. – Ты не погасишь это пламя, Лекс! И ни один твой любовник его не погасит! Потому что его и не надо гасить! Слышишь? Не надо гасить это пламя! Это пламя – мы сами. Без него мы не Луторы, а такие же муравьи, как и все. Просто сброд. Это полымя делает нас Луторами, и я покажу тебе, как надо им наслаждаться. Как уже показал однажды. Потому что только Лутор может понять другого Лутора. Только Лутор, сынок. Запомни это! Ни один твой любовник никогда не даст тебе того, что дам я – потому что ни один твой любовник никогда не будет знать тебя, так как знаю я. Никто и никогда. Кроме меня…
Коридорный свет на мгновение ослепляет Лайонелла, а когда он промаргивается – в палате он уже один. Сын так и ушел – молча.
Вот только откуда у Лайонелла такое чувство, что даже ни сказав ни слова – последнее слово сын оставил за собой?

– …И этого санитара замените тоже – он слишком молод, чтоб иметь дело с моим отцом. А замену доктору Трою я пришлю во вторник…
Лекс подымает глаза от отчета службы безопасности Луторкорп, когда в поле зрения рядом с его ботинками замирают новенькие туфли от Гуччи: Кларк позволил обновить себе гардероб в обмен на посещение больного родителя. Лекс довольно усмехается. Как же это приятно – убивать двух зайцев одним выстрелом: как удачно он подправил имидж любовника, и Кларку совсем не обязательно знать, что он и так собирался в больницу с инспекцией. Просто на пару дней позже.
– Как там мой папочка? – в палату Лекс отказался заходить на отрез, хватит с него и записей с видеокамер.
Пару минут Кларк молчит. Просто смотрит и молчит. Но смотрит так, будто душу хочет прочесть.
Лекс невольно ежится. Черт, зря он всё-таки пустил малыша с его неокрепшим умом на свиданку с папашей. Мало ли что папка успел ему там наболтать. Он и в здравом-то рассудке ничего для Лекса хорошего о нем не рассказывал, а уж теперь, после того, как сынок запроторил его в психушку, так и вовсе, верно, язык прикусывать разучился.
– Так что тебе сказал мой отец, Кларк?
– Он просил передать, что очень тебя любит, Лекс. Ты даже не представляешь насколько…

Лекс подымает перегородку салона лимузина и оборачивается к Кларку.
– В чем дело, малыш? После посещения отца ты сам не свой.
Лекс готовится вытягивать ответ клещами… ну, или очередным минетом, тоже хороший вариант, но Кларк против обыкновения не пытается отнекиваться и юлить.
– Твой отец сказал кое-что… что заставило меня задуматься о наших отношениях, – Лекс подбирается, как тигр, заметивший нависшего над его добычей охотника. – Понимаешь, мне казалось, что я тебя знаю…
– Ага, пару дней назад мне тоже казалось, что я тебя знаю, – тут же парирует Лекс: он слишком опытный игрок и привык играть на опережение.
– Прости, – тут же предсказуемо краснеет Кларк. – Но я не о том… то есть не то… Не то чтобы…
– Всё хорошо, малыш, – Лекс покровительственно прижимает Кларка к груди, запуская вторую руку под рубашку. Да, вот так, секс – лучший способ отвлечь. И заставить принять твои правила.
Но Кларк отстраняется.
– Погоди. Я хотел сказать, что всё еще считаю, что знаю тебя. Знаю тебя лучше твоего отца!
Рука Лекса замирает в сантиметре от Кларковой ширинки. Черт, мальчишка опять его обыграл! Ну почему он превращается в долбанутого рыцаря стоит только встретиться с этим щенячьим взглядом?! И сразу как в том анекдоте хочется стать тем, «кем тебя считает твоя собака» – честным и благородным рыцарем, способным решить любую проблему: открыть кофейню, поучаствовать в киднепинге… простить трах с родным отцом…
– А если нет, Кларк?
– А если – да, Лекс?
Лекс отстраняется, лезет в бар, хлопает пробкой шампанского и делает пару глотков коллекционного вина прямо с горла.
– Тогда мы, может, и протянем семь лет.
– А потом я грохну новое зеркало…
– Если раньше ты не грохнешь меня…
– Ты говорил о доверии, Лекс. Говорил, что я слишком часто требовал от тебя доверия, сам тебе не доверяя. Помнишь? Но на самом дел я не доверял себе, Лекс. Мои способности, они мне самому до конца непонятны. И непонятно как… как они влияют на других… И я не доверю сам себе… не знаю, чего ждать от себя… Какой криптонит мне завтра встретится на пути? Как моя сила повлияет на чью-то судьбу? С какой проблемой я столкнусь за поворотом? А главное – когда же я столкнусь с той проблемой, которая окажется мне не по зубам. Ведь я когда-то столкнусь с такой, правда? Всё это не способствует доверию. – Кларк тяжело вздыхает. И решается: – Но я постараюсь. Потому что теперь моя очередь, да? Раньше ты верил за нас обоих, а теперь моя очередь.
– Смотри не надорвись. Доверие может быть тяжкой ношей, Кларк. Особенно когда веришь в то, во что верить не стоит.
– У меня получится. Если ты мне поможешь.
– Ты должен быть готов, что иногда эта помощь будет… луторовской…
– Ну, это же во благо…
– Благими намерениями вымощена дорога в ад, Кларк.
Кларк потупился, прикусив губу, напряженно раздумывая над чем-то. Лекс успел выхлебать половину бутылку, пока юный любовник не соизволил поднять головы.
– Ад с тобой – это не страшно, Лекс. Я почему-то уверен, что рай без тебя – гораздо страшнее.

URL записи

Ватиканские хроники-1.

31.03.2011 в 00:40

Пишет  dora_night_ru:

Ватиканские хроники-1.
А мама в гости ушла!

Название: Ватиканские служки
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк, Лекс/Джейсон
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: AU, PWP
Warning: АУ слишком АУшистое получилось…
Саммари: эти губы созданы для мине… ну, то есть молитвы!

Посвящения: для  Merrylinn, которая и вдохновила меня на это безобразие.


Ватикан, 1512 год от рождества Христова

– Эти губы созданы для мине… – порочное словцо удалось удержать на устах практически в последнюю секунду, на скорую руку исправив его на: – молитвы. Уверен, сами святые внемлют тебе, мой мальчик.
Кардинал Луторони ободряюще улыбнулся новому служке Его Святейшества Папы Джонатана I, который чуть не сбил его пару секунд назад, вылетев из папских покоев со скоростью падающей звезды:
– Как тебя зовут, дитя?
– Кларк, – тихо прошелестели те самые пухлые губки, рождающие в «святой» душе отнюдь не святые помыслы.
– Ваше превосходительство, – мягко подсказал Лекс. – Я – Кардинал Святой Римской Церкви. Если точнее, кардинал-епископ при Великом Понтифике Джонатане I. Мое имя – Александр Луторони, но тебе, дитя, стоит обращаться ко мне «ваше превосходительство».
– Ппп… пр.. простите…
Лекс вскинул тонкую бровь.
– Простите, ваше превосходительство! – выпалил покрасневший мальчишка, уловив намек.
Раскрасневшийся мальчишка выглядел еще соблазнительней, чем просто растрепанный – каким собственно Лекс и увидел его впервые пару минут назад. Луторони уже доложили, что служку Джонатан выписал себе из маленькой деревушки, и первые две недели почти не выпускал из-под своего ханжеского старческого ока.
В кулуарах шептались, что это сын его покойного любовника Эль-Джорно. Сам Александр Эля не застал, но доподлинно знал от папаши, что связь у тогда еще кардинала Джонатана и приблудного актеришки, помешанного на амплуа небесных посланников, была о-го-го! Джонатан чуть сана не лишился. А Эль – яиц.
А уж скольких золотых монет и не менее драгоценных нервов лишились покровители Джонатана, мечтающие видеть своего ставленника на папском престоле! Пока как-то ночью один из них, лорд Дженнинг, не зашел к Эль-Джорно в гости и за чашкою чаю весьма прозрачно не намекнул тому, что если тот и дальше будет путать сиятельным синьорам их амбициозные планы касательно Джонатана Мэйса* из Канзы, то придется ему из небесных посланников переквалифицироваться в несчастного любовника. И играть, например, Абеляра**.
Как выяснилось, своими яйцами Эль-Джорно дорожил больше, чем ласками возлюбленного – и в ту же ночь покинул Рим в неизвестном направлении. А теперь вот «воскрес» в своем сыночке.
Впрочем, глядя на сына, Александр начинал понимать святошу Джонатана: если папка хоть вполовину был таким же красавчиком – то где ж тут, Господи, устоять-то против таких небесных посланников нам, простым смертным?
Мальчишку хотелось разложить прямо здесь, на галерее. И к черту всех случайных свидетелей, какого они праздно шатаются по коридорам без дела? И то, что двери в покои Папы всего лишь в паре метров – тоже не более чем досадная мелочь. И вообще…
Кларк, будто почувствовав что-то, резко отпрянул, и Лекс поспешил выудить из своих закромов самую обворожительнейшую и невиннейшую из своих улыбок, приберегаемую исключительно для наиболее богатых меценатов и выступлений на консисториях***, когда приходилось оспаривать мнение самого Джонатана.
Мальчишка заворожено замер. А Александр почувствовал, что готов утонуть в восторженно распахнутых зеленых глазищах. Пришлось призвать на помощь всё свое самообладание, а главнее – напомнить себе, что стоящий перед ним паренек – единственный человек на земле, имеющий право называть нынешнего Папу «папой» с маленькой буквы.
«Здесь торопиться нельзя, нет. Здесь нужен тонкий подход, – принялся Александр убеждать самого себя. Правда, убеждать себя оказалось сложнее, чем политических сторонников. – Ты справишься, Лекс. Ты же Луторони! Вы никогда не проигрываете! И в этот раз тоже всё получиться. Только не торопись!»
– А что, Его Святейшество уже встали?
– Нет… То есть да… Не совсем… Он плохо себя чувствует сегодня, – промямлил мальчишка. И тут же спохватился: – Ваше превосходительство!
Лекс сразу же натянул на лицо скорбную мину:
– Наш дорогой духовник! Что же случилось? Мне необходимо срочно его навестить.
«И вырваться из твоих чар хоть на минутку, моя будущая жертва».

Войдя в папскую спальню Александр первым делом отыскал глазами Джейсона. Еще один зеленоглазый служка «раба рабов Божьих». Но с ним Александр уже переспал, и даже не раз. «Везет старикашкиным слугам на моё внимание», – усмехнулся он про себя.
Но сейчас дело не в плотском влечении. Тем более что в отличие от малыша Кларка Джейсона соблазнять не пришлось, более того – временами от него даже приходилось отбиваться (молодой слуга преступно мало сил тратил на свои прямые обязанности – в отличие от Лекса, которого стремление к власти принуждало к ежедневному и весьма тяжкому труду). До недавнего времени весь свой нерастраченный юношеский пыл Джейсон обращал на верховного кардинала, и периодически кардинал был не против. Собственно, он был не против еще десять минут назад (за тем и шел в папские покои). Но кое-что изменилось… И теперь, прежде чем начинать новую охоту, Александру необходимо было разобраться со старым трофеем.
Легкий кивок головы. Понимающий взмах ресниц. Свидание назначено.
Теперь можно уделить пару минут и старому хрычу. Тем более что судя по всему старине Джонатану недолго осталось. Изо дня в день Преемник князя апостолов выглядел всё хуже и хуже. Сторонники с почтением шептались, что святого отца гложут народные беды, радея за простой народ он вконец извел себя.
А вот Александр подозревал яд.
Вот уже с месяц он пытался установить, что же происходит с Папой, буквально вынюхивая всё его окружение. Малейший запашок или иной намек – и его люди в Инквизиции готовы были продемонстрировать свои таланты. Но пока демонстрировать их было некому.
«Этак-то старик помрет раньше, чем я что-нибудь разузнаю. Будет обидно: спасти нынешнему Папе жизнь – это уже половина его тиары».
– Александр, это Вы? – голос Джонатана напоминал шелест старых библейских страниц. – Что там у Вас? Очередная энциклика****? Решили доконать меня своими бумажками?
– Всего лишь удостовериться в Вашем здравии, Ваше Святейшество.
– Здравии?! Ты считаешь меня здоровым?
– Если говорить о здравом уме… – Александр многозначительно замолчал.
Джонатан тоже прикусил губу. Не место и не время для ссоры. Не к чему давать повод для сплетен, будто в папском окружении раздор. Кто надо – тот и так уже в курсе.
– Прости, сын мой. Не я вздорен, а болезнь моя. Ее суди. А за меня молись… Так что там у тебя?
– Это исключительно визит вежливости, отец мой.
– Тогда присядь поближе и из вежливости развлеки старика.

Из папских покоев удалось вырваться только под вечер. «Этот чертов святой любому бесу фору даст! – бесновался Лекс, во весь опор несясь к дальней беседке сада, традиционному месту их с Джейсоном встреч. – Еще немного – и я б его сам додушил!»
Выйдя в сад Александр заставил себя притормозить и прошествовать к беседке степенным размеренным шагом, приличествующим его высокому сану.
А вот Джейсон встретил любовника отнюдь не приличными объятиями.
– Где тебя носит? Неужели нельзя было как-то отделаться от старого маразматика пораньше? – горячий шепот опаляет ухо. На смену дыханию приходит шаловливый язычок, исследуя каждый изгиб, пока проворные руки бесстыдно задирают пурпурную сутану… лодочкой ложатся на член, подушечкой большого пальца нежно поглаживая промежность…
Лекс пытается высвободиться, но Джейсон вырос в деревне, у него крепкие руки. И очень наглые, да…
– Постой!
– Нет здесь никого!
– Не о том речь…
– Ну вот и молчи. Господи, как же я по тебе исстрадался! Как я скучал! Зачем ты уезжал так надолго?
– Джейсон!
Горячие губы клеймят шею, потоками лавы сбегая к ключицам.
– Оставь меня! – Лекс наконец-то отпихивает любовника. Тот молча, без вскриков и охов, падает на пол. – Я пришел поговорить.
– Давай поговорим после, – не пытаясь подняться Джейсон снова подползает к Александру. – А пока мы можем найти моему рту более достойное применение…
– Нет! Этого больше не будет, – Лекс выжидает пару минут, давая Джейсону возможность осознать: – Об этом я и пришел поговорить. Джонатан болен, и сейчас мне как никогда нужно сосредоточиться на политической борьбе. Нужно решить с кардиналом Росси, и в кардинале Салливанни я до конца не уверен. Сейчас я не могу позволить себе быть уязвимым, – Лекс медленно опустился на колени. Как можно нежнее провел рукою по застывшей щеке. – Ты – моя слабость, Джейсон. Но сейчас я должен быть сильным…
Да, вот так. Сначала продемонстрировать твердость своего решения. А потом – немного лести, она лишней никогда не бывает. Любому понравится чувствовать свою силу над любовником. Даже если сила эта мнимая. Но пока Джей считает себя хозяином положения – пакостей от него ждать не стоит. Будет лелеять свою значимость и мечтать о том дне, когда новый Папа вернет ему фаворитство.
– Ты бросаешь меня? – по щеке предательски ползет одинокая слезинка.
– Не бросаю… Я никогда не смог бы тебя бросить, Джей… Только не тебя… Но нам надо расстаться.
С минуту Джейсон обдумывает новость. Пытается осознать. Осмыслить. Александр больше не хочет его? Его Александр – уже не его?!
– НЕТ!
– Тише, – кардинальская ладонь осторожно, но властно сжимает пухлые губы.
«Но не такие пухлые как те…»
– Да чтоб тебя! – парень отталкивает Лекса в сторону, стремглав вылетая из беседки.
Ничего, к завтрашнему утру успокоится. А не успокоится… Ну, значит, придется его успокоить. Жаль, конечно, этому ротику и впрямь можно было бы найти применение получше инквизиторского кляпа.
Но больше самых развратных губ Александр Луторони ценит в любовниках благоразумие.

Лекс оправляет сутану и неторопливо выходит из беседки, посылая Джейсону вдогонку пару неласковых: успел-таки завести, зараза, хромай теперь со стояком через весь дворец.
Но у фонтана кардиналу приходится притормозить. Опять этот мальчишка, Кларк. То ли Джейсон толкнул его по дороге, то ли сам парнишка оказался растяпой – но сейчас Кларк, склонившись над фонтаном, отчаянно пытается отыскать что-то на самом дне. При этом поза у парня… хм, весьма призывная. Столь открытый тыл столь соблазнительно обрисованный сутаной. Под которой скорей всего ничего больше нету.
На этот раз Лекс не успевает сдержать себя, из сомкнутых губ вырывается предвкушающий стон.
Мальчишка тут же оборачивается.
– Ваше превосходительство!
Лекс хочет ответить, правда хочет. Но вся беда в том, что прильнуть к этим губам он хочет еще сильнее. Поэтому он до боли стискивает зубы и молчит.
– Ваше превосходительство, что с Вами? Вам дурно?
– Нет… Не совсем, дитя мое. Старая хворь. Подставь мне плечо и помоги добраться до моих покоев.
«Не посреди ж папского сада мне тебя соблазнять».
Дорога к спальне кажется Лексу голгофой. Каждый бугорок юных мышц навеки врезался в подушечки пальцев. Запах мальчишки пьянит сильнее каталонского вина: васильки и мед… и, кажется, немного, солнца… Но в последнем Лекс не уверен: он слишком любит луну, чтоб разбираться в солнечных запахах.
– Еще немного, Ваше превосходительство, мы почти пришли… Осторожно, двери… Вот так… Садитесь, я принесу воды…
– Нет… Вода не поможет…
– Но что тогда? – в голосе Кларка такая искренняя боль, что Лексу на миг даже становиться стыдно.
– Я сам виноват… Не стоило ехать в порт с подаяниями в такую мерзкую погоду… Но мне хотелось обогреть… хоть нескольких бедолаг… Вот только от холода и сырости… Чертов нарыв! Прости Господи, что поминаю нечистого на ночь.
– Нарыв? Тогда надо припарку.
– Поздно. Я заболтался с Его Святейшеством, никак не желал уходить, и упустил момент, когда припарка еще могла помочь…
– Что же теперь?
– Надо бы отсосать… гной… Но мне не достать.
– Я с радостью!..
«Твои слова – такая музыка для моих ушей. А эти горящие глаза… И губы. Невозможно забыть про губы…»
– Ах, мальчик мой, я не решаюсь… Хворь моя столь деликатна… Я буду молиться и, даст Бог, через пару дней…
– Пару дней?! Вы собираетесь так долго терпеть? Когда я предлагаю свою помощь?!
– Но место…
– Какое это имеет значение? Для христианского сострадания не имеет значения место и время! Я же сказал, что готов. Я хочу!
«Еще пара таких фраз – и я, пожалуй, кончу раньше срока».
– Ох, Кларк… Беда в том, что хворь поразила мой… мужской орган… – Кларк потрясенно отпрянул. «Э-э-э, да ты, верно, и чужого-то члена никогда не видал! Ничего, малыш, мы это сейчас исправим». – И теперь периодически там скапливается некое вещество… я не силен в медицине… Но это вещество причиняет мне столько страданий!
Закравшиеся было сомнения мигом выветрились из Кларковых глаз. Жажда помочь ближнему – тем более столь притягательному, как кардинал Луторони – затмила на корню все ростки рассудка, вздумавшие было проклюнуться.
Он заметил верховного кардинала еще в первый день приезда. И с первого взгляда его поразил этот величавый импозантный человек. Он шел через двор, пока возница сгружал пожитки Кларка, а сам Кларк потрясенно пялился по сторонам, пытаясь осознать величие Ватикана. Но всё величие древних строений померкло, стоило глазам остановиться на худощавой горделивой фигуре. И с тех пор не проходило ни дня, чтобы Кларк вольно или невольно не вспомнил главного кардинала.
Природы свих чувств он сам не понимал, наивно приписывая их священному трепету и преклонению перед святостью второго лица Ватикана. Но чувства эти будоражили молодую горячую кровь, заставляя ее то без всяких явных причин приливать к еще безбородым щекам, а то и значительно ниже. Последнее было мучительней и стыднее всего. И более всего непонятно. Отчего и зачем пробуждается эта часть его тела? Может, он тоже болен? Как кардинал? Но если кардиналу сейчас также больно, как бывает Кларку от этих непонятных желаний, то он и вправду страдает. А страданий кардинала Кларк допустить не может – пусть всего иного он не понимает, но это он знал наверняка.
– Я отсосу… вещество… Позвольте мне. Пожалуйста.
«Ну как тут откажешь, Господи? Когда тебя так настойчиво просят…»
– Ах, мальчик мой…
– Но Вам лучше откинуться и расставить ноги пошире. И просто позвольте мне…
Кларк сам не знал о чем просит. Вконец смутившись и боясь еще больше смутить святого отца, он быстрым движением откинул сутану и, запретив себе думать, почти вслепую нашел губами отросток мужской силы кардинала.
«Вот он, рай для грешного меня!»
Малыш сосал с таким усердием, будто пытался высосать из Лекса всю душу. Пару раз нечаянно задел его зубами. А когда Лекс непроизвольно толкнулся поглубже – бедный мальчик чуть не поперхнулся. Но сам факт, что это именно этот рот… Именно эти губы! И до этого их так никто никогда не касался… Всё это заводит Александра до звездопада перед глазами. Ему хочется двигаться, толкаться, насиловать этот нежный податливый рот! Но он неимоверным усилием воли из последних сил заставляет себя сдерживать свои животные порывы.
А вот оргазменный крик сдержать не в состоянии:
– ДА! Слава вам, Иисус и Мария!
Поперхнувшийся Кларк судорожно сплевывает сперму в уголок свой сутаны и подымает на Лекса доверчивый взгляд, робко добавляя:
– Аминь.

Через пару минут мальчишка уходит к себе. Краснея и запинаясь он пытается уверить Лекса, что о его «деликатной болезни» никто не узнает. И уже в самых дверях решительно оборачивается и почти умоляет обращаться к нему за помощью снова, в любое время, если «Его превосходительство почувствует приближение приступа».
Смущающийся, но решительный в своем благом стремлении мальчишка так хорош, что «приступ» чуть не случается прямо в тот же момент. Но Лекс вновь сдерживает себя – уже в который раз! – и жестом отпускает Кларка.
«Не сегодня, мой мальчик. Торопиться не стоит. С тобою нужен тонкий подход, а я еще не готов. Но скоро. Очень скоро. Ты будешь моим. Ведь я Луторони. А мы никогда не проигрываем…»


___________
* Mais в переводе с итальянского «маис», «кукуруза».
** Исторический персонаж: Абеляр воспылал страстью к Элоизе, ответившей ему полной взаимностью. Она родила ему сына и втайне повенчалась с ним, на что ее дядя Фульбер дал потом своё согласие. Вскоре, однако, Элоиза вернулась в дом дяди и отказалась от брака, не желая препятствовать Абеляру в получении им духовных званий. Дядя же Элоизы из мести приказал оскопить Абеляра, дабы таким образом по каноническим законам ему прегражден был путь к высоким церковным должностям.
*** Консистория – собрание кардиналов, созываемое и возглавляемое папой римским.
**** Энциклика – основной папский документ по тем или иным вопросам, адресованный верующим или епископам или архиепископам отдельной страны, и второй по важности после апостольской конституции.

URL записи

Ватиканские хроники-2

02.04.2011 в 00:06

Пишет  dora_night_ru:

Ватиканские хроники-2.
Название: Ватиканский гербарий
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: AU, PWP, humor
Warning: псевдоистория, с исторической подоплекой можно ознакомиться здесь. Сама я в Риме ни разу не была, так что всевозможные неточности при описании более чем возможны.
Саммари: всякому «сверчку» – по своему листку…

Посвящение: для  Merrylinn


Кларк сам не понял как так получилось, что он завернул не туда. Хотя… это с какой стороны посмотреть – может, очень даже и туда.
По обеим сторонам галереи тянулся бесконечный ряд статуй, бюстов, саркофагов и рельефов. Кларку казалось, что их тут не меньше тысячи. И, кажется, это римляне. Не то чтобы Кларк в этом разбирался, но приятель Петро что-то такое болтал. И очень смущался почему-то: постоянно заикаясь, он всё время повторял, что мы, мол, тут ни при чем – это всё от Папы Бенедикта IV осталось*.
Только теперь Кларку стала понятна причина смущения друга: статуи были практически голыми. Около тысячи голых мужиков. Ну, по правде сказать, не все они были голые. И не все были мужиками. Но Кларку с головой хватило и тех, кто был.
Голые. С огромными блестящими в солнечных лучах мужскими естествами. Столь подробно и искусно изображенными – что по юному телу пробегала невольная дрожь при их виде, а в ушах шумело от притока крови.
Чернильная римская ночь… Пряный запах из сада… И еще более пряный – прямо у Кларка во рту… Шипение масла в светильнике… Свет от которых причудливо ложится на розовую блестящую головку…
Кларк с силой схватился на голову. Господи, опять! За что ему это? Он ведь делал благое дело, ближнему помогал. За что же ты так караешь меня, Господи? Вот этой непонятной болотистой мутью в груди… Какими-то неясными образами… И еще более непонятными и неясными желаниями… За что ему это?
Может, исповедоваться? Но в чем? Кларк сам не знает, что сделал не так. Да и кардинал Луторони – невозможно, чтобы он допустил что-то дурное, такого просто не может быть!
Тогда молиться? Но о чем? Он сам не знает чего хочет. Его желаний не выразить словами, а разве молитва – не те же слова? Слова, направленные к Богу. А его желания направлены к…
Нет, об этом даже думать не стоит! Точней – о нем. Вообще не стоит думать о нем.
И уж тем более не стоит сравнивать его естество с этими мраморными причиндалами. Да они и рядом не стояли с кардинальским «произведением искусства»!

– У тебя жар, мой мальчик? Такие разгоряченные щеки… Уж не болен ли ты?
– Не волнуйтесь, Ваше Святейшество, со мной всё в порядке, – Кларк в замешательстве потупил взор, такая забота со стороны верховного первосвященника Вселенской церкви смущает его.
А ведь это не в первый раз, Папа явно выделяет его среди всех своих слуг. И так улыбается порою, глядя на Кларка, что тому хочется со стыда провалиться сквозь землю: он чувствует себя недостойным такого внимания и столь доброго к себе отношения. Всех этих сдобных булочек, которые тайком подсовывает ему Папа, заговорщицки подмигивая и с ухмылкой шепча, что его молодому организму нужно больше еды. И больше сна – когда он опаздывает к заутренней, которую по случаю плохого самочувствия Его Святейшества проводят прямо в его покоях. И больше отдыха – вот как сейчас.
– Тебе нужно отдохнуть, сынок.
Кларк невольно вздрагивает. Не «сын мой» – «сынок». Мальчишке хочется верить, что он ослышался, но у него хороший слух – это было «сынок».
И Кларк впервые задумывается каково это – никогда не иметь семьи? Жалеет ли об этом Джонатан Первый?
А кардинал Луторони?
У них никогда не будет своих детей. И своей жены…
От мыслей о женах Кларк краснеет еще сильнее. Он крайне несведущ в таких вопросах (в разведении коров он разбирается на порядок лучше), но точно знает: чтобы появились дети – нужно чтобы мужчина «возлег» с женщиной. Но чтобы он «возлег» – непременно нужно, чтоб он на ней женился. И он слышал, как кузина Лана шепталась с кузиной Хлоей, что при этом «возлежании» мужчина вроде как должен быть голым.
При мысли, что Александр Луторони мог бы лечь голым с какой-нибудь женщиной – любой женщиной – у Кларка темнеет в глазах. Он до боли закусывает губу и невольно стискивает кулаки. Чтобы какая-то женщина видела то, что видел Кларк?! Господи, не допусти!
Но Он ведь и не допустит, понимает вдруг Кларк: Луторони – верховный кардинал, он принял обет целибата. Никаких женщин. Слава вам, Иисус и Мария! Аминь!
– По-моему, ты всё же нездоров, – хмурится Джонатан.
– Нет-нет, – с горячностью принимается уверять его Кларк: теперь, когда вопрос с наготой Александра разрешен, он абсолютно точно чувствует себя намного лучше. – Всё в порядке, правда!
Джонатан недоверчиво хмыкает:
– Ну что ж, будь по-твоему. – И подозрительно интересуется: – Откуда же ты пришел ко мне такой… разгоряченный?
– Я гулял по северным коридорам, – простодушно заявляет Кларк. – Ну, там, где голые дядьки, – парню даже в голову не приходит, что подобные подробности стоило бы утаить от святого лица.
Врать вообще не в привычке Кларка. К тому же, выращенный истовой католичкой тетушкой Мартой на строгих догматах Святой Католической Церкви, Кларк даже помыслить не может, что можно соврать самому Папе.
Вот только соврать, наверно, стоило бы. Кларк понимает это, когда Джонатан внезапно меняется в лице. Парнишке кажется, что ставшие вдруг чужими глаза рассматривают его чересчур подозрительно. Будто клеймят.
– Голые?
– Ну… это… того… от Бенедикта осталось, – смущенно лопочет Кларк и нервно мнет свою сутану.
Но Святого отца интересует не происхождение срамных статуй:
– Тебе понравилось? Эти голые… мужчины…
Кларк испуганно вздрагивает. На миг парню кажется, будто Папа заглянул ему прямо в душу и этим мигом разглядел там все грязные помыслы Кларка. Даже те, о которых он и сам не ведал.
– Я, – от волнения враз пересыхают губы. – Ну, добротно сделано… да…
– Но тебе – понравилось?
Вот теперь Кларк точно хочет провалиться сквозь землю, закопаться в нее с головой, и чтоб никто никогда его не нашел.
– Ну, – тянет он. – Тот, кто это сделал, наверно, очень много работал. Там такие… хм… детали… Подробные, да…
– Подробные, – хмыкает Джонатан. – Очень подробные, я полагаю.
И в уголках папских губ появляется опасная решимость.

После той ночи Кларк интуитивно избегает встреч с кардиналом Луторони. Если бы кому-то пришло в голову напрямую спросить его «А почему, собственно?» – Кларк вряд ли б ответил. Он постарался бы избежать ответа, как избегает святого отца. Даже в папских покоях.
Куда Александр влетает стремительным шагом на следующее утро после смущающего разговора Кларка с Папой. И Кларк тут же стремглав залетает за ширму. Объяснить почему он не может, просто обессилено сползает на пол, прикрытый цветастой тканью ширмы с изображением какой-то библейской сцены.
Сквозь льняные крылья ангела просвечивает пурпурная сутана кардинала, и Кларк не в силах оторвать от нее глаз. Так, наверное, бык смотрит на капеадорский платок**, предчувствуя в ней свою погибель.
Луторони свистящим шепотом велит служкам удалиться, но Кларк и не думает двигаться с места. Показаться Александру на глаза кажется ему сейчас страшнее, чем подслушивать непредназначенный для посторонних ушей разговор.
– Что за бред ты удумал, Джонатан? Кастрировать статуи?! Да это шедевры мирового искусства! Ты соображаешь что творишь?! Палец любой из них дороже наших с тобою жизней вместе взятых!
– Так пальцы-то я и не трогаю, – в голосе Папы слышна явственная насмешка.
И Кларку почему-то обидно слушать насмешку в адрес Александра.
– Не смей! – вскрик Луторони вихрем проносится по папским покоям. Но он тут же берет себя в руки и уже спокойным тоном добавляет: – Не смей пропагандировать подобный вандализм. Ты меня знаешь, Джонатан, я подобного быдлизма не потерплю. Испортишь статуи – можешь забыть о моей поддержке в Синоде.
– Ну ладно. Раз ты так радеешь за искусственные пиписьки, я велю после обрезания передать их тебе. Ты только представь: у тебя будет самая большая коллекция мраморных членов в мире…
– Лучше засунь их себе в зад! Может, зуд поумеришь!

Из-за угла Кларк тайком наблюдает за работой мастеров. То ли Папа всё-таки проникся ценностью ваятельного искусства, то ли позиция Луторони всё же сыграла свою роль – но Джонатан в конце концов пошел на уступки: статуи не «кастрируют» – просто вырезают из мрамора фиговые листки и приклеивают к древним скульптурам, чтобы скрыть торчащие признаки мужской силы.
Как по нему, так стало еще хуже: новые клапти в отличие от обцелованных временем статуй – ярко-белого цвета, и листья выделяются на фоне старого мрамора, привлекая всеобщее внимание к тому, что должны бы скрывать.
– Что, тоже решил полюбоваться напоследок?
Застигнутый на «месте преступления» Кларк испуганно вздрагивает и резко оборачивается. Кажется, парня зовут Джейсон. Он тоже служка и в последнее время выглядит каким-то… потерянным что ли? И очень несчастным. Ну, по крайней мере, так кажется Кларку.
Впрочем, сейчас он кажется Кларку зловещим. Особенно когда заговорщицким шепотом тянет:
– Думаешь, Луторони спустит тебе, когда узнает?
Кларк невольно вздрагивает, выдавая себя с головою. Да, судя по тому, как Александр защищал эти статуи, ему будет неприятно узнать, что именно Кларк виновен в этом… как он там говорил? Вандализме? Хотя Кларку с его происхождением, наверно, больше подойдет быдлизм. Парнишка до крови закусывает губу – после такого Александр сам будет избегать его до конца своих дней. И к чувству вины перед древними мастерами добавляется страх возможной потери.
– Не говори ему! – с горячностью просит он.
А в ответ получает злорадную ухмылку:
– Ну да, я тебя понимаю. Если Луторони узнает, что ты подслушивал – то следующее, что ты услышишь, будут твои собственные крики. В Инквизиции своё дело знают.
Подслушивал? Кларк недоуменно хмурится. Когда это он… Ах да, утренний разговор. Так вот что Джейсон имеет в виду. Наверное, он заметил, что Кларк остался, когда все другие вышли.
Страх схлынул морскою волной, оставив после себя настороженное непонимание.
– В Инквизиции? Какое кардинал Луторони имеет к ней отношение?
– Он ее глава, балда, – добродушно усмехается Джейсон. – Но можешь не бояться, – милостиво разрешает он, – я тебя не выдам.
Кларк безразлично пожимает плечами: он точно знает (просто знает и всё тут!), что Александр не станет кидать людей в инквизиторские застенки только за то, что они стали невольными свидетелями. Ну хорошо, может, и не совсем невольными, но не было в том разговоре ничего такого, чтоб тянуло на «испанский сапог»***.
Джейсон выжидающе буравит Кларка взглядом. Может, ждет благодарности или даже бравады. Но Кларк молчит, и Джейсону приходится брать инициативу в свои руки:
– Не выдам, если расскажешь, о чем они говорили.
Кларк снова безразлично пожимает плечами: в том разговоре и впрямь не было ничего такого, из-за чего стоило бы ссориться с приятелем. Не то чтобы они с Джейсоном были приятелями, но у Кларка здесь отчаянно мало друзей. К тому интуиция подсказывает ему, что с этим парнем действительно лучше не ссориться. А то еще и впрямь побежит доносить.
И Александр вызовет его для объяснений. Наедине. Только кардинал, Кларк и его желания. Непонятность которых уже даже как начинает раздражать.
Нет, этого допустить никак нельзя. Пока Кларк сам не поймет чего хочет, ему лучше не беспокоить кардинала, тот слишком занятой человек.
– Его превосходительство требовал оставить статуи в покое.
– О да, – понимающе ухмыляется Джейсон, – он у нас еще тот эстет по части голых фаллосов.
– А вот и нет! – кидается Кларк на защиту любимого кардинала… ну, в смысле, верховного, да. – Он сказал, что фаллосы ему совсем не нужны.
– Так и сказал? – Джейсон насмешливо вскидывает брови.
– Ну, не совсем… Немного не так…
– А как? – Джейсон уже откровенно смеется.
Странное дело: смех преображает его на корню, смеющийся Джейсон кажется таким безобидным, этаким невинным котиком, который забавно морщит веснушчатый нос и лыбится наивной улыбкой. Вот с таким Джейсоном Кларку определенно хотелось бы подружиться. И он решается:
– Ну… он предложил Его Святейшеству, – голос опускается до трагического шепота: – засунуть их себе… в шкаф, – в последнюю секунду исправляется Кларк.
Повторить слова верховного кардинала по отношению к Папе кажется ему кощунством. К тому же… вдруг у Александра будут из-за этого неприятности, если кто-то узнает? Вот тетя Марта определенно вымыла б Кларку рот с дегтярным мылом за такие слова.
– В шкаф? – недоверчиво смеется Джейсон. – Да ладно тебе! Так и говори, что в задницу! Что я, Луторони не знаю?
Кларк тут же обиженно надувает губы.
– Говорю, как слышал.
– Ну тогда послушай меня. Он имел в виду зад. Именно туда большинство наших «святых» отцов и вставляют свои фаллосы.
– То есть как? – искренне не понимает Кларк. – Они ж не дотянутся. Или у падре они длиннее, чем у простых прихожан? – Кларк никогда б не подумал, что длина мужского «корня» может влиять на церковный сан, но кто их, этих священников, знает?
Джейсон недоверчиво щурится:
– Ты что… Ты вправду никогда не видел, как можно время с довольствием скоротать? И к тебе до сих пор никто не подкатывал? Ах да, ты ж под крылышком нашего святоши, – тянет он. И вдруг маска невинного котика сменяется злорадной рожей котяры, прихлопнувшей канарейку: – А хочешь, покажу?
– Что покажешь?
– Ну, это самое дело. С задами и фаллосами в главных ролях. Сегодня же вечером и покажу. Вот как наш с тобой спать ляжет, так я тебе смотрины и устрою.

Кларк мчится по спящему Ватикану не разбирая дороги. Вот только спящему ли? Сколько еще «святых» – теперь он понимает почему так ухмылялся при этом слове Джейсон – отцов придаются сейчас… Кларк с трудом подбирает слово… Возлежанию, чтоб вас! Да, именно возлежанию. Когда один мужчина ложится на другого… и… и… покрывает его, как бык. Вот только бык покрывает корову, а эти мужчины в саду – друг друга.
Сцена, подсмотренная им по наущению Джейсона в крайней беседке, до сих пор стоит перед глазами. Развратно задранные ноги с худющими лодыжками… раскрывшаяся под, сразу видно, опытными пальцами дырочка… вздыбленный член меж огромных яиц… И громкие шлепки, которые до сих пор стоят в ушах.
Кларк понимает, что опять завернул не туда – когда на его плечи ложатся чужие горячие ладони. Впрочем, отчего же чужие? Когда-то одна из этих рук уже лежала на его плече. Как на плечах того священника лежали ноги любовника.
– Что с тобой, Кларк? На тебе лица нету…
– Там… В саду…
Кларк не в силах описать, что же там такое в саду, но, кажется, Александр уже и сам догадался.
– Пойдем, тебе нужно присесть.
– Но они…
– Хочешь вернуться и досмотреть? – усмехается Луторони.
– Нет! – отчаянно вспыхивает Кларк. – Но разве… Разве вы не остановите их?
– Давай продолжим не здесь.

В комнате верховного кардинала всё так же, как и запомнилось Кларку. И это успокаивает. Потому что еще минуту назад парню казалось, что мир перевернулся. Буквально. И по оскверненному Ватикану должен пройтись ну если не Потоп, то хотя бы ураган.
Но в комнате кардинала царит идеальный порядок. Даже фрукты в вазе на столике лежат в строгом художественном порядке, окаймленные виноградными листьями.
И голос Александра тоже спокоен.
– В том, что ты увидел, Кларк, не было ничего дурного.
– Но… как же обет?
– Именно из-за обета, – убежденно заверяет Лекс. – Обет ведь запрещает нам что? Иметь семью. Потому что все без исключения люди – наша паства, наши мирские прихожане. Наши дети. И мы не имеем права выделять кого-либо среди них. Помнишь притчу о блудном сыне? Раскаявшийся грешник для нас дороже ни разу не оступившегося праведника. И все они равны в наших глазах: и король, и рыбак. А родные дети… Родная кровь не водица, Кларк. Родня есть родня. Немыслимо представить, что родного человека ты будешь любить меньше какого-нибудь преступника. Человек просто не способен на такую самоотверженность. А Бог никогда не требует от нас того, на что мы были бы неспособны. Мы не способны любить родных меньше чужих людей – и Господь милосердно избавил нас от соблазна. Потому у нас нет жен, которые могли бы дать нам детей. Ибо Господь уже дал нам в дети наших прихожан. Поэтому мы не может иметь женщин…
– Но из этого не следует, что теперь можно иметь мужчин!
– Но почему? Разве ты стал свидетелем насилия? Всё ведь было добровольно, правда, Кларк?
– Но они… мужчины…
– Но не евнухи, Кларк. Более того, Церковь прямо осуждает саму операцию кастрации и тех, кто ее практикует. А раз Господь позволил нам сохранить своё естество – отчего же мы не имеем права им пользоваться? И откуда тебе знать, Кларк, может, и сам Господь…
– Прекратите! – Кларк в ужасе затыкает уши.
– Не хочешь слушать, – Александр вдруг решительно стягивает с себя сутану. – Ну хорошо же. Тогда чувствуй.
А в следующую секунду Кларка опрокидывают на кровать, вжимая в шелковые простыни разгоряченной плотью. Сутана задирается по пояс и чужая – Александрова! – рука ложится прямо туда.
– Чувствуй, Кларк! – Кардинал успевает лечь меж его ног прежде, чем до Кларка доходит, что их стоило бы свести. – Чувствуй вот это!
Наслаждение – острое, огненное – пронзает его мечем Святого Петра. До самых кончиков пальцев, которые поджимаются сами собою. До самых губ, с которых невольно срывается стон. До самого сердца, которому плевать на разум…
– Неа-а-а-а!
– Да, – решительно обрывает Александр и впивается поцелуем ему прямо в губы. Как впивались проезжие рыцари в губы Гулящей Хелены в трактире дядюшки Бо. И порой их руки также скользили ей под юбку. Интересно, чувствовала ли она в тот момент то же, что Кларк сейчас? Если да – то Кларку отныне трудно ее осуждать.
Александр отрывается лишь на минуту, чтобы дотянуться до плошки светильника. Задуть огонек. И окунуть пальцы в жир.
Чтобы потом окунуть их в Кларка.
Мальчишка невольно вскрикивает. Но вскрик вбирают чужие губы.
– Тише, мой маленький, тише. Господь терпел и нам велел. Потерпи немного.
Кларку не то чтобы больно – скорее стыдно. Но стыд, сплетенный с жарким блаженством, которое дарят «передние» ласки Александра – отчего-то заводит еще сильнее.
Но тут «задние» ласки тоже преподносят сюрприз, и Кларк выгибается в экстазе. И мир сужается до точки. Которая почему-то внутри Кларка. И значимей которой сейчас больше нет ничего.
Александр усмехается, довольный своею находкой.
– Если Господь создал нас по образу и подобию своему, Кларк, значит, у него тоже есть такой бугорок? Как думаешь, зачем? Может, это и есть – то самое неземное блаженство? И отчего только другой мужчина может подарить нам вот это блаженство?
Кларк хотел бы ответить… Но он просто не в силах. Поэтому он молча прикрывает глаза…
И закидывает ноги Александру на плечи.

– Твоя хворь… Ты ведь обманул меня, да?
Кларк обессилено валяется на кардинальской кровати. Он чувствует себя половою тряпкой – такой же выжатой. И такой же грязной.
Он грязный. И Александр тут ни при чем – просто Кларк, видимо, от природы такой. От своего естества. Раз ему настолько понравилось всё это. Настолько – что хочется повторить прямо сейчас.
Поэтому он и старается отвлечься разговором.
– Ну, не совсем. Мне определенно было больно. И ты совершенно точно облегчил мои страдания, – по лицу Александра расплывается довольная улыбка. Настолько довольная, что невольно хочется засветить ему в глаз: Кларк тут страдает от самобичевания, понимаешь ли, а эта скотина радуется жизни как ни в чем не бывало!
– Ты! – самолюбие Кларка отчего-то вдруг решает, что его безбожно задели: – Да как ты посмел? Как у тебя только встало?
– На тебя что ли? Очень даже запросто. И практически с первой секунды.
– Ты… ты… ах, ты…
Никогда еще отсутствие образования не печалило Кларка так сильно, как в этот момент: подходящие слова ну никак не подбираются. Хоть ты тресни! Ага, по кое-чьей наглой морде.
Опасаясь, что этак-то дело и впрямь дойдет до рукоприкладства – или, что еще хуже, второго круга их «езды» – Кларк вскакивает с кровати и принимается торопливо напяливать сутану прямо на голое тело.
– Кларк, ну что ты, – капризно тянет Луторони. – Ну я ж не виноват, что у меня в отличие от этих статуй, член не мраморный?
Взгляд Кларка невольно возвращается к «немраморной» части тела кардинала. Которую тот и не думает прикрывать.
Подумать только, еще пару минут назад он был внутри него. Частью его. Дарящей ему непередаваемые ощущения, которые до этой ночи Кларк и не мыслил познать когда-либо.
И тут естество Александра слегка дергается и будто бы начинает расти. Кларк потрясенно охает. А вот кардинал наоборот довольно смеется.
– Он… только что…
– Ему просто нравится столь пристальное внимание с твоей стороны, Кларк. Вот он и хочет покрасоваться.
– Ты! А теперь еще и он! – от смущения Кларк готов провалиться сквозь землю.
Но вместо этого мальчишка подлетает к столу и в бессильной ярости вырывает из фруктовой композиции виноградный лист. А затем кидается назад к постели. Смачный плевок – и на тебе, «красавчик»! Виноградный лист ложится прямо на кардинальский фаллос. После чего Кларк стремглав бросается вон.
Но всю дорогу к своей спальне в его ушах стоит довольный хохот Александра:
– Прости, но виноградный листик явно маловат, малыш. Тут как минимум лопуховый нужен!


_____
* Здесь иметься в виду Галерея Лапидария (Galleria Lapidaria), где находится одно из крупнейших в мире собраний греческих и римских (более 3 тысяч фрагментов) надписей христианского и языческого содержания. Коллекцию основал папа Бенедикт IV, позднее она была расширена, в том числе папой Пием VII. Коридор – большая арочная галерея, разделенная на 60 секций. По обеим ее сторонам тянется бесконечный ряд статуй, бюстов, саркофагов, рельефов – всего около 800 экспонатов, относящихся к римской эпохе.
** Капеадоры (хулосы) – тореадоры, дразнящие быка красными платками.
*** Испанский сапог — орудие пытки посредством сжатия коленного и голеностопного суставов, мышц и голени.

URL записи

@темы: Архив dora_night_ru