Фандом "Тайны Смоллвиля"

[Juliya_Luthor]

Работа на дом

Сиквел к «Да это ж сенсация, мать вашу!»

01

29.09.2010 в 15:07

Пишет  dora_night_ru:

Хоть что-нибудь...
После отпуска навалилось стока работы. Плюс еще преподы рефератов накидали. Дома полетела операционка на компе. А в остальном, прекрасная маркиза… Но писать-то всё равно хочется. В общем, выставляю хоть что-нибудь. Надеюсь, вам понравится…

Название: Работа на дом
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-21 (за упоминание событий предыдущей части)
Жанр: AU, ангст, экшен
Warning: будет нецензурная лексика – впрочем, как всегда.
Саммари: у них всё было почти хорошо. Пока Кларк не притащил домой работу на дом…
Ах да, это сиквел! Угадайте – к чему…


Эх, всё-таки Оливер Голдсмит был умный чувак. «Предоставленные самим себе, мы вынуждены сами ковать и искать свое счастье». Это ведь он сказал, да? И был абсолютно прав. Интересно только, к кому из них двоих это больше относится: к нему или к Лексу?
К нему… Который лежит сейчас окровавленный и разбитый… Подыхающий из-за собственной глупости…
Или к Лексу… Который, кажись, сдохнет чуть позже. Но опять-таки из-за Кларковой глупости… Если не сумеет выковать их счастье. Вот только ковать придется самому: Кларк сейчас немного… не в силах… точнее, совсем без них…
А ведь у них всё было почти хорошо. Пока Кларк не притащил домой работу на дом…

***
У Кларка божественная улыбка. А у Лекса – божественная задница. Каждому свое. То есть Кларк с превеликим удовольствием лапает Лексову задницу и лыбится счастливейшей улыбкой, от которой у Лутора сносит крышу. И по идее все счастливы.
Были бы. Если бы кое-кто не торопился в редакцию. И можно было бы от поглаживаний перейти… в спальню для начала. И чтоб на весь день. И на всю ночь. С небольшими отлучками в кухню. И чтоб…
– Извини, я опаздываю. Давай вечером, а? Я постараюсь не задерживаться.
То есть часам к трем ночи явится. Если повезет.
Черт! Улыбка заедает оскалом. И почему-то хочется выть. И подрочить, кажись, было б неплохо. А еще им, наверное, стоит поговорить. Хотя бы друг с другом. Родители давно намекают, что после пережитой трагедии им не помешал бы психиатр. Но объяснить какому-то незнакомому мозгоправу проблему Кларка и Лекса «я чуть тебя не потерял», не открывая проблему Кларка «несмотря на все свои суперсилы» – мда, объяснить такое постороннему сложновато. Даже при умении Лекса играть словами. Даже при умении Кларка играть под дурачка.
Но поговорить им всё-таки стоит. Потому что он действительно «чуть его не потерял несмотря на все свои суперсилы». И теперь каждый раз, когда Лекс исчезает из поля зрения дольше, чем на минуту – у Кларка сносит крышу. Автоматически включается рентгеновское зрение. И, кажется, даже нюх… немного того…
Хочется приковать его к себе… ну хотя бы наручниками. Хотя… Если подумать… Что такое для Лекса наручники? Да любой Оливер Квин вам скажет, что наручники для Лекса – это фигня, снимет – не заметит. Нет, тут нужно что-нибудь понадежней. Кандалы что ли стащить из музея? Вот только – приковать Лутора? Можно, конечно. Но надолго ли? Вот в чем вопрос. Он и так уже чувствует что-то. Потому и бегает в свою редакцию даже по выходным. Сделал из работы ширму и укрепляет ее потихоньку «кирпичиками». Последний месяц – сплошные приступы трудоголизма.
А у Кларка – похоти. Это уже и желанием-то назвать нельзя. Прям вожделение какое-то. Нужно всё время трогать. Касаться. Вдыхать запах. Слышать дыхание. Видеть, как бьется жилка на шее. Нужен всё время. Лекс. Весь. Без остатка. Целиком и полностью. И чтоб только его. И чтоб больше никто не смел… даже дышать на него… Потому что Лекс такой хрупкий. От любой пули – сразу рана. От любого удара – синяк. А Кларк не может видеть на любимом теле синяки и шрамы. Ну просто не в состоянии он! В конце концов, он герой или кто? А какой он, к чертям, герой – если не может защитить собственного парня?!
Вот только Лекс делает вид, что не нуждается в его защите. Что и сам… самостоятельный мальчик… жил же он без него как-то целых двадцать лет… и вообще…
Господи, ну неужели он не понимает, насколько панически Кларк боится, страшится, ужасается даже – что Лекс вдруг может решить, что в состоянии жить без него? Тем более, что жить с Кларком… Эх, в общем, тяжела ты доля бой-френда супергероя. Да и характер у младшего Кента… А уж у старшего! Что, если Лексу и впрямь надоест? Если он… уйдет?
Хотя если уйдет – это еще не беда. А если… чья-нибудь пуля… с какой-нибудь крыши… Кларка передергивает. И глаза сами по себе зажмуриваются до боли. Нет! Нет-нет-нет! Никогда! Не бывать такому. Лекс самостоятельный мальчик. Жил же он без него как-то целых двадцать лет. И вообще. А у Кларка просто нервы. Посттравматический синдром. Он ведь чуть было его не потерял. Несмотря на все свои суперсилы.
И от этого страшно.
Страх делает его слабым. А выглядеть слабым перед любимым человеком – ох, как не хочется! Тем более что Луторы не терпят слабаков. И вообще… При патологической способности Лекса влезать в неприятности – ему нужен сильный партнер.
А Кларку нужно сильнодействующее успокоительное. Потому что вместо того, чтоб пойти в библиотеку писать доклад по политологии, ноги сами несут его в центр. Редакция «Дэйли-Плэнет» манит его. Как кое-чья попка. И он просто обязан проследить, чтоб эта попка не навлекла на себя очередные неприятности.
Даже если для этого придется следить за собственным парнем.

Уровень преступности в городе вырос на два пункта. Фигня вроде бы. Конечно, очередной кандидат в мэры – этот пронырливый старикашка Эдж – будет кричать о бессилии полиции, но уж Лекс-то знает, что в разрезе криминальной хроники эти два пункта – просто пара удачных операций, не более. Странно только, что Кларк умудрился их проморгать.
Нет, у мальчика, конечно, экзамены на носу, футбольные сборы, общественная деятельность и всё такое. Но целых два пункта? Луторовская бровь сама собою ползет вверх. Чем же так занят его парень в последнее время? Экзамены, сборы, благотворительность – это всё у Лекса на глазах. Но ведь и в свои «дозоры» его «пятнистый» любовник выходит регулярно. А уровень преступности от этого только растет…
При этом Кларк выглядит в последнее время жутко усталым. Где же ты так выматываешься, малыш? Еще пару месяцев назад Лекс бы с мазохистским удовлетворением посчитал бы это лучшим доказательством измены любовника. Напридумывал бы всяких ужасов. Собрал вещички. И ушел с гордо поднятой головой, не слушая никаких оправданий.
Но теперь Лекс знает, что такое настоящий ужас. И придумывать ничего не спешит. Просто хочет понять. Просто хочет не заморачиваться еще и этим. Просто хочет… жить. Просто жить со своим парнем. Любить его. Ходить на работу. Болеть на футбольных матчах. Гладить своего кота по вечерам. И закрывая глаза – не видеть крови и страха. Он просто хочет закрывать глаза… без страха… Разве он многого хочет?
Лутор досадливо встряхивает головой. Нужно отвлечься. Работай, работай, работай! Не вспоминай! Напиши вот статью о росте преступности. Порадуй старикашку Моргана. А на гонорар своди своего парня в ресторан. Ужин при свечах и всё такое. Заодно спросишь у Кларка, что с ним творится. Вот только как бы не услышать встречный вопрос о том же…
А, в принципе, что с ним самим творится? Ну, подумаешь, пара ночных кошмаров… И от чужих прикосновений его воротит… И на бокалы аллергия… В принципе, это не страшно. Может, это даже пройдет. Когда-нибудь. Со временем. Надо просто взять себя в руки. Выпить мятного чаю. Кота опять же неплохо было бы погладить. И, может, сходить к психиатру. Марта давно намекает. Вот только пустить кого-то в душу? Позволить копаться в своих мозгах… Просто выебать их…
Лекс с трудом сглатывает подступившую к горлу желчь. Не вспоминай. Не надо. Всё обошлось. Всё в порядке. Всё просто отлично. И доктор тебе не нужен. Зачем? Ты ж к шринку не ходил даже после развода родителей. Лайонелл не позволил. Еще бы! Половину своего компромата он как раз через мозгоправов и собирает. Пустить к ним своего сыночка – свидетеля и пособника – было бы непредусмотрительно с его стороны. Да Лекс и сам не любит доверять кому-то свои секреты.
Но он растерян. И тоже устал. Наверно, ему всё-таки нужна помощь. Не может же он прожить всю жизнь, прикасаясь только к Кларку? Попивая шампанское из чайной кружки? Не закрывая глаз? Может, и впрямь отрезать веки?
Чтоб к моему приходу открыл глаза… Или я срежу тебе веки! И заварю тебе чаю, как этот придурочный Та-мо! Ты же любишь чай, Лекс?
Чертова профессиональная память! Ты просто не в состоянии что-то забыть, правда? Может, не веки – может, лоботомию сделать? Или всё-таки?.. Нет, к шринку нельзя: он будет спрашивать о Кларке, а это опасно. Может, самому? Взять какую-нибудь книжку… Жаль, что у миссис Кент нет никакой такой литературы… ну, там о кризисе среднего возраста хотя бы… Правда, какая-то книжонка завалялась у Кларка. Про марсиан, которые крутят с женщинами с Венеры… или что-то в этом духе… Кларк заказал себе этот «шедевр психологии» по интернету, когда пытался определиться с ориентацией. Правда, помогла она мало. И Кларк просто сходил в мужской душ после урока физкультуры. В женский даже идти не пришлось.
А вот Лексу придется. Что-то решать. И что-то делать. Чтоб как-то жить.

– Ой, вот ты где!
При виде растрепанной напарницы Лекс чуть воздухом не подавился.
– Гм, Лоис… Знаешь ли… Может, ты не заметила… Но это вообще-то мужской туалет…
– Да я, – Лейн неопределенно взмахнула правой рукою над ухом, – ну, просто соскучилась по тебе. Вот. Так вдруг захотелось тебя увидеть! Прям, знаешь… Ну жутко…
– Что за жуткий лепет?
– Лепет? Ха-ха-ха… За кого ты меня принимаешь, Лутор?
– А ты меня?
– Я просто… Я…
Лекс выжидающе приподнял правую бровь. О нет, Лейн, дорогуша, подсказок от меня не жди! Только не после того, как захапала мою Пулитцеровскую премию. И плевать, что я сам ее тебе отдал. Попробовал бы не отдать при виде твоей опухшей от квиновских побоев рожицы – совесть в лице Уайта мне б проходу не дала. И теперь его премия стоит в окружении ее фиалок. Фиалок, мать вашу! Лучше б она кактусы завела! И вообще…
– Хватит мне лапшу на уши вешать. Что случилось?
– А Кларк не звонил?
– Что с ним?
– Почему с ним? Да что с ним может быть? Да с чего ты вообще…
– Лейн! – Лекс предупреждающе встряхнул подругу за плечи. Если речь зашла о Кларке – Лексу уже не до куртуазности. – Ты. Скажешь. Что. Случилось. ПРЯМО СЕЙЧАС!
На лице Лейн заедает жалкая улыбка.
– Квин сбежал.

– Поверить не могу! Это же просто уму не постижимо! Куда смотрела полиция? Не думал, что когда-нибудь соглашусь с сукой Эджем, но их всех точно пора гнать в шею!
– Джонни! Сядь и успокойся, – главный редактор «Дэйли-Плэнет» вольготно развалился в кресле и перевел взгляд с мечущегося по его кабинету старого друга на коробку кубинских сигар. – Эх, и «палочки-выручалочки» как на грех заканчиваются. Надо бы Лайонеллу намекнуть, что пора обновлять запасы. Хотя с его сыночком никаких сигар не напасешься. Вот и у тебя нервы сдают, старый друг.
– Нервы? Нервы?! Не осталось у меня больше нервов! Ничего у меня уже больше не осталось!
– Ну, эт ты врешь, Джонни Кей. А как же тот чудный домик на Гавайях, который ты собрался дарить Марте на день рождения? И ферма в Смоллвилле. И новая машина…
– Ох, Перри, лучше заткнись.
Сенатор Кент устало рухнул в кресло. Выпить бы. Черт, из-за луторовского щенка он скоро алкоголиком станет! Или лучше сразу удавиться?
– Ну как он смог? – в голосе сенатора звучала почти детская обида. – Я только понадеялся, что скоро конец.
– Ну, это ж Квин. Уверен, он и не такое может, – Перри не спеша прикурил сигару. С минуту полюбовался тлеющим кончиком любимой Cohiba. И осторожно предложил приятелю: – Слушай, а, может, и впрямь на Гавайи? Устроите себе с Мартой второй медовый месяц? Ребят с собой прихватите! Оттянетесь по-семейному! Кровати там обновите, – Перри выразительно поиграл бровями.
– Угу, – хмуро кивнул Кент. – И ребят. И всю твою редакцию. Всех возьмем. Позабиваем окна. Запремся в подвале. И будем молиться, чтоб Квин не достал. Правда думаешь, что поможет?
Врать Уайту не пришлось.
– Как это случилось? – Лекс потребовал объяснений прямо с порога.
Правда, особой паники в Лексовых глазах Перри не разглядел. Так, настороженность, не более. Значит, старого черта ты не боишься, щенок? Значит, всё дело в сынке… Закончить мысль Уайт не успел – Лекс решительно шагнул в кабинет, готовый если понадобиться выбивать правду кулаками и замер, наткнувшись взглядом на Джонатана.
– Мистер Кент.
Перри невольно скривился. Мальчишка уже третий месяц живет в сенаторском доме. Спит с сенаторским сыном. «Семейный альманах политической элиты наших штатов» просил его присутствовать на фотосессии сенаторской семьи (Перри это хорошо запомнил, у него из-за этой чертовой съемки интервью чуть не сорвалось: пришлось Мейси посылать. Уайт даже подозревал про себя, что Лекс нарочно затянул тогда фотопроцесс – ну, не любит этот гаденыш интервью брать, хоть убейте! Перри его и впрямь чуть не убил… Даже вспоминать как-то неудобно… Хорошо, Марта вмешалась, сгладила углы). Но сколько бы газет их великой родины не называло Лекса членом сенаторской семьи – для мальчишки Джонатан так и остался «мистером Кентом». И фиг ты здесь что изменишь.
– Лекс, – сухой кивок в ответ. Тьфу ты блин! Будто с политическим оппонентом здоровается. И куда Марта смотрит?
А вот Лекса, кажись, всё устраивает: повернулся к начальнику как ни в чем не бывало:
– Так ты мне скажешь, Перри, как всё-таки эта гнида умудрилась сбежать из муниципальной тюрьмы?
И обращается к Уайту – не к Джонатану, нет. Эту детальку Перри тоже подметил. И тоже обдумает. И тоже потом. На досуге.
– А он не из тюрьмы сбежал. Его под залог отпустили. Каких-то жалких 25 миллионов. Разве ж для Квинов это деньги? Так, тьфу, мелочь одна. Чаевые за глупость.
– Что говорит прокурор?
– Боюсь, комментарий прокурора мы на страницах нашей газеты дать не сможем. Нас же дети читают, в конце концов. Долбанная цензура! Хотя заголовок был бы… смычный такой!
– Догадываюсь, – кривится Лутор.
– Слушай, мальчик мой, а, может, ты в отпуск сходишь?
– Не наработал я еще на отпуск, Перри.
– Да лучше в отпуск, чем на больничный, – Перри пытается скрыть неподобающее ему волнение кривоватой улыбкой.
Но Лутор на улыбки не ведется.
– Я в подвале прятаться не буду, – решительно заявляет он.
Джонатан давится кислородом и вперивает удивленный взгляд в главреда своей газеты. Перри незаметно качает головой: да нет, не подслушивал, просто мысли сошлись. У вас больше общего, чем ты думаешь, старина Джонни Кей.
– Да тебе в подвале и не предлагает никто. Возьмешь своего парня, съездите куда-нибудь на пару недель…
При упоминании о парне взгляд Лекса невольно устремляется к окну. Что-то Кларка не видать… Тут такие новости, а его где-то носит… И Лексу почему-то кажется, что где-то рядом. О-о-очень близко. Слишком близко.
– Хорошо, мы это обсудим.
– Правильно. Посоветуйтесь. Посовещайтесь. Вот прям счаз! Езжай домой и всё с ним обсуди. А что? Пока машина Джонатана здесь. Звякни водителю, Джонни. Поезжай, мальчик мой. Отдохнете. Поговорите.
– У меня работа.
– Завтра доделаешь.
– Я так до сдачи номера не успею.
– В следующий номер пойдет. Делов-то!
– Перри, – предостерегающе тянет Лекс – и, чудо из чудес, старина Уайт предпочитает заткнуться.
– Хорошо. Делай свою работу. Но из редакции ни на шаг. А вечером Джонни таки пришлет за тобой машину. Усек, малек?
– Сэр, есть, сэр.

– Они же вправду не думают, что я добровольно засяду под домашний арест? – Лекс мечется меж двух столов, как лев в клетке. Этакий лев без гривы. Ну или гепард. Лоис еще не определилась со сравнениями.
– Ну, наверно, они надеются на твое благоразумие.
– Где было это чертово благоразумие, когда выпускали старого черта из-под стражи? – Лекс на секунду замирает у стола Лоис. ¬– На полицейскому волне что-то слышно?
Лейн пожимает плечами:
– Они обыскали его пентхауз и домик в горах. Никаких следов.
– А виллу?
– Какую виллу?
– У Олли была вилла. Ее обыскали?
– О вилле в протоколах ни слова, – и тут же подозрительно щурится: – На какую это виллу он тебя возил? Я думала, вы и на заводе отлично устроились. И тут вдруг всплывает какая-то вилла…
– Лейн, не сейчас.
– Да у тебя уже третий месяц «не сейчас»! Одно сплошное «погоди»!
Иногда Лекс жалеет, что у него в роду не было глухонемых: можно было бы притвориться, что это передается по наследству. А вдруг бы Лейн поверила? Поверила же она, что ее пепельницу разбила уборщица… И что вместо нее в командировку он ну никак не может, потому что Кларк заболел… Точно, идея!
– Ой, – Лекс хватается за живот, передразнивая их беременную корректоршу, – что-то у меня живот прихватило… От таких-то новостей… Ох! Или это вчерашние кальмары? – он осторожно попятился к дверям.
Лоис проводила его скептическим взглядом:
– Может, тебе клизму? Ты скажи – я сбегаю за Перри.
– Лучше за активированным углем! Только в мужской туалет больше не суйся. Ты лучше Джимми попроси…
– Может, Кларку звякнуть?
– С ума сошла! Это не совсем то, что ему стоит знать обо мне! Я сейчас… Ты подожди пока… Не уходи никуда…
Лекс опрометью вылетает за двери. Какое счастье, что пожарная лестница у них рядом с туалетами!
Жаль только, что на лестничной площадке его уже поджидает Кларк.

– А я-то думал, где тебя носит?
– Ты туда не пойдешь.
– Такие новости – а ты и не позвонил даже…
– Лекс, пожалуйста!
– И какой-то подозрительно усталый в последнее время…
– Лекс, не сейчас!
– Вот! Вот именно! Как Лоис и говорила! Не люблю признавать правоту других людей… Но у нас с тобой одно сплошное «погоди».
Кларк запускает в волосы пятерню. И цепляется в них так, будто вырвать хочет. Или заглушить этой болью – другую.
– Хорошо. Да, ты прав: нам стоит поговорить. Обсудить… всё это… – и вдруг резко вскидывает голову, будто его осеняет: – Слушай, а может, тебе бронежилет купить?
– Ага, и машину бронированную. Я видел что-то такое на сайте Вейн-корпорейшен. И окна в доме вставим пуленепробиваемые…
– Да вставил я! И окна, и двери! Вот только лаз для кота нарушает всю охранную систему периметра…
– Господи, Кларк! У тебя паранойя.
– А что ты хочешь, мать твою?! У меня стальное тело, а не стальные нервы! Я чуть тебя не потерял! Не прошло и двух месяцев, а ты опять ищешь себе неприятности на заднюю точку! Меня заколебали твои геройства! Давай из нас двоих героем буду я! А ты спокойно постоишь в сторонке! Просто будешь писать свои статейки…
– …сидя в сейфе.
– Я… – Кларк умолкает на полуслове.
И весь сжимается под Лексовым взглядом. Тот будто укоряет его за что-то. Да только за что, мать вашу?! Он же хочет как лучше…
– Ну вот и поговорили, – Лекс презрительно кривит губы. – Теперь мне, видимо, осталось сделать тебе примирительный минет и пойти запереться в подвале?
Сейчас у Кларка не только усталый вид, но еще и глаза больные. Вот только болен он Лексом. Давно и уже безнадежно.
– Лекс… Прости. Ну, я не это имел в виду… Мы как-то не так поговорили… Мы в последнее время вообще ведем себя как-то не так… Давай попробуем сначала? Давай поговорим как-нибудь по-другому, а?
Лекс стискивает зубы. Он будет сильным. Черт, он уже сильный! Каждый прожитый им день – лучшее тому доказательство. Он будет сильным. Он не позволил живому Квину разрушить их с Кларком отношения, мертвые – ему и подавно не угроза. Поэтому он возьмет себя в руки. Разожмет челюсти. И скажет своему парню:
– Всё будет хорошо, Кларк. Всё образуется. Мы справимся. Если хочешь – конечно, поговорим. Только давай поговорим по дороге, лады?

URL записи

02

01.10.2010 в 01:45

Пишет  dora_night_ru:

Мало - ну и ладно!
Название: Работа на дом
Сиквел к «Да это ж сенсация, мать вашу!»
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-21 (за упоминание событий предыдущей части)
Жанр: AU, ангст, экшен
Warning: будет нецензурная лексика – впрочем, как всегда.
Саммари: у них всё было почти хорошо. Пока Кларк не притащил домой работу на дом…


Разговор не клеится. Фразы комкаются. Слова глотаются. Взгляды соскальзывают в сторону.
Наверно, Кларку стоит притормозить. Может, даже буквально. Свернуть на обочину. Предложить прогуляться. Пройтись по осеннему лесу, шурша листвою. Нащупать Лексову руку. Нырнуть под нее, как под мамину шаль в детстве. Чтоб тебя прижимали к самому сердцу. Холили и оберегали. Чтоб у твоего уха билось его сердце, а под его рукою – твое. И, может, тогда и слова не понадобятся.
Но Кларк упорно гонит на запад. Давит на газ. И раз за разом давится словами. Будто в него злой дух вселился. Будто он какой-то не такой.
И Лекс какой-то не такой. Заиндевевший. Строгий. И сильный. Самоуверенно сильный. По-луторовски. Кларк так никогда не сумеет. Его так никогда не учили. Да и не хотел бы он такому учиться. Впрочем, Лекс, наверное, тоже учиться не хотел… Жизнь заставила… Или отец? Или, может быть, Квин? Тот самый Квин… или другой… Или они все для тебя одинаковые, милый?
Да будет вам дано помнить – откуда вы идете. Видеть – куда вы идете. И знать – когда остановиться, дабы не зайти слишком далеко.
Эту ирландскую пословицу мамина прапрабабушка вышила на собственной шали – единственной теплой одежке, которую взяла с собой, эмигрируя в штаты в поисках лучшей доли. И когда Марте приходится нелегко – из-за упрямства мужа, из-за геройств сына, из-за молчания Лекса – она достает цветастый кусок ткани, чтобы вспомнить откуда пришла. Напитаться силой предков, переживших гонения, голод, нищету и унижения – в поисках лучшей жизни. И благодаря этому сравнению – понять, что ее жизнь действительно лучше. Гораздо лучше, чем у многих. Так что лучше притормозить, сдать чуток назад, охолонуть – и сгладить острые углы добродушной улыбкой.
«Тормози, придурок, – шепчет Кларку внутренний голос. – Тормози, пока судьба пинком не закинула тебя слишком далеко. И пока тебя не послал туда лысик»
Но тормозить уже поздно: из-за поворота величественно выплывает зловещая белоснежная вилла.

Белый мрамор. Сплошной белый мрамор. Будто его белизной Квины хотели осветить черноту своих душ. Французские окна. Колонны вместо стен. Много открытого пространства. Слишком много. Лексу начинает казаться, что у него сейчас от этого места начнется приступ агорафобии. Или стошнит на этот шикарный ковер от гадливости воспоминаний. Прямо на желто-белый ковер. Ворс которого до одури напоминает шершавость Оливерового языка. А та розовая вазочка на камине – совсем как его член. Такая же кривая и плюгаво-тонкая.
Ему хочется бежать отсюда. Развернуться и броситься вон. Вырваться из этих стен – как он уже вырывался когда-то. И для этого Лекс готов перегрызть себе второе запястье. Лишь бы вырваться отсюда!
Но вместо этого он заставляет себя дышать: размеренно и спокойно (ведь у Кларка отличный слух) и нарочито уверенно идти вперед. Вдох. Шаг. Выдох. Шаг. Взгляд в сторону. Шаг. Вдох. Черт, чуть не сбился!
Кларк идет рядом. Ничего не боясь. Ничего не тревожась. Здесь нет теней, способных его напугать. Здесь для этого слишком светло. Так просторно и уютно. Огромные окна дарят ощущение свободы. За окнами – сливается с бескрайним небом сизые воды озера. Плеск волн. Бодрящий влажный ветер. Теперь Кларк понимает – за что Олли так любил это место. А ему почему-то кажется, что Олли очень его любил. И Лекса, наверное, тоже…
Кларк переводит задумчивый взгляд на своего парня… Как раз вовремя – чтобы перехватить ладонью направленную в голову пулю.
– Черт!
Но отталкивать не приходится – Лекс уже и сам ныряет за диван. И простор и уют виллы наполняются оглушительной какофонией выстрелов.
Охранники жмутся за лестницей. Один приткнулся за колонной. Рентгеновское зрение выхватывает метания группки людей в подвале – пока тело несется вперед. Почти на автомате. Шваркнуть об стену. Стукнуть головами. Отшвырнуть пистолеты подальше. И, пожалуй, стоит двигаться быстрее, потому что люди внизу ускользают, буквально исчезают в каких-то лабиринтах, уходящий в сторону леса. Только один бежит по направлению к озеру. Его-то Кларк и перехватывает, пробив к черту пол.
У мужичка странный вид: белый халат, очечки – неизменный атрибут непризнанных гениев и неряшливая кипа бумажек в руках. Он выглядит таким безобидным. Но именно он заставляет Кларка отступить, пшикнув ему в лицо какой-то дрянью. Едкой и противной. Глаза будто дымом заволакивает. А потом этот дым просачивается прямиком в мозг. Обволакивает каждую дольку. Лезет из ушей. Или это уже мозги – из ушей?
И тут Кларк падает. В озеро. С головою. И тонет… тонет… то… Резкий взмах головы. В глазах проясняется. Медленно. По чуть-чуть. Еще немного и можно понять, что вот это бело-голубое пятно напротив – Лекс. Стоит с опустевшей вазой в руках. Пока с лица Кларка стекает вода. Капля за каплей.
– Я подумал, что стоит промыть. Но вряд ли хорошо получилось: ты выворачивался всё время. Надо еще раз и теперь кипяченой водою. А вернемся домой – пусть Марта заварит крепкого чаю. Им тоже промывать хорошо. И еще у меня есть жидкость для линз. Правда, она в сумке, а сумка в машине, но я сейчас сбегаю. Ты пока посиди, не напрягайся. Я сейчас, солнце.
– Я в порядке.
– Со зрением шутить нельзя. Я сбегаю за жидкостью. Стой здесь. А лучше присядь. И нечего не трогай. А главное – грязными руками в глаза не лезь.
Лекс поворачивается к выходу. Куда-то вправо. Наверно, там лестница, вряд ли он прыгал за Кларком в дыру в полу. Спустился по-человечески. Кстати, о людях.
– Эй, – Кларк хватает своего парня за руку. Точней, за рукав. Он почти промахнулся. Но, кажется, Лекс не заметил: иногда это даже полезно, когда за тебя так волнуются, что не замечают ничего вокруг. – Здесь кто-то был. Такой… в халате…
– Да вон он валяется. Я его стулом по голове шандарахнул. Проверенный способ. Особенно для таких вот, в халатах. А остальные смылись. Там в задней части стальные двери. Автоматические. Пожалуй я бы успел проскочить, но ты закричал… – Лекс умолкает на полуслове. И Кларк чувствует, как начинает дрожать его рука. Весь он.
Он боится за нас. Круто, да? Теперь, наверно, будет носиться с нами, как с приболевшим ребенком… В редакцию не пойдет. Прикинь, какие перспективы.
Внутренний голос довольно облизывается. А вот Кларку верится с трудом: Лекс, пропустивший работу?
Делающий нам примирительный минет.
«Ты счаз в слюнях захлебнешься», – ехидно замечает юный Кент. Но в кои-то веки ему до чертиков хочется верить внутреннему голосу. Притвориться, что не было последних месяцев. Свернуться калачиком в родных руках. Чтоб чуткие пальцы – по волосам. И ласковый голос – в самую душу. Чтоб…
Выпустить руку. И заставить себя отступить. Они не дома. И никто не может поручиться, что они одни. Нужно заканчивать здесь и увозить отсюда Лекса. Куда-нибудь в безопасное место.
Ага, в сейф. Поставишь ему туда печатную машинку и свою фотку на столик – и будет ему счастье.
Кларк до боли стискивает зубы. И запрещает себе шевелиться, пока Лекс не исчезает в лестничном проеме. Чтоб не кинуться следом. Охранять.
Выдохни, малыш. Не настолько он слабый, как нам бы хотелось…
Нет, всё-таки стоит тут осмотреться. А вдруг тут какая-нибудь система саморазрушения. Или мутанты – как на том заводе. Да здесь опасности могут быть за каждым углом, а Лекс вернется с минуты на минуту. Нет-нет, здесь надо всё проверить. Убедиться, что для него здесь безопасно.
Интересно, куда так торопился «безобидный» доктор? Все остальные спасали свои шкуры, а этот летел, как на пожар… Наверно, сюда: других поворотов-то нет. Да и выбирать-то тут особо не приходится. Что тут у нас?
Стеклянная камера больше похожа на детскую. Особую схожесть с ней придает играющийся на полу ребенок. Миленький белокурый мальчонка. Чем-то похожий на ангела.
Наверное, сходством с покойным другом Оливером.

– Хочешь поиграть с моими солдатиками?
Такой невинный взгляд. Кларк такого ни у одного человека не видел. Но ведь это человек, правда?
– Эй, малыш, ты кто?
В ответ мальчишка угрюмо прикусил указательный пальчик левой руки. Нахмурил бровки. Похоже, вопрос оказался для него сложноват.
– Ты здесь давно?
Молчание.
Кларк осторожно, стараясь не напугать ребенка, сделал шаг вперед.
– Где твои родители?
Еще пара шагов. И тоже молчание в ответ.
– А как тебя зовут?
– Оливер.
Кларк вздрогнул, резко обернувшись. Лекс застыл за пару метров от выломанной Кларком двери.
– Ты тоже считаешь, что похож?
– Он не похож. Это он.
Кларк озабоченно хмурится.
– Эй, ты же сам помнишь… Крыша, пуля. Всё такое.
– Я с ним пять лет в одной школе проучился. Мы на английском за соседними партами сидели. Такое тоже не забывается. Это Оливер.
Кларк переводит на притихшего ребенка сомневающийся взгляд.
– Ну, может, это его брат…
– Угу, близнец. С задержкой развития лет на десять.
– Ну, ты сам понимаешь, что это бред!
– Это клон. Обычный клон. Я делал репортаж о клонировании этой зимой. Могу дать почитать. А вот это всё, – Лекс обводит рукой окружающие их стены, – не что иное, как мини-лаборатория по клонированию. Видишь вон ту длиннющую железную хрень с множеством всяких «щупалец»? Это электронный микроскоп, Кларк. Вы будете изучать такой на физике. А на биологии вам будут объяснять, что такое бактериофаг. Рассказывать, что это такая дрянь типа вирус, которая применяется в генной инженерии в качестве векторов, переносящих участки ДНК. Что такое ДНК ты, надеюсь, в курсе?
Кажется, у Кларка из мозгов не вся дымовая фигня вышла. И теперь она эти мозги разъедает. Прям изнутри. За что ему это?
– Ты не можешь…
– Я-то не могу. Но я видел, что могут Квины. И я совсем не удивляюсь, что они могут это.
Кларк резко встряхивает головой, как очумевший пес, на порог к которому вместо живого хозяина ввалился его зомби: вроде всё так… но ведь всё совершенно иначе, кот вас задери! Нет-нет, здесь какой-то подвох. Он еще не понимает в чем, но нюхом чует… Надо просто успокоиться. Сесть. Разложить всё мысленно по полочкам. И оно всё само собой сложится. Правда?
Кент до боли сдавливает переносицу.
– Не лезь в глаза! У тебя руки грязные! Присядь на стул и откинь голову. Я сейчас промою, – Лекс кидается к нему, совершенно забыв про пацана.
– У тебя волос нет, – зачарованно тянет чудо-ребенок.
– А у тебя генетической индивидуальности, – бурчит под нос Лутор, не решаясь обижать ребенка при Кларке в открытую.
– А ты со мной поиграешь? – не отстает деточка, пока Лекс силком усаживает любовника на детский стульчик и выбирает ракурс поудобней, чтоб закапать глаза физраствором.
– Угу, – так, кажется, с этого места капать лучше всего, – в прятки. Ты беги пока. Прячься. А я тебя поищу. В следующей жизни.
– Ле-е-екс, – предостерегающе шипит Кларк. – Это просто ребенок.
– На счет «просто» это ты загнул. Хотя для криптонца да, довольно «простой» ребенок.
Мальчишка тем временем подползает поближе и тянется к Лексу, собираясь потрогать причудливого дяденьку. Какой странный взрослый! Похож на его оловянного генерала.
От прикосновения детской ладошки Лекс подскакивает, позорно взгвизнув.
– Уберись от меня, зараза!
Ребенок испуганно шарахается в сторону. В огромных небесно-голубых глазах ангелочка застыл трогательный испуг.
– Лекс! – потрясенно охает Кларк.
Но Лекс сейчас совсем не похож на его Лекса. Скорей на кобру. Королевскую кобру. Застывшую в боевой стойке.
– Ты чего?
– Поехали отсюда. Я поведу. Тебе не стоит сейчас глаза напрягать, – младший Лутор опрометью выскакивает из камеры.

– Положи где взял.
– Он поедет с нами.
– Я сказал: верни эту дрянь на место.
– Это просто ребенок. Пусть даже не совсем обычный. Но мы не можем бросить его здесь.
– За ним кто-нибудь вернется, вот увидишь.
– Мы и сами за ним неплохо присмотрим. И кончай его пугать! Он и так весь дрожит, бедняжка.
– Вот и пусть остается здесь – подальше от страшного меня.
– Он едет с нами.
Через открытое стекло седана Кларк забрасывает за заднее сиденье кипу помятых бумажек. Стукнутому Лексом докторишке они теперь всё равно не понадобятся. Ну, не больше, чем Кларку. Надо же всё-таки разобраться, что тут происходит, так-вас-растак!
Глаза еще пощипывает. Наверно поэтому он сначала слышит, и только потом замечает…
– Отойди от моего сына, чертов фрик.
Джебидайя стоит над обрывом. Похудевший. Осунувшийся. Бледный. Напоминает анимешного призрака. И белый развивающийся плащ только усиливает это сходство. Он безоружен. Но этот тон… Кларк невольно отступает, инстинктивно толкая мальчонку за спину.
А раньше ты толкал туда лысика. Быстро же у тебя приоритеты поменялись!
Ехидство внутреннего голоса не в тему и не к месту. И Кларк привычно велит ему заткнуться. Жаль, что нельзя также заткнуть дядю Джеба.
– Ваш сын умер, мистер Квин.
– Да, ты его убил.
– Он сам…
– ТЫ ЕГО УБИЛ, СУКИН СЫН! Моего мальчика! Моего бедного мальчика… А теперь явился сюда… Убирайся! Вместе со своей продажной шлюхой! – Джеб решительно шагает Кларку на встречу.
За его спиной виднеется плетеная корзинка. Он что, в лес по грибы ходил? Тот, кого «Дэйли-Плэнет» назвала «Гитлером нашего времени», просто ходил по грибы? Впрочем, Гитлер в компании Евы, наверно, тоже вел себя… по-человечески… Выгуливал собаку. Соленья солил. Любил свою жену.
– Джеб…
– Убирайся!!! – из складок плаща, как кролик из шляпы, появляется… корявый сук. Простой корявый сук. Последнее страшное оружие всеми брошенных Гитлеров. Любящих своих сыновей.
– Джеб, – растерянно качает головою Кларк.
А в следующую секунду ему приходится уворачиваться от удара. Дерево совсем высохло, а Джеб совсем обезумел, поэтому коряга так и мельтешит в воздухе. Справа. Слева. Справа. Слева. Справа. Снизу! Кларк просто не знает, как остановить старика.
– Джеб, ну пожалуйста! Ну будьте благоразумны…
Кент понятия не имеет, что еще сказать старшему Квину. Что ему будет лучше в тюрьме? Что мальчику будет лучше в приюте? Или в военной лаборатории?!
Сук врезается в землю. Вспотевший и запыхавшийся Квин замирает на месте, стараясь отдышаться. Приподымает голову – и натыкается на презрительный лед серых глаз луторвского щенка.
– Что же вы так убиваетесь, мистер Квин? Вы же так не убьетесь.
Из груди старика вырывается яростный вопль. Так кричат раненные гризли – Кларк слышал когда-то, когда однажды отец и дядя Джеб взяли его с собой на охоту. Кричат и встают на задние лапы. Чтобы идти на врага. Насмерть.
– Джеб! – Кларк кидается наперерез: не сметь посягать на святое! – и оттолкает старика.
Кажется, он толкнул его совсем несильно. Ну ведь совсем чуть-чуть! Да он просто споткнулся… Неудачно как-то… Животом прямо на сук… На собственный сук…
– Джеб!
Кларк склоняется над стариком в отчаянной попытке спасти… А Лекс рефлекторно прижимает мальчишку лицом к себе в живот: смотреть на такое…
Маленький ангелочек утыкается в мягкий хлопок. Зарывается носом в этот чудный запах. Такой непонятный… Но такой… родной? Он… дома? Он дома! Он наконец-то дома…

URL записи

Продолжение и авторские иллюстрации к фику - комментах

@темы: Архив dora_night_ru

Comments

[Juliya_Luthor]

11-2

Лекс сам себе не хочет в этом признаваться, но утреннее происшествие с Олом напугало его. Каких-то логических причин для этого нет… Как, впрочем, и для самой Оловой истерики. Но все луторовские инстинкты разом вопят, что последствия будут. И как все последствия от Квинов – они придутся Лутору не по вкусу. Значит, пора насторожиться.
Черт, да он и так настороже с тех пор, как в доме объявился этот генетический подарок! Если он напряжется еще чуть-чуть, то от перенапряжения его просто замкнет.
Тогда нужно наоборот – расслабиться и успокоиться. Чтоб набраться сил для дальнейших испытаний. А они обязательно будут – Лекс нутром это чует.
Да, надо расслабиться. Передохнуть. Чтобы не сдохнуть. А как лучше всего отдыхается Лексу Лутору? Правильно, пора поработать.
– Что нового, Лейн?
Лоис настороженно выглядывает из-за монитора.
– В каком смысле?
– Твои новые позы с Адамом меня не колышат. Что в городе нового?
– У Эджа спроси. Уверена, если спросишь правильно – наш будущий мэр обеспечит тебе эксклюзив, достойный передовицы.
Уже прознала, зараза! Впрочем, чему удивляться – информаторы у мисс Лейн отменные, Лекс всегда это знал. К тому же есть целый ряд ребят, доступных Лейн, но не доступных Лексу. Про себя Лутор грустно вздыхает. Ну что поделать, если в наш прогрессивный толерантный век всё еще встречаются особи, которые с большей охотой имеют дело с обаятельной девицей, чем с обаятельным геем?
Лекс бы даже позавидовал заразе, но сейчас зависть звучит в голосе самой Лоис, а Лекс не терпит плагиата. Зависть и ревность. Лекс довольно хмыкает. Он даже не думает обижаться. Потому что точно знает: это не Лоис-девица ревнует к Эджу-мужчине – это Лоис-репортер ревнует к хорошему журналистскому источнику.
Нет, Лекс не обижается на Лоис. Лекс обижается на самого себя. За то, что не желает этим источником делиться. А еще его очень напрягает вопрос: кто именно не желает делиться – Он-репортер или Он-мужчина? Мда, дилемма…
– Это не его племянника я фотографировал вчера весь вечер.
От его милой улыбочки Лоис невольно ежится и неуверенно передергивает плечами.
– Может… колбасой?
– Давай гони тему. А колбасой будешь меня угощать на своем дне рожденья.
На самом деле племянник тут ни при чем. Просто уплывшая из-под самого носа Пулитцеровская премия до сих пор не дает Лексу покоя. Тоска по этой золотой медальке время от времени будит в нем демона. И Лексу даже не стыдно. Засунуть Пулитцеровку в фиалки! Его Пулитцеровку в эти ужасные фиалки! Да ни фига ему не стыдно!
– Ну, есть… слухи одни… так, сплетня даже…
– Договорились, я проверю.
Лоис смотрит на него глазами побитой кошки. Но благодаря мистеру Крайти у Лекса есть иммунитет. Не абы какой, но секунд на 30-40 хватит. Хм, пожалуй, стоит поторопиться.
– Гони тему, Лейн. Или можешь больше ко мне не обращаться. Ни по какому поводу.
И всё-таки хорошо, что Лоис еще не успела рехнуться на работе окончательно. Девчонка еще ставит живых людей выше печатных строчек. И отношения ценит больше работы. Салага!
– Ну!
– Помнишь, меня Уайт про лесбиянок писать заставил? Ну, в общем, я там, пока копала, наткнулась на одну тему…
– Ближе к телу, как говорит наш любимый начальник.
– Поговаривают, что в городе есть один подпольный клуб…
– Лоис, киса, позволь я открою тебе глаза: в нашем городе подпольный клуб далеко не один, – Лекс не злорадствует, просто провоцирует.
А наивная Лоис хватает наживку, как глупый котенок – фантик.
– Чтоб ты знал: таких больше нет, Лутор! Это специальный клуб для элиты. Свингерский клуб. Ты представляешь?! Все наши сливки! Сбитые в этакий убойный коктейль! – кошачьи глазки Лоис горят азартом. Она уже забыла о возможной подставе, просто стремится поделиться с товарищем своим успехом. Да и похвастаться, чего уж там. – Это же бомба, Лутор, бомба! Да мы эту «Оперу» так пропоем…
– Что, прости, пропоем?
– Ну, «Оперу». Клуб называется «Опера». Так говорят…
У Лекса перед глазами всплывает благостная улыбка Марты, а в ушах стоит довольное посвистывание Джонатана. Да нет! Не-е-ет… Не может такого быть… Совпадение. Или какая-то глупая шутка. Ну нет! Только не Кенты… Да ни за что! Уверен, всё прояснится.
Благостная улыбка. Довольный свист.
И свингерский клуб.
Лекс вдруг понимает, что не хочет ничего прояснять.
– Знаешь, Лоис, мне почему-то кажется, что Перри не пустит такое в номер. – Особенно, если он и сам… за компанию… Лекса передергивает. – Давай я лучше правда с Эджем поговорю…
– Но…
– Нет-нет, даже не спорь. Мы ж не «Пентхаус» какой. Нам нужна серьезная тема для серьезной статьи…
Лекс как бы невзначай приобнимает напарницу за плечи. Отворачивая ее от монитора. И заглядывая туда сам. Да нет, вроде ничего серьезного накопать не успела. И впрямь одни слухи.
– Что-нибудь о контрабанде, к примеру. Или о новом наркотике… Слышала о «зеленом фонарике»? Какая-то дикая химия. Говорят, вставляет не по-детски. Еще и последствия… Люди болтают о фриковских способностях. Хотя как по мне, так любой наркоша – тот еще фрик. Но проверить стоит, как считаешь? Я знаю, где можно найти образец. И знаю, что ты знаешь, где можно быстро и по-тихому сделать анализ этой дряни без лишней бюрократии… – Лексовы увещевания прерывает звонок мобильного. – Черт, это из дому.
– Плюнь на них! – потенциальная «зеленая сенсация» уже успела попасть Лоис в кровь. И теперь «фонариками» горят ее глаза. – Не будь ты маменькиным сынком, Лутор! Поехали за образцом. По дороге позвоню Адаму, договорюсь на счет анализа… Так уж и быть, будет ему тантрический минет… Главное, чтоб «Инквизир» не пронюхал…
Лоис судорожно ищет собственную мобилку. Давая Лексу возможность спокойно вытащить свою.
– Алло. Да, на работе… А, это Лоис… Да она по жизни бешенная… Давай быстрей, пока она меня не укусила. Да что случилось, Кларк?
Лоис успевает вызвать такси, договориться на счет лаборатории, отпроситься у Перри, собрать свою сумочку, повернуться… И замереть при виде Лексового лица.
– Что?
– Извини. Похоже, вместо сенсации я буду писать некролог…

[Juliya_Luthor]

11-3

Кота хоронят в тот же вечер. До обидного серый обыденный вечер. Ни дождя, ни ветра, ни прочих романтических спецэффектов. Просто вечер. Самый обычный вечер для похорон самого обычного старого кота. Просто коробку из-под старых кроссовок Кларка закопали под пионами Марты. Без панихид, прощальных речей и лишних слез.
Джонатан, правда, порывался было что-то сказать – да и махнул рукой. Отвернулся и побрел в дом шаркающей походкой. Он как-то даже постарел в один миг. Откуда-то взялись морщины на лбу, и стала заметна седина. А столь нехарактерная для него неряшливость в одежду только усиливает ощущение… ветхости старого – Господи, уже и впрямь старика! – сенатора Кента.
Марта не сводит с мужа встревоженных глаз: да что с ним такое? А вдруг опять… сердце?! Ох, не дай Бог! Неужто из-за какого-то кота? Жалко, конечно, животинку, но что ж так убиваться-то? Что поделать, отжил кот свое. Больной был, изможденный. В какой-то мере, оно и к лучшему, что сдох – отмучился, бедолага. Ну, взгрустнули чуток – и будет. А если так близко принимать к сердцу каждого кота, этак-то тебе, дорогой Джонатан, никакого сердца не хватит. А мне на тебя – никаких нервов. Ну-ну, Джо, будет тебе. Ты только плакать не вздумай, старый дурак. Глянь, вон даже Лекс, и тот не плачет.
Да, Лекс не плачет. Луторы вообще не демонстрируют чувств на людях (гордись, кстати, Джонатан, тебя к людям причислили). Тем более из-за каких-то там котов. Да если подумать… Но лучше не стоит. А то он разревется прямо здесь, при Марте и Кларке. Лекс представляет, как они тут с Джонатаном на пару дружно взвоют над коробочным гробом, обнявшись и втирая друг другу «А помнишь, как он…» да «А хвостик-то, хвостик был какой!» – и истерично подхихикивает.
Кларк тут же придвигается ближе. А Лекс инстинктивно отступает. Без обид, Кларк, но сочувствия сейчас я не выдержу. Я в домике, милый. Малейшее проявление чувств – и я окажусь под завалом. Видел когда-нибудь, как дома рушатся? Вот и меня так раздавит, любимый. Собственная натура раздавит. Ну, я ведь Лутор, помнишь еще? Я вот и рад бы забыть – да разве ж такое забудешь…
– Иди в дом, я еще постою.
– Лекс…
– Со мной всё в порядке. Просто хочу побыть один. Иди. Посмотри, как там отец.
Только забота о ком-то другом может оторвать Кларка Кента от заботы о ближнем. Лекс хорошо это знает. И играет на этом. Он вообще часто играет… Вот только с уходом Кларка – играть больше не для кого. И отчего-то хочется выть…
Интересно, если взвыть погромче – Кларк услышит? Вернется? У него отменный слух. А у Лутора отменная выдержка. Обязана быть. Поэтому надо стиснуть зубы и вдолбить в свою башку: это просто кот. Тварь бессловесная. Таких миллионы. Сдох и сдох. Это не повод для истерик. Просто забудь, Александр. Помнишь, как папа в детстве учил? «Любая привязанность – слабость. Поэтому, избавляясь от привязанности, ты должен испытывать радость и облегчение. Радуйся, сынок, что мать ушла от нас так рано. Пока еще не успела заразить тебя своей истерией… И гордись, что помог мне избавиться от этой дуры!»
Радуйся. В конце концов, кошачий труп – это разве не охрененный повод для радости? Радуйся, Лутор! Где твое облегчение, а?!
Лекса трясет. Он чувствует, как его накрывает. Ни радость, нет. И уж, конечно, не облегчение. Всё это бред, папа. Да ты и сам это знаешь. Это в тебе уязвленное самолюбие тогда говорило. И страх, ага. Что придется воспитывать сына. Не суть, что одному, суть – что воспитывать. Советы давать… Ну, это, допустим, ты любишь. Но ведь за ребенка придется отвечать. Брать на себя ответственность. Полную, да. Тут уже не наймешь адвоката. И не спихнешь на партнера. Тут надо снять с себя кожу и позволить детским рукам пройтись по оголенным нервам. А потом примерить на себя кожу дитятки. Предугадать каждый шаг. Простить каждую ошибку. Ответить за каждую слезу. И никакого облегчения, и не надейся! Этот груз ответственности – до самой смерти. Потому что с поста родителя не уходят по собственному желанию. Разве что вот мама… А папа?
Лекс с силой сдавливает виски и воет, по-звериному воет. Но тихо, чтоб не услышали в доме. Чтоб никто никогда… Потому что я – Лутор. Ты хорошо вдолбил в меня это, папа. Под самую кожу. И избавиться от этого теперь можно лишь вместе со шкурой. Со шкурой, да. Ведь мы дикие звери, папа. И этот кот – вот этот дохлый кот, папуля! – был человечнее нас. Во всяком случае, родитель из него вышел лучше, чем из тебя. Он никогда не требовал от меня ничего сверх того, что я мог ему дать. Всегда слушал, что я говорил – даже когда мне приспичивало обсудить с ним гипотезы касательно члена Моргана Эджа. Он никогда не делал мне больно…
Кроме сегодняшнего дня. Кроме одного сегодняшнего дня. Завтра я эту боль переживу. Завтра будет легче. Но сегодня мне очень больно, папа…
– Тшш… Тише… Всё хорошо… Всё будет хорошо… Ну что ты так? А? Ну ладно тебе, иди сюда, поплачь…
Наверно, Лексу стоит послать Ола подальше. Но что-то мешает. Может, тепло его рук. Может быть, тон. Без фальшивой язвительности и подспудной издевки. А, может, то – что все остальные слишком далеко… Плевать, что он сам просил Кларка! Иногда мы просим совсем не то, что хотим…
– Всё будет хорошо, – шипит змееныш на ухо. И прижимает Лекса поближе.
– Не будет… Нет, не будет… Что-то всегда… будет не так… Знаешь… Знаешь, Оливер, в детстве я мечтал… загадывал на каждую звезду… хотел так уметь… чтоб я щелкнул пальцами – и любое мое желание исполнилось…
– Исполнится. Точно исполнится.
– Да ни фига! Знаешь почему?
– Почему, лапа?
– А я пальцами щелкать не умею.
Ол недоуменно смотрит на него – и вдруг улыбается. Спокойно и нежно.
– Я тебя научу. Обещаю.
Лекс снова утыкается Олу в плечо. На этот раз сам. И от этого улыбка Ола становится шире. Правая рука уже смелее ласкает позвонки спины, пока левая осторожно массирует затылок.
Лекс потихоньку успокаивается в его руках. Ол и сам расслабляется. Прикрывает глаза. Полной грудью вдыхает любимый запах. Наконец-то!
Уже только ради этого стоило придушить облезлую скотину.

На следующий день Лексу действительно лучше. Это эгоистично звучит, он согласен. Но лучше быть эгоистом, чем мазохистом. Поэтому сегодня ему лучше. Он так решил. И это решение ничего не изменит. Кроме разве что…
– Мы пригласили Эджа на ужин. Ну и еще пару моих друзей, – в ответ на удивленное молчание Джонатан недоуменно вскидывает брови. – А что вы на меня так смотрите? Эт не моя идея, это Джейсон настаивал. Эджа – ради рейтинга, а друзей – «свечку подержать». Да ладно вам! – при виде скептических лиц отец семейства уходит в глухую оборону. – Это хорошая идея. И не моя, между прочим, вина, что придется эту идею воплощать. Да-да, Кларк, и не отворачивайся тут. И ты, Лекс, не вздумай кривиться. И не надо мне ля-ля про работу! Перри и Лоис тоже приглашены. Так что если приспичит – сможете поработать прям здесь, моя редакция на выезде. В общем, чтоб к пяти все были дома.
А фиг вам, сенатор Кент! Да вот никогда… Да я…
– Поехали, Лекс, я тебя домой подвезу.
– Э-э-э, Перри, да тут… понимаешь…
– Понимаю, – кривит губы Уайт. – Потому и подвезу. Пошли, Лоис уже спустилась.
В итоге, он сидит рядом с Морганом и давится бифштексом. Напротив сидит Кларк и вообще не ест. «Друзья семьи» не спускают с них глаз, Марта зачем-то пьет (а ей этого лучше не делать – Лекс это еще после ее дня рождения понял), а вот Джонатан, наоборот, какой-то слишком трезвый. Да еще и Лоис откровенно злорадствует! Черт! Лекс согласен вести прямые репортажи из самой «горячей точки» планеты хоть целую неделю – лишь бы смыться отсюда. Но приходится сидеть и давиться.
Никогда еще Лутор так не любил ванильные тортики, как сегодня. Ведь десерт – это уже почти свобода. Потом еще пара сигар да по стаканчику на дорожку – и всё, прощай, моя любовь, прощай. Ну, не любовь… так, недоразумение. Но главное – прощай.
И снова здравствуй. Рука Моргана. Опять ты. Что хочешь? Узнать мое к тебе отношение? Да нравишься ты мне… ага… Да-да, очень, я тебе уже говорил об этом… Ты нравишься мне даже на моей ноге… в опасной близости от паха… еще ближе… и по внутреннему бедру… Блядь! Ну не на семейном же ужине! У Кларка прямо под носом.
Лекс пытается оторвать нахалку от своей ноги. Но легче оторвать Лоис от намеченной темы. Лекс впивается в руку ногтями. Мать твою, ну уберись ты, а?! Люди же смотрят… И Кларк. А у Кларка, между прочим, рентгеновское зрение. С термоэффектом. Не уберешься подобру-поздорову – он тебе его сейчас продемонстрирует.
Морган продолжает ласкать бедро как ни в чем не бывало. Лекс продолжает как ни в чем не бывало улыбаться. Кларк начинает хмуриться. Лекс придвигает графин с водой поближе…
И в это время Ол опрокидывает на гостя десерт.
Браво! Господи, ну хоть для чего-то пацан пригодился.
– О боже! Надо срочно застирать, – вскидывается Марта. – Пойдемте, Морган, пойдемте. Я покажу вам, где ванная.
– А мы, пожалуй, перейдем пока в гостиную, – объявляет Джонатан. – Не волнуйся, Морган, старина, лучшую сигару мы оставим тебе как пострадавшему.
Старички подхихикивают над плоской шуткой и гуськом тянутся на выход. Ол с Кларком тоже выбираются из-за стола. В дверях Кларк тормозит:
– Лекс, ты идешь?
– Я догоню. Тортик доем и сразу.
– Ну ты и сладкоежка, – хихикает Кларк.
Лекс вымученно хихикает в ответ. Он точно знает: Кларк не смеялся бы так – если б видел сейчас его эрекцию.

[Juliya_Luthor]

11-4

Но вместо гостиной Лекс идет на кухню. Типа помогает Марте перенести посуду. Десертная тарелка с остатками тортика – это ведь посуда, не так ли?
На кухне он утыкается лбом в холодное стекло окна, пытаясь успокоить нервы. Но как раз напротив окна – долбанные пионы. А под пионами…
Черт, не лучший способ успокоится.
– Почему не включил свет?
Лекс вздрогнул бы – но подсознательно он этого ждал. Черт знает почему, чувствовал просто. Наверно, со стороны это вообще выглядит как сговор. Наверно, надо уйти.
– У меня кот умер.
– А у меня собака.
Лекс невольно оборачивается и недоуменно вскидывает брови.
– Давно уже, – поясняет Морган. – Хороший был пес, плевать, что дворняга. Я, правда, врал дружкам, что породистый. Но порода была местной, у него это на морде было написано, – ухмыляется Эдж.
– Что с ним случилось?
– Пристрелили. Чтоб меня проучить. Ну и чтоб под руку при случае не лез. Собака, она ж бесстрашная. И верная, гадина. Ей плевать с пистолетом на хозяина прут или с обрезом – она всё равно кидается наперерез. Больше у меня таких верных соратников не было.
– Вы очень… ну, переживали?
– Из-за дворняги, что ли? Ни фига. Крутые парни из-за псов не плачут. Крутые парни вообще не плачут. Так что я помянул ее в ближайшем баре и после пятого стакана торжественно пообещал дружкам, что к весне будет у меня новая псина. Стопудово породистая.
– Купили?
– Угу, целых пять. Бегают по двору, охраняют. Охранники ими занимаются. Я их, считай, и не видел ни разу.
Лекс снова отворачивается к окну.
– Жаль. Я вправду думал к весне нового завести. Но раз всё равно не поможет…
На кухне повисает тишина.
– А хочешь, я подарю тебе черепаху? Они долго живут.
Морган сам от себя такой глупости не ожидал. Да еще и сентиментальностью подванивает. Черт. Совсем ты, Морган, свихнулся на старости лет.
Но Лекс вдруг улыбается. Спокойно и лишь чуточку насмешливо.
– Спасибо. Я подумаю. – И выходит из кухни.
А вот Морган в гостиную не торопится: надо же стереть с лица тупую улыбку. Старый идиот!

– Шлюха.
Лекс вздрагивает от неожиданности. Поворачивает голову к говорящему.
Гости наконец-то разъехались, Марта убирает со стола, Кларк хвалится отцу успехами в учебе. А Лекс вышел подышать свежим воздухом. В одиночестве. Ола он с собой не звал.
– В чем дело, Ол? Собрался лишиться девственности и хочешь пригласить для этого профессионалку? Хорошая идея. Вот только это уже вторая хорошая идея за вечер. Для одного вечера многовато. Давай на завтра перенесем?
– Ты – шлюха. Я видел вас с Эджем за столом. Верней, под столом.
На этот раз Лекс разворачивается полностью. Тело рефлекторно подбирается в боевую стойку.
– О как.
Сейчас перед Лексом Оливер Квин. Самый натуральный Оливер Квин. Бокала не хватает.
– Маленькая похабная сука.
Лекс ухмыляется и издевательски подначивает:
– Какие еще новые слова выучил?
– Дрянь! Проститутка! – уже не сдерживаясь орет Ол.
– О, какой богатый словарный запас! Какая экспрессия! Какой стиль! Уж не на мое ли место в «Дэйли-Плэнет» ты метишь, Олли? А, может, сразу на место Уайта?
– А, может, сразу на тебя? Или у тебя только на дураков и стариков встает?
Лекс на секунду замирает. Он просто боится верить.
– Ты… предлагаешь мне… Так-так-так, ты гляди, как наш малыш вырос, – сюсюкает он, пытаясь скрыть растерянность.
– Да что тебя спрашивать? Достаточно подрочить немного – ты ж сразу потечешь, как сучка в течке.
– А дотянешься – чтоб подрочить? Или и дальше будешь из-за двери подглядывать?
Но вместо того, чтоб отступить, Ол вдруг решительно шагает вперед.
– Не волнуйся, Лекс, я до тебя дотянусь при любом раскладе.
Ох, не стоило ему подходить так близко…
В гостиной Лоис жадно припадает к окну.
– Кларк, ты на кого ставишь?
– В смысле? – хмурится парень.
А вот Перри расплывается в понятливой ухмылке.
– Что, у Лекса наконец-то сдали нервы? И сильно он ему?
– Не знаю сильно ли, но точно часто. Надеюсь, в той лаборатории сохранился генетический материал для запасного клона…
Кларк окидывает гостиную быстрым взглядом в поисках Ола, убеждается, что малыша нигде не видно, и пулей выскакивает из комнаты.

Лоис приходится выталкивать из дома почти силком: репортерская натура жаждет грязных подробностей. В конце концов, Перри грозится отправить ее отписывать вернисаж – и Лекс лишается последней соратницы.
Марта бинтует Ола в гостиной. Джонатан сторожит Лекса на кухне. Кларк замер на распутье где-то в коридоре.
Наконец Марта заканчивает и отправляет Ола спать. А сама несет аптечку на кухню. А что, очень удобный повод продемонстрировать Лексу свое недовольство. Осуждающий взгляд. Поджатые губы. И молчание. Не то чтобы ей нечего было сказать – но это не ее разговор. На этот раз Кларк должен сам всё решить. А она постоит в дверях и послушает. Джонатан предвкушающее замирает рядом, занимая свое законное место в «партере» .
Кларк нерешительно оглядывается на родителей, но, поняв, что те и не думают уходить, решает начать при них.
– Что на тебя нашло?
Лекс замер у раковины и тупо любуется бегущей из-под крана водой.
– Давай не сейчас, Кларк.
– Не сейчас? Ты его чуть не убил! И опять «не сейчас»?! Лекс, ради бога…
Лекс оглядывается через плечо. И тут же отворачивается снова. У Кларка сейчас вид, как у загнанной лошади: он шумно дышит, и глаза, как у больного жеребенка. Загнанных лошадей пристреливают, да? Ну что, Лекс, пустишь контрольный в лобик?
– Поговори со мной. ЧЕРТ ТЕБЯ ВОЗЬМИ, ПОГОВОРИ СО МНОЙ!
В буфете трескается стекло. А что вы хотели? Расстроенный Кларк – это, между прочим, опасно для здоровья. Уж Лекс-то знает. Но всё равно молчит.
– Кларк, дорогой, – пытается вступиться Марта.
– Мама, не сейчас.
Лекс еще никогда не слышал у Кларка такого тона. Такого взрослого строгого тона. И никогда до этого не видел, чтоб у Кларка текла кровь. Чтоб он сам себя… до крови… пытаясь сдержаться…
– Твои ладони… Разожми пальцы, – глухо просит Лекс.
– Поговори со мной, – и голос Кларка тоже глух. – Пожалуйста, Лекс. Ты всё время твердишь, что я не прислушиваюсь к тебе… Не забочусь… Чего-то там не думаю… Но, мать же ж твою, я мысли читать не умею! – на глазах Кларка выступают злые слезы. Но он снова пытается взять себя в руки. – Может, я и не умею слушать… Хорошо… Тогда послушай ты, ладно? Я не знаю, какое было у тебя детство. Потому что ты никогда не рассказывал об этом! Но я расскажу тебе о своем, хочешь? У меня не было друзей, Лекс. Никогда не было друзей. Потому что маленьким я не контролировал себя. А вдруг бы я на их глазах сломал качели? Или разбежался слишком быстро… А вдруг бы я сломал… их? Случайно, играя… причинил кому-нибудь вред. И я сидел дома. Учился контролировать себя. У меня отличные родители, Лекс. И я не жалуюсь на свое детство – в какой-нибудь правительственной лаборатории оно было бы намного хуже. Я просто пытаюсь тебе объяснить – что друзей у меня не было. Потому что к тому времени, как я научился контролировать себя, детские интересы моих сверстников уже были сформированы. Они уже разбились по командам. И мне не нашлось в них места. Может, поэтому я и выбрал командный вид спорта? Как там Лоис говорила? В детстве мы сознательно культивируем некоторые дисфункции, потому что считаем их необходимыми для нашего выживания. Так, кажется? В своем детстве, Лекс, я мечтал о своих друзьях. Не о детях друзей моих родителей, которые приходили ко мне в гости за компанию с родителями – а о моих собственных друзьях! Которым был бы нужен я! Не помощь с алгеброй. Не место в футбольной команде. Не сенаторский статус. Я, понимаешь?! Просто я!

[Juliya_Luthor]

11-5

На несколько секунд Кларк прячет лицо в ладонях. И продолжает дальше:
– Я не знаю, что у тебя было с Олли. Но для меня Олли был другом. Моим первым другом. И как бы оно не казалось со стороны – именно моим другом. С ним можно было… просто поговорить. Обсудить что угодно, не боясь, что завтра об этом напишут газеты. Его ничего не шокировало, ничего не смущало. Он был старше и опытней. Он казался мудрее. Это он учил меня, как клеить девчонок. А потом объяснял как это делают парни. Это с ним я узнал, что алкоголь на меня не действует – потому что только в его присутствии я решился напиться. Иногда мне кажется, что он бы смог… хранить мою тайну. Принять меня таким. Он никогда не злорадствовал. И никогда не прощал. А я… я до последнего верил, что ему нечего будет мне прощать… – глубокий вдох. И как прыжок в воду: – Но я подвел его, Лекс. Я не смог его спасти. И теперь у меня нет друзей. Нет друзей, понимаешь? Ты понимаешь или тебе объяснить на пальцах?! Ткнуть пальцем в Лоис и объяснить что такое друзья! Если бы она вдруг свихнулась и попыталась меня убить – как бы ты себя чувствовал? Что бы ты мне потом говорил?
Кларк садится прямо на пол, упирается локтями в колени, а лбом – в скрещенные руки.
– Но ты не говоришь. В этом вся беда. Ты совсем со мной не говоришь. Никогда. Ни разу. Не было случая, чтоб ты сел рядом и просто рассказал какую-нибудь байку из детства. Просто так, без особого повода. Ты только попрекаешь меня моим незнанием тебя. А сам заперся на все замки и даже щелки не оставил! Я тебя не понимаю, да? Ну так ты ж не хрена не объясняешь! Даже не пытаешься! Почему ты не говоришь со мной?! – и с какой-то детской обидой в голосе: – Вот Олли со мной разговаривал…
Лекс отцепляется от раковины. Придвигает стул… Да так и остается стоять, глядя в пол.
– Поговорить? Ты хочешь поговорить, Кларк? Ну давай поболтаем. Давай поболтаем о первой любви. Вот ты когда понял, что стал геем? Ну давай, Кларк, поддержи разговор. Когда ты догадался?
– В старшей школе, – непонимающе хмурится Кларк. – Кажется, в предпоследнем классе. Или чуть раньше… Ну, что-то такое… догадки разные… Еще в спортивном лагере, летом…
– То есть точной даты не помнишь?
– Даты? Да какая дата, Лекс? Я ж дневник не веду!
– А вот я помню. 26 октября 1996 года. У Присси Джонсон на биологии впервые пошли месячные и она грохнулась в обморок. Чак Дэвис пролил сок перед кабинетом химии, и Барти Джонс, поскользнувшись, сломал себе руку. На обед в столовой была пицца и зеленые бобы. А учительница пения заболела и последней парой у нас была физра. Мы отрабатывали баскетбольные броски. А после душа голый Оливер Квин в деталях и в лицах хвастал всем присутствующим в раздевалке, как лапал сиськи Мэри Джейн Майер. Хотя лапать там особо было нечего. Но он очень хорошо рассказывал. Очень. У половины пацанов встал. И у меня встал. На Квина, – Лекс все-таки садится. Сцепляет руки в замок и позволяет им безвольно повиснуть. – Я понял, что я гей 26 октября 1996 года. Потому что только геи влюбляются в капитанов школьной футбольной команды. Да-да, Лоис и тут угадала. Сублимация, подсознание и прочая хрень. Ты дружил с ним, Кларк. Ну, а я любил его. До дрожи в коленках. До глупых стишков в его честь.

Лишь тебе, пожалуй, я спою балладу,
Что для счастья больше ничего не надо:
Только ты и я, только голос кроткий
Да еще цветочек с стебельком коротким.

Нравится? Не уверен, что Олли б оценил. Он поэзию, знаешь, как-то не очень. Больше историей увлекался. Завоевания там всякие, войны, оброки. Так что я любил его молча. Сцеживал вздохи в кулачок, сжимая его из последних сил. И лишний раз даже взгляд на него поднять боялся. Я любил его, Кларк. Для тебя это был первый друг. Первый твой осознанный друг. А у меня это было первое моё осознанное чувство. Когда именно я, а не отец за меня. Именно я, понимаешь? – Лекс вдруг резко подается вперед. – А вот чего ты никогда не сможешь понять, так это каково тебе, когда любимый человек приставляет садовые ножницы к твоим яйцам и шутя – слышишь, шутя – предлагает тебе их отрезать. И именно эта насмешка страшнее всего. Страшнее, чем все его насмешки до этого… О да, он много надо мной смеялся. Я не знаю, может, я чем-то выдал себя. А, может, просто так звезды стали. Но именно меня он выбрал объектом своих насмешек. Именно меня изводил. «Лысый уродец», «пустая башка», «фаллос на ножках». У него была богатая фантазия по части обидных прозвищ. И, может, я сам виноват. Наверно, стоило дать ему отпор. Придумать что-нибудь, чтоб заткнуть ему рот. Но я перемалчивал и терпел. Я слишком его любил. И всё ему прощал. Спускал то, что спускать не стоило. Может, поэтому я и к тебе такой… требовательный… взыскательный… Повторения старых ошибок не хочу.
Лекс снова встает. Отворачивается. Опять опирается о раковину. Будто пытается разглядеть в начищенном железе отсветы далекого детства. Впрочем, он видит их сейчас без всякого железа. Ясно так видит.
– В Джеффри я видел родственную душу. Он тоже был влюблен в своего капитана. В какой-то мере каждый в школе был влюблен в школьного капитана. Олли, он был таким… солнечным, что ли… Притягивал к себе. Вот такие, как Джеффри и тянулись… к свету… В какой-то мере, ему было легче, чем мне: он постоянно был рядом. А с другой стороны ему было намного сложнее: он постоянно был рядом. И Джеффри уже вот-вот должно было закоротить. Тогда он и предложил мне… Именно он предложил. А я согласился. Когда тебе шестнадцать… В общем, секс есть секс. И ты согласен на него в любом виде и в любом месте. В первый раз вышло скомкано, рвано. Джеффри всё боялся, что нас застукают, что кто-то прознает. Всё кончить никак не мог. Я чуть мозоли не натер, пока ему дрочил. Он обкончал всю подсобку и выскочил оттуда, как ошпаренный, едва успев застегнуть ширинку. Оставив меня со стояком. А через пару дней подошел ко мне снова. Но на этот раз я был умнее: заставил его сначала меня обслужить, а уж потом сам… Там много и не надо было, он уже и так на пределе был. В общем, в наших отношениях я доминировал. И мне это нравилось. И как бы то ни было, но Джеффри это нравилось тоже. – Лекс поворачивается вполоборота, приваливается к мойке правым бедром. – А вот Олли это не понравилось совсем. Он что-то заметил. Вожак всегда чует, когда его стая перестает от него зависеть. А Джеффри… Наши так называемые «отношения», – Лекс пальцами рисует кавычки в воздухе, – делали его свободней. Спокойней как-то. Самодостаточней. Конечно, Олли это заметил. Заподозрил неладное. И твердо решил разобраться в чем дело. Вот и выследил нас. А дальше… Ну, про садовые ножницы я уже рассказывал. Не люблю повторяться. И о том, что на следующий же день меня вышвырнули из школы, тоже упоминал. Как стоял перед директором Чейзом и слушал лекцию о вреде сексуальных домогательств. Он предложил отцу полечить меня в клинике, представляешь? Но отец и дома меня отлично… «вылечил». Хотя, скорее, долечил. После Квина. Потому что от любви до ненависти, Кларк, – один щелчок садовых ножниц. Одна ухмылка. Один прищур серых глаз. И тебя накрывает. Выносит. И ты готов вцепиться зубами в глотку! Если прокусить яремную вену… – Лекс стискивает челюсти так, что проступают желваки. – Знаешь, а он отшатнулся. Когда мы глазами в кабинете Чейза встретились, он попятился, честное слово. А я почувствовал злорадство… И поклялся, что никому никогда… Никому никогда… Я ему даже не мстил, чтоб вдруг не выплыло… это давнее чувство… Чтоб никто не узнал, что я его… когда-то…
На кухне повисает тишина. Только размеренное кап-кап из недокрученного крана. И далекое эхо с улицы: двери-то не прикрыты. Марта с Джонатаном так и стоят в дверях. Ни туда, ни обратно. И помешать бояться, и уйти… Что, интересней, чем ваши сериалы?
– Ответное признание в любви я услышал спустя почти шесть лет. На Квиновском заводе. Под дулом пистолета. Твой друг не спрашивал твоего любовника – он ставил меня перед фактом. Раньше я был для него не такой. Не хороший. А тут ему, блядь, приспичело. Когда у меня уже отболело. Когда прошло всё. Когда я тебя нашел. А Олли вдруг накрыло, мать твою! – Теперь Лекс смотрит Кларку в глаза. Ему надо видеть эти глаза. Может, он их в последний раз видит? – Ты хочешь поговорить, Кларк? Правда, хочешь? Хочешь поговорить о том, как твой друг на моих глазах оттрахал проститута? Лысого проститута. Сначала в задницу… А потом вырезал ему глаз куском бокала и вставил член в мозги, – краем глаза Лекс подмечает, как Марта кидается на веранду к горшку с бегонией, слышит, как ее тошнит. Но его это совсем не волнует. Ни чуточки. Его сейчас волнует лишь Кларк. Застывший в шоке и ужасе Кларк. – Хочешь поговорить о том, куда мы поехали после того, как ты заявил, что тебя тошнит от меня? Хочешь, я опишу тебе виллу такой, как я ее запомнил? Хочешь, опишу Оливерову спальню? Хочешь поговорить со мной о его руке на моем члене? Хочешь поговорить… Или ты, мать твою, наконец-то позволишь мне всё это забыть?!
Лекса трясет. Это истерика. Истеричная истерика. А в доме кончилась валерьянка. И между ним и Кларком тоже что-то кончилось. Хорошее что-то кончилось. Ушло безвозвратно. И от этого Лексу хочется перегрызть себе второе запястье.
А в коридоре Ол обессилено съезжает на пол. Смотрит и ничего не видит перед собой. Темно. И глухо. Как в танке. Или в домике. Он в домике.
Или в гробу.
Потому что он мертвый. Он сдох. И, оказывается, уже давно.
Ол не помнит, как добрался до гостиной. И как набирал запомнившийся номер – не помнит тоже. Сознание возвращается только при звуках знакомого голоса.
– Гарднер, ты сказал, что можешь помочь всё вспомнить. А ты можешь помочь всё забыть?

_____
* Родоначальником партера была скамья для сенаторов в театрах Древнего Рима.

URL записи

[Juliya_Luthor]

12-1

05.01.2011 в 14:15

Пишет  dora_night_ru:

Работа на дом-12
Ура! Приехала мама и сказала, что забирает меня домой! Правда, для этого ей пришлось подписать кучу бумажек о «взятии на себя ответственности»… Но это ерунда. Я знала, я чувствовала!
И, кстати, не зря я так торопилась 12-ю главу дописать: ведь мама забирает меня к себе домой, а там инета нету. Так что мы с вами опять расстаемся. Но это уже ненадолго. Вот мама меня нежностью своей долечит – и я сразу к вам, ведь мне без вас долго нельзя.
Ту маленькую проду я подняла и дополнила, как заранее и планировала. Так что первая ссылка на нее, а потом уже – окончание.

Название: Работа на дом
Сиквел к «Да это ж сенсация, мать вашу!»
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Лекс/Кларк
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-21 (за упоминание событий предыдущей части)
Жанр: AU, ангст, экшен
Warning: нецензурная лексика – впрочем, как всегда.
Саммари: Они поймут друг друга... Когда-нибудь... наверное...

маленькая прода

Сейчас ему кажется, что больше он никогда не напишет ни строчки. Даже на собственную эпитафию слов не наскребет. Потому что все слова исчезли из мозга. Испарились. Вместе с обидой и гневом.
Потому что все слова сказаны вчера на кухне. И вся бравада, желание что-то доказать, оправдаться, хотя тебя по сути совершенно ведь не в том обвиняли – всё иссохло. Ушло… И теперь остается уйти самому.
Посудомойщиком что ли пойти? А что? У него должно получиться… Это для журналистики у него не осталось слов, а руки-то, руки еще на месте. Поэтому Лекс трет стаканы и миски. Бессловесно и как-то даже бездумно. Побольше жидкости, побольше пены, теперь водою… Плевать, что не мужское это дело – посуду мыть. Он гей, ему можно. Должны ж в его ориентации быть хоть какие-то плюсы. Ну, кроме социальных гарантий, что его нельзя уволить из-за дискриминации… и скидок в магазинах гейского порно… и членства в паре клубов… и Кларка…
Тарелка выскальзывает из пальцев. Наверно, слишком много пены. Когда слишком много – это плохо. Слишком – это всегда плохо. Слишком много пены. Слишком много слов. Слишком много обвинений. Слишком… Лутор. Как всегда.
Лекс вертит в руках осколок тарелки. Задумчиво так. Примеряется будто. Это еще не желание, так, тень на грани сознания. Просто тень. Просто по запястью…
Да нет, ерунда. Осколок решительно летит в мусорное ведро. Это настроение просто такое. Пройдет. Он справится. Всегда справлялся. Он справился, когда Олли едва не угробил весь его внутренний мир. И когда мать ушла, хлопнув дверью, перед этим швырнув в него почти закипевшим чайником. Справлялся каждый раз после «уроков» отца. После отказов Уайта брать его на работу. Он пережил завод и виллу!
А вот разрыва с Кларком ему не пережить.
Помолиться что ли? Или это… поговорить… ну, по душам… А что? Кларк же хотел.
Да перехотел вот. Со вчерашнего вечера не сказал ему ни слова. Ну да, что тут еще скажешь. Они вчера и так… слишком много… сказали друг другу…
Пойти что ли ванну еще помыть? Трудотерапия – это вещь. Панацея, можно сказать. Главное – что без слов.
Потому что все слова исчезли из мозга. Испарились. Иссохли. И Лексу очень, очень жутко. И очень холодно в этой Бессловесной вселенной. Только он никому не признается в этом. Даже Кларку.
Ну, он же Лутор.

Всё будет хорошо. Обязательно будет. Просто, может, не скоро. И, может, даже не с ним. Но когда-нибудь где-нибудь у кого-нибудь обязательно всё будет хорошо. Кларк это точно знает.
Именно это знание и помогает ему не выть в голос. Держать себя в руках. Крепко-крепко обхватив за плечи. До синяков вцепившись. Пытаясь согреться. Пытаясь… Он сам не знает, что пытается сделать.
Наверно, стоит пойти к Лексу. Поговорить… Им очень надо… сделать хоть что-нибудь!
Вся беда в том, что он не знает – что сказать. Слишком много слов в его голове. Слишком много намешано в этой тупой башке… Так много, что даже реплики внутреннего голоса теряются. Какофония слов сводит его с ума. Слишком много слов. Слишком лишних слов.
И слишком мало дела. С тобой, дурак, всегда так: много слов и мало дела. Какофония внутри – кататония снаружи. И Кларк заиндевело плывет в туманной серости комнаты. Не желая уйти… Не умея остаться…
Просто веря, что всё будет хорошо.

Он с этими придурками с ума сойдет. Один бегает по дому, перемывая всё на своем пути – будто ему энерджайзер в жопу засунули. Другой – наоборот из комнаты носа не кажет и молчит, как проклятый. Так и хочется стукнуть их лбами, чтоб лишками поделились, уравновесили как-то друг друга.
Хотя, может, оно и к лучшему – что они вот так, отдельно. Может, попустит их. И совсем разойдутся подобру-поздорову.
Хотя «подобру» уже не получится. Уже нет. Уже слишком сильно вросли друг в друга. Уже по живому резать надо.
Они и режут, остолопы. Сами себя режут. До крови. До кости. До души до самой…
Вот какого хрена они сейчас не вместе? Почему не решают проблему? Какого черта они над своим горем медитируют?! Решать что-то надо, решать! Дело делать. А не сидеть по разным углам. Порознь.
«Порознь» от слова «разные», да? Они слишком разные, это ведь правда. Всегда были. Но раньше им это почему-то не мешало. Что ж вдруг изменилось? Да чтоб вот так вот резко…

Ведь нельзя же всего лишь за миг
просто так разлюбить человека?
Неужели ничем не помочь
и никак не исправить нам это?

Да нет, это ты, Джонатан, размечтался. Нелюбовью тут и не пахнет. Пахнет моющим средством Марты. И ее валерьянкой. Ну, мойщик тут у нас Лекс. А валерьянку точно жена пила.
А вот Кларк со вчерашнего дня ни ел, ни пил ничего. И это тоже попахивает… горьким страданием. Безнадежным таким… Ничем ты сыну не поможешь, Джонатан. Это только между ними двумя. Между ними двумя… влюбленными идиотами… А ты можешь разве что машину помыть, раз ванну Лекс уже вымыл.

Говорят, материнское сердце может простить своему ребенку всё. Любую глупость оправдать. Любую вину самой загладить.
Но Марта Кент теперь точно знает, что материнское сердце не может простить ребенку его страданий. Безнадежных страданий – когда ничем не можешь ему помочь. И такая злость вдруг берет – как когда тебя будят посреди ночи из-за «ужасного бяки под кроватью», а у тебя голова болит и завтра рано вставать… И самое противное – что точно знаешь, что никакого бяки-то нету! Выдумки всё. Детские бредни.
Как эта вот… ссора? Господи, да они и не ссорились даже! Так откуда же взялась эта напасть?! А главное – как с ней бороться? Как помочь? Своей дитятке, кровинушке, лапочке! Маленькому своему, для которого всё на свете! А помочь не можешь…
И хочется выть. Вырвать из груди свое материнское сердце и вставить ему – вместо его, страдающего. Чтобы унять, успокоить хоть чуточку боль. Хочется… Просто хочется, чтоб он был счастливым.
И поэтому Лекс сейчас почти ненавистен. Тихая мирная Марта, за всю свою жизнь не убившая даже крысы, – раз за разом ловит себя на мысли, что хочет его ударить. Врезать так смачно! Чтоб дернулась голова, а из носа красивым веером брызнула кровь. В фильмах она почему-то всегда очень красиво брызгает. Ярко так, эстетично. Хотя в жизни, конечно, иначе… Так что лучше не стоит – ни бить… ни молиться… Молиться на него, как на святого – единственного святого, который может прекратить страдания ее ребенка. Ведь может же, правда? Просто обязан смочь! Потому что все остальные уж точно не могут.
Как не может Марта простить страданий своего ангелочка…

[Juliya_Luthor]

12-2

Ол прислоняется лбом к холодному стеклу. Его будоражит. И морозит. Он сам запутался, не понимает уже холодно ему или жарко. Ну, если разобраться… Мысли – будоражит, а тело – морозит. Да, вот так.
И всё не так. Он думал, стоит им разойтись – и всё будет класс. Уж он-то своего не упустит! Уж он-то тогда! Всем покажет. Ну, может, все ему и на фиг не сдались – но уж Лексу-то точно. Вот тогда он поймет… Каким Ол был придурком.
От дыхания стекло потеет, затягивает влажной мутью, стирая дворовую реальность. Подергивая серебристой кристаллической вязью и грузного Джонатана, и его огрузлый пикап. Старикан моет свое старье. Лекс сейчас тоже, наверное, что-то моет…
На запотевшем окне рисуется «Л». Практически сама рисуется. Как бы случайно. А потом проступает «е». Но прежде чем появляется «к» – «Л» начинает плакать холодными мутными слезами и превращается в «эйч». Да, вот так просто – как-то даже слишком просто – заглавная буква всей его жизни превращается в прописное «враждебное лицемерие*».
Вся его жизнь – одно сплошное лицемерие. Ол стискивает кулаки до кровавых лунок. Чтоб не засадить по стеклу со всей дури. Если б проблему можно было разбить, как стекло! Если б нарисованные на стеклах желания – осуществлялись… Хотя бы чуть-чуть… Мне много не надо.
– А мало зачем?
Ол вздрагивает и резко оборачивается.
Незнакомец похож на лиса. Худющего рыжего лиса. Со всклоченной шерстью, звериным оскалом. И чем-то таким в глазах… непонятным и страшным…
– Кто…
Враз охрипший голос предательски срывается. И начинают дрожать коленки. Теперь запотевшее стекло пугает – начинает казаться, что весь мир за кристаллической взвесью вымер. Будто Ол сам утопил их в молекулах своего дыхания. Отгородился… на свою голову…
– Ты кто?
На этот раз получается лучше. Будто ворона каркнула. Но каркнула ведь! И еще громче каркнет – если обижать ее вздумаешь. Так – что весь дом сбежится. А тут знаешь, какие тролли живут? О-го-го! Один Джонатан пятерых при желанье уморит! И Марта со скалкой! И вообще, вот.
– Не стоит, – насмешливо советует незнакомец. Мягко, как-то текуче приближается к кровати. Бесцеремонно садится прямо на Олову пижаму. – Я не причиню тебе вреда. Ты можешь быть нам полезен.
– Да ну?
– Точней, не ты, а технологии твоего отца. Хоть ты его и не помнишь, но он…
– Всё оставил мне, я уже в курсе, – на Ола вдруг накатывает злость – да так, что всякий страх перекрывает. – Кто ты такой? И какого черта приперся?
– Кто я такой – объяснять слишком долго. Скоро Марта придет звать тебя на ужин, и я могу не успеть объяснить до конца. Поэтому давай я скажу тебе главное, окей? И если оно тебя заинтересует, мы встретимся снова.
Ол пытливо щурит глаза.
– Так что тебе надо?
– Моему хозяину пригодились бы разработки твоего отца. А взамен мы готовы дать тебе…
Незнакомец замолчал специально. Ол знает этот прием: заинтересовать собеседника и вынудить его «тянуться» к тебе. Просить – тем более ответы – это всегда невыгодная позиция. Но с кухни уже пряно тянет курицей карри, и времени играть в игры нет.
– Так чем же твой хозяин готов мне платить?
– Мы готовы дать тебе – Лекса.

__________
* «hostile hypocrisy»

[Juliya_Luthor]

12-3

В этом году Марта поставила елку 1 декабря. Вот взяла и поставила. Ну и что, что рано? А вот ей захотелось! Вот она так решила! И поставила, да. Заранее.
Рано.
Ну, может, и рано. В принципе, она и не спорит. Просто это единственное, что пришло ей в голову, чтобы хоть как-то поднять настроение в доме. Чтоб хоть чуть-чуть сгладить углы. Может, если напомнить о Рождестве и его всепрощении?.. Ну вдруг, а?.. Авось и получится. Что-нибудь путное. А то мальчишки совсем захирели. Зачахли с горя. Молчат и шарахаются друг от друга. Бегают от проблем. Кларк – в универ, Лекс – на работу.
В другое время Марта, может, и порадовалась бы: вон, как сынок учебу подтянул, и Лексу премия светит (а премия от Перри – это я вас скажу, не фунт изюму!). Но это в другое время. В хорошее. А сейчас время зыбкое, смурное совсем. И Марта поставила елку.
А Лекса с Кларком заставила наряжать. Вдвоем, да. Пусть пообщаются, это полезно.
Вот только план провалился, не сработал, зараза. Иногда единение душ – это вредно. Когда понимаешь без слов. Жаль только, что понимаешь что-то не то… Понимаешь, что этот шарик лучше слева – а вот что иногда лучше просто обнять не доходит совсем.
Так и нарядили елку – молча. И молча разошлись. Один – в универ, другой – на работу. А Марта на кухню – пить валерьянку.
Может, им кекс творожный сготовить?

Вы когда-нибудь смотрели на елку снизу? Это несложно, чесслово. Надо просто лечь на пол и подлезть под ветки. И чтоб елка обязательно включенная! А потом сквозь иголки считать огоньки… И по донышкам угадывать игрушки… Маленький Лекс так часто делал.
А еще разговаривал с нею. А тебя издалека привезли? А детки у тебя там остались? Ты прости, что из-за нас тебя… Ну, вот так жизнь твоя кончилась… Но я тебя люблю! Честно-честно! Не обижайся на меня, ладно?Да, Лекс всегда разговаривал со своими елками. Каждый раз прощения просил. И в любви признавался – всё время. По сути, на время новогодних праздников елка становилась его единственн6ым собеседником. Прислугу отпускали на каникулы. У мамы с папой находились дела поважнее. Друзей у Лекса не было.
Зато была елка. Наряженная приглашенным модельером. Чересчур помпезно и вычурно, на Лексов вкус. Зато элегантно – по мнению мамы. Вся такая сияющая. С кучей коробок сбоку. Не подарков, нет. Коробок. Красиво упакованных коробок. В блестящей цветастой бумаге. Со всеми этими ленточками и бантиками. Причем упаковка коробки стоила подчас дороже содержимого – потому что содержимое для дарителя зачастую не стоило ничего. Ну, кроме разве что денег.
А вот елка, пусть даже упакованная не им, стоила для Лекса очень много. Этакий символ рождественского чуда. Надежды на лучшее. На что-то… другое. Лекс сам не знал на что, но точно был уверен, что это что-то должно быть другим. Не тем, что окружает его сейчас.
Поэтому он и на елку смотрел – по-другому. Подлезал под низ и часами любовался зеленоватым кружевом хвои. Восхищался затерянными меж веток фонариками. Пытался разглядеть верхушку. Ему почему-то казалось, что стоит разглядеть верхушку – и ему тут же откроется какая-то тайна. Какая-то важная, нужная тайна. И эта тайна сделает его счастливым.
С тех пор Лекс Лутор узнал много тайн. Разных и важных. Для кого-то – жизненно нужных. Для налоговой, например. Но тайны счастья, простого незамысловатого счастья, – он по-прежнему не открыл. Может, поэтому в его жизни до сих пор всё вот так, а не по-другому? Не так, как надо.
Не так, как надо Кларку.

Он долго пытался не замечать. Пытался надеяться, что всё само утрясется. Что всё решится – само.
Может, слишком долго? Может, он перегнул? Передержал пирог в печке, как Марта говорит? Может, уже давно пора… разрубить этот узел…
На самом деле, дело-то вовсе не в нем. Лекс и еще потерпел бы, ему терпеть не впервой. Проблема в Кларке. Просто стоит Лексу приблизиться – и Кларк сжимается весь, скукоживается. Будто у Лекса внутри криптонит. При виде Лекса Кларку больно. И вот этого Лекс терпеть уже не в силах.
Лекс должен сделать как лучше. Но сначала опять придется сделать больно. Впрочем, делать больно Луторы умеют лучше всех.
– Я отменил встречу с отцом. Боюсь, выдающимся библиографам страны придется обсуждать современную этику без нас.
Кларк вскидывается. И как-то сразу подбирается весь.
– Почему? – голос звучит глухо. Будто младший Кент не разговаривал давно. Хотя он и не разговаривал… давно.
– Мой отец слишком хороший психолог. Иначе его шоу не удерживало бы столь высокие строчки рейтинга на протяжении столь долгих лет. Папаша чувствует человеческую слабину. И всегда бьет по живому. А мне надоело быть его мальчиком для битья. Мы надоело, а тебе и привыкать не стоит. Так что «круглый стол» пройдет без нас.
– Что он на это сказал?
– Его секретарша была огорчена.
– Ясно.
Кларк понуривает голову. И будто увернуться хочет. Словно удара ждет. Ну да, удара и ждет. Чего еще от тебя ждать-то, Лутор?
Лекс надеется, что Кларк что-то скажет. Может, глянет хотя бы на него. Даст какой-нибудь знак. Но Кларк молчит.
И Лекс решается:
– Я решил, что нам стоит пожить отдельно.

«Насильно мил не будешь», – убеждает себя Лекс, пакуя вещи под нечитаемым взглядом Кларка. Но пакует как-то медленно. Нехотя. До последнего надеясь, что вот сейчас… еще чуть-чуть – и его остановят. Отшвырнут чемодан, притиснут к груди… или грудью к стене… да неважно куда, главное – кто. Главное – Кларк. И пусть даже молчит себе дальше – лишь бы не пустил его никуда!
Но Кларк молчит – и Лекс пакует вещи. Пытаясь убедить себя, что так будет лучше – для Кларка.
У Лекса на приватном счету немало извращений, но фетишизм в их число до сих пор не входил. Так отчего он так тщательно перебирает всю эту никому ненужную мелочевку? На кой ему эта картонная рамочка, которую он помогал мастерить Кларку на какую-то благотворительную университетскую ярмарку? Или этот дурацкий колпак, купленный в богом забытом балагане в честь черт его знает какого по счету ихнего свидания? Или… стоп! А носок Джонатана что тут забыл? Не, это Лекс точно с собой не возьмет. Ему и остальное-то не больно надо. В принципе, скажи ему кто взять только самое необходимое, и единственное, что бы он вынес отсюда – так это Кларка. Пупок надорвал бы, но вынес. Потому что больше ему ничего и не надо.
А он сам? Он кому-нибудь тут нужен?

«Если любишь – отпусти, если оно твое, то обязательно вернется, если нет – то никогда твоим и не было». У Кларка неуд по всемирной литературе, так что он понятия не имеет, кто это сказал. Но надеется, что чувак не ошибся. Потому что иначе получится – что Кларк сейчас страдает зря. Зря впивается ногтями в ладони до крови. И до крови же прикусывает язык. Лишь бы только не заорать: «Останься!»
«Моё! Никуда не пущу!» – беснуется внутренний голос. Но Кларк привычно затыкает паршивца и пытается убедить себя, что так будет лучше – для Лекса.
Он ловит быстрый взгляд Лекса и привычно и опускает глаза. Ему стыдно смотреть в эти серые «зеркала души». Чувство вины душит его. До сих пор душит. Ему кажется, что каждый взгляд – осуждение. Каждый жест – упрек. И это желание уйти – просто побег от него. Ты надоел ему, Кларк, и он тебя бросает. Его достало твое вечное нытье. А то, что от тебя никогда никакого толку – так, наверно, просто бесит. Вот у Лекса всегда всё выходит. Он сильный. Он смелый. Он умный, даже Перри так говорит. А ты… Слепой придурок! Дальше собственного носа не видишь. Не замечаешь, пока этим самым носом не ткнут куда надо.
Кларку хочется крикнуть: «Останься!» Но совесть не позволяет. Кларк ведь опять его подставит – и не сумеет защитить. Опять не убережет. Опять не доглядит… И вообще… Лексу нужен сильный и умный. А Кларку… Кларку нужен Лекс. Но это слишком эгоистично. Так что об этом ни слова. Прикусить язык и молчать.

«Иногда всё получается даже лучше, чем хотелось». Ол смотрит из окна своей комнаты, как Кларк помогает Лексу грузить вещи в такси, и не может сдержать довольной улыбки: ну наконец-то этот придурок Кент хоть что-то делает правильно.
Ол щелкает пальцами в унисон с дверцей такси. Вот оно, его маленькое чудо. Уж теперь-то у них с Лексом всё будет как надо.

[Juliya_Luthor]

12-4

После пятого по счету отеля Лекса начинают терзать смутные сомнения. Легкое такое беспокойство. Маленькое совсем. Еще меньше, чем мрачная догадка. Не то чтобы он кого-то в чем-то обвинял… Но пять отелей, и ни в одном для него не нашлось места? Есть в этом что-то странное, согласитесь.
В холл шестой гостиницы Лекс даже зайти не успевает: перед ним гостеприимно распахиваются совсем другие дверцы. Уже знакомого лимузина.
– А я уж начал опасаться, что страдаю паранойей.
– Ну что ты, Лекс, у тебя очень крепкие нервы. Мало кто из моих знакомых может похвастаться такими же. – Знакомая усмешка. Знакомый насмешливый прищур. Знакомая ладонь…
Черт! Лекс ни за что не признается. Никогда. Никому. Но кажется… всего лишь кажется… так, мнится чуток… Что он скучал по этому знакомцу.
– Какого черта, Морган? Ты меня из города выжить надумал? Что, слишком много бабок идет на мою охрану? Так я давно предлагал на ней сэкономить. Путем, так сказать, кадровой оптимизации.
– Ну что ты, мальчик мой, мне для тебя ничего не жалко. И денег мне, кстати, хватает. Я ж тебе не Национальный банк, у меня инфляций нету.
– Ну, если вопрос «какого черта» тебе не понятен, Морган, тогда я спрошу: какого хрена?
– Просто тебе не место в этих клоповниках.
– Ну извини, на «Метрополь Ройял» моей зарплаты не хватает малость.
– Да зачем тебе вообще тратиться, а? Поживи у меня пока. Я тебе целое крыло выделю, хочешь? И живи сколько нужно. Хоть день, хоть месяц. Мне не в тягость.
Теперь настает очередь Лекса насмешливо щурить глаза.
– Ты еще скажи, что тебе одному в доме одиноко. И слабым старческим голоском предложи скрасить тебе старость.
– Ну-у-у, – тянет Морган, – не такой я и старый.
– Угу, на молоденького любовничка силенок хватит.
– Ну почему сразу «любовника»?
– А! Так ты на девочек переключился?
Ладонь Моргана привычно ложится на Лексово запястье. Спускается ниже. И уже почти как родная начинает поглаживать пальцы.
Слишком привычно. И слишком приятно.
Лекс резко выдергивает руку и пытается выскочить из машины. Какого черта он вообще в нее садился?!
– Малыш, не дури. – Морган осторожно, но твердо дергает Лекса на место. – Ну куда ты пойдешь? А главное – зачем? Я предложил тебе прекрасный вариант. Все условия. Еще и ближе к работе. К тому же – сауна, бассейн, зимний сад. Коллекция современного искусства. Некоторые ее экспонаты тебе, помнится, понравились. Ну чё ты ломаешься, как целка на оргии? Или боишься, что изнасилую? Проберусь ночью в спальню через окно, привяжу шелковыми лентами к кровати и грязно надругаюсь, так что ли? Ну да, как же! Держи карман шире! У меня, конечно, фантазия богатая. Но и гордость имеется. К тому же старость – не радость: окна, это уже не для меня. Я предпочитаю входить через двери. – Следующую фразу Морган предпочитает прошептать на ухо: – И только через те, в которые меня приглашают.
Лекс сидит к Эджу вполоборота. Очень удобно подставив ухо. Для жаркого шепота. И обжигающего дыхания. Для горячих намеков, льющихся из губ Моргана прямо в Лексовы уши. Плавно так льющихся. Близко. Слишком близко. Еще чуть-чуть – и заденут мочку губами.
Дыхание жаркое, оно опаляет. Но Лекса почему-то бьет озноб. Его почти трясет. И пальцы холодные. Он сжимает кулаки до боли – пытаясь согреть свои пальцы. Мечтая отвлечься.
– Ну что? Поедешь ко мне?
Лекс облизывает пересохшие губы. И неимоверным усилием воли скидывает с себя паутину наваждения.
– Угу, уже. Бегу и волосы назад.
На несколько секунд в лимузине западет оглушительная тишина. А потом Эджа буквально складывает от хохота.
– Как? О-ха-ха! Как ты… ах-ха… сказал? Ой, мамочки! И назад, да?
Лекс вдруг понимает, что улыбается в ответ. И это странно. Их первый искренний смех. Обоюдный. Совместный. Хреново. Смех хуже секса. Потому что сближает сильнее. А Лекс и так слишком близко подпустил старого черта.
Но Лутор всё равно улыбается в ответ.
– Бегу и волосы назад. Сам только вчера услышал. Мальчишки возле булочной понтовались.
Морган вытирает выступившие слезы, продолжая безмятежно улыбаться.
– Тебе эта фразочка больше идет. Из-за прически, наверно.
Еще один тревожный звоночек: раньше Лекса напрягало напоминание о его лысине, но из уст Моргана… Черт! Старик и впрямь подобрался слишком близко. И после этого – переехать к нему?! Совсем за идиота меня держите?
– Мне пора, Морган.
На этот раз Эдж не пытается его удержать. Может, шутка сбила нужный настрой, а, может, просто понял, что пора отступиться. На этот раз.
Но последнее слово он всё равно оставляет за собой:
– Ты же понимаешь, мальчик мой, что в этом городе тебе не найти жилья – если я не хочу.
В ответ Лекс просто проводит рукой по черепушке, будто откидывая фантомные локоны. Он слишком устал для разборок.

У Лоис слишком жесткий диван. Это было бы еще полбеды, но он еще и слишком короткий. Хоть в ванной спи.
Или к отцу переезжай. Старик хоть и обитает в Нью-Йорке, поближе к потенциальным жертвам, но пентхаус в столице родного штата так и не продал. И сыну пожить не предложил. Не то чтобы Лекс мог на такое согласиться… Просто, видимо, старшему Лутору такой бред и во сне присниться не мог. Так что квартирка пустует, да. Пока Лекс бомжует.
А ведь почти бомжует. Это на этой неделе у Адама дежурства. Да и Лоис бегает по каким-то свои расследованиям (какие-то древнеегипетские скульптуры то ли раскапывает, то ли наоборот закопать никак не может). Но дежурства не бесконечны. Да и Лоис не сегодня, завтра до цели своей докопается. А третий, как ему и положено, станет лишним. Квартирка маленькая, стеночки тоненькие, голосочек у Лоис громкий. В общем, валить тебе надо, Лутор.
Да и не только за личную жизнь подруги Лекс переживает, за жизнь вообще беспокоится тоже. Не, Эдж, конечно, не совсем отморозок: вряд ли он пошлет ребят подстеречь мешающую ему Лейн в темном переулке. Должен же понимать, что после такого Лекс и ему все патлы повыдергает. И из задницы тоже. А что, интимные прически нынче в моде.
Но хладнокровная логика отступает перед Лексовой мнительностью. Перед десятилетиями пестуемой мнительностью. От мамы доставшейся. Отцом воспитанной. Оливером выкоханной. Чертова мнительность! Но если речь идет об единственном друге, то лучше перебдеть, чем недобдеть. И вообще…
Где ж квартиру найти? Неохота опять по ночлежкам шататься. И под мостами сейчас сыро. Да и вообще – к хорошей жизни быстро привыкаешь. Разбаловался ты, Лутор. Сибаритом стал. Недаром Кларк боялся, что ты его на кого побогаче променяешь. Что-то рациональное в этом его бреде всё-таки было.
Побогаче… Боялся… Променяешь… Рационально…
Кажется, Лекс придумал способ помириться!

– О.
Вообще Лекс рассчитывал на более эмоциональную реакцию. Даже криптонитом запасся. Ну так, на всякий случай. Исключительно в успокоительных целях, ей-богу! А в ответ только это убогое «о»?!
– Ты хорошо расслышал, Кларк?
Ну мало ли? Может, на Солнце опять какая активность? Ну вдруг?
– Угу.
– Я сказал. Что Эдж. Предложил мне. Пожить у него.
– Ну что ж…
Ну что ж?!! И всё? А где припадок ревности, родимый? Да после этих слов ты должен был запереть меня в подвале! Заодно и проблема жилья б была решена. А ты мне «ну что ж» – и всё? Ну знаешь ли, так меня никто еще не обламывал.
– И я подумал, прежде чем съезжаться…
Лекс специально делает длинную паузу. Ну же, малыш! Ну давай! Ну где там твое родное «Это как понимать? Это что значит, а? Ты! Да ты!!! Да чтоб я! Как ты мог»? Ну же, Кларк. Я даю тебе отличный повод наорать на меня, выпустить пар… трахнуть, в конце концов!
И помириться.
А в ответ:
– Ну раз ты так решил…
И Кларк спокойно выходит из кафе. А Лекс остается сидеть. Дурак дураком. И что ему теперь, и впрямь к Эджу ехать со всеми манатками?

[Juliya_Luthor]

12-5

Ну вот и всё. Лекс его бросил. Теперь уже точно бросил. Теперь уже бестолку часами зависать над окнами Лоис. Сканировать стены, лишь бы увидеть родной силуэт. Пытаться в сотне городских звуков расслышать его дыхание. Теперь уже – всё.
Можно орать. Можно биться об стенку. Можно даже молить. И, может, тебе полегчает, Кларк.
А можно уйти молча – и тогда полегчает Лексу. Он шумных сцен никогда не любил. Та пьяная выходка в этом же кафе – не в счет. Это случайность была.
А вот его уход от тебя – закономерность. Ты не смог его защитить. Не смог раз. Потом второй. Потом он сбился со счета. И считать ему надоело: не математический у него склад ума, он же гуманитарий.
И он тебя бросил. Нашел кого-то мудрее. Опытней. Кого-то кто в состоянии отыскать его на заброшенном складе, пока ты плачешься маме в подол. Кого-то кто не будет выбирать между ним и клоном покойного друга.
Да нет, Ол тут ни причем. И вообще… Кларк взял на себя ответственность за Ола и должен теперь заботиться о нем. Не сдавать же мальчишку в детдом только потому, что у Кларка личная жизнь не складывается? Кларк не имеет права даже намекать, будто Ол в чем-то тут виноват. Нет-нет! Только Кларк. Он один. Это он не смог… удержать… спасти… объяснить… А Ол… Ол – просто ребенок и тут ни причем.
Вот Эдж – сука! Этот да, этот хорошо воспользовался ситуацией. Умудрился-таки. У-у-у, гнида! Прибить бы его! Но вдруг Лекс расстроится?
Кларк прислоняется лбом к уличной стенке. Ну и что, что грязная – зато приятно лоб холодит. И плевать, что косятся прохожие. Это раньше он всё боялся что и кто подумает. А теперь-то он знает – чего на самом деле бояться-то надо было. Только поздно уже. Не вернуть ничего… И никого.
Если б только найти в себе силы! Не пережить. А хотя бы уйти. Молча. Чтоб не расстраивать Лекса. Да и маму жалко. А вот папа скажет: «Всё к тому шло, сынок». Всё к тому шло…
Кларк давится злыми слезами. И сжимает кулаки. За последнюю неделю он тоже хорошо научился сжимать кулаки. До кровавых лунок сжимать. Чтоб не разбить ничего. А, может, стоит? Смыться куда-нибудь… На Северный полюс, к примеру. Там холодно. Там хорошо. Только льды и пингвины. Пингвины не скажет ему: «Всё к тому шло, сынок». А если и скажут, он их не поймет.
Хоть бы отец промолчал! Вот внутренний голос же молчит.
Да просто слов у меня на тебя не хватает.
Ну вот и славно. Это хорошо. Жаль только, что и самому Кларку слов не хватило…

Ол в ярости отшвыривает «Инквизир». Черт! Вот Эдж – сука! Нет, Ол знал, конечно, что старик своего не упустит, но вот от Лекса он такой подставы не ждал! Был уверен, что такой пакости своему придурочному Кларку тот не устроит. По крайней мере, не так быстро. Не, Лекс, конечно, обиженный и всё такое… Да и Эдж опять же не промах. Но чтоб так?! И чтоб так быстро?
Съехались, мать вашу! И недели не прошло. А у них уже спальни на одном этаже. Хорошо, если в разных комнатах. Вот только в разных ли? Ну, Эдж, ну погоди, скотина!
Ол хватает куртку и стремглав несется из комнаты. Вниз по лестнице. Через кухню. Бросив Марте небрежное: «Прогуляюсь – вернусь». Через калитку. Вниз по улице. На окраину. К уже знакомым амбарам.
К уже знакомому «Лису».
– Боюсь, нам придется поторопиться. Я не люблю подержанный товар.
Острые черты лица переплывают в хищный оскал. Именно переплывают – он весь такой текучий, гладкий. И слишком самоуверенный, да.
– Ну, к Кларку же ты не ревновал.
– Кларк мне почти что брат родной. После родни я не брезгую. А вот этот старикан меня напрягает. И вообще, мало ли какую заразу может подхватить в его отстойнике мой Лекс.
– Ну, давай прибьем Эджа. Делов-то! И придется твоему Лексу хранить целибат.
– А вдруг он за утешением к Кларку побежит? Или тот сам инициативу проявит? На этого придурка находит иногда… что-то умное…
«Лис» хмуро качает головой.
– Тебе придется потерпеть. Пока еще рано. Для окончания строительства нужно время.
Ол тут же переключается на новую тему:
– А потом? Вы выстроите эту вашу… башню или что там за хрень вы строите на мои бабки… Но как это вернет мне Лекса?
– О, это вопрос почти философский. Но ты сумеешь. Справишься, не бойся.
– Я сумею? Так вы мне предлагаете корячиться?
– А ты чего ждал?
– Да я тут уже который месяц из себя выхожу! Мясом кверху выворачиваюсь! А толку? Гадский Лутор просачивается сквозь пальцы, как… как вода! Да если б я мог удержать его сам – на кой бы мне сдался ваш мадридский двор со всеми его тайнами, епт его за ногу?!
Брови «Лиса» насмешливо всплывают вверх.
– Так ты ждал от нас… А чего ты, собственно, ждал? Что мы ему мозги промоем? Зомбируем его? Или просто лоботомию ему устроим? – «Лис» презрительно хмыкает. – На кой он тебе тогда? Такой? Не проще ли было заказать Гарднеру клона?
– Но… Я… Он такой, да… Но… Черт, ну что мне делать, а?
– Перестать истерить для начала. Ты правильно заметил: Лекс – он вода. С виду податливый. Как вся их луторовская порода. Всегда под обстоятельства подстроятся. Ко всему приноровятся. Как вода, да. Ты заметил, что она всегда принимает форму сосуда? Но смешно было бы думать, что сосуд владеет водою, правда? Она всегда покорно принимает его форму – а потом точит и изводит ржою изнутри. И просачивается-таки наружу. Ей даже горные гряды не помеха. А человеческий кулак – так тем более.
– Так что же мне делать? С этой водою… – Ол чуть не плачет.
– Ты плохо учил физику в школе, мальчик. Вода, как и всякая жидкость, имеет три состояния. – Губы «Лиса» расплываются в ухмылке. – Чтоб удержать воду – ее достаточно заморозить.

«Чтоб удержать воду – ее достаточно заморозить». Внутри у Кларка тоже всё замерзает. Насмерть вымерзает почти. И это Ол? Его Ол? Его маленький Олли?!
Зачем он пошел за ним? Зачем слушал всё это? Зачем сломал – сам себя?
Вот видишь, опять лысик правый. Говорил же тебе: избавься от пацана. А ты всё благородного корчил. Ну, теперь у нас ни благородства, ни лысика. Только мыльный кулак. Счаз намылишь этим придуркам шею – и будем «мылить» кое-что другое…
Но Кларк пока не готов. Намыливать шею. Он должен… понять… Понять почему. Ну, и осознать, наверно. Что это всё-таки Ол. Точней, нет. Не Ол – Оливер Квин. Такой он и был, друг твой единственный. Натуру не переделаешь.
– Натуру не переделаешь, – вторит ему собеседник Ола. И Кларк невольно вздрагивает. – Но мы поможем тебе скорректировать… обстоятельства. Вот, держи, недоверчивый мой.
– Что за фигня? Я бижутерию не ношу.
– Эту будешь. Это колечко – твой ключ.
– К счастливому будущему?
– К счастливому прошлому. И поторопись, пока один наш «друг» не перестал медитировать за стенкой, и не решился-таки нам помешать.
А в следующую секунду Кларк чувствует, как в тело впиваются черные жгуты, и тянут куда-то, пробивая им стены.

Эх, всё-таки Оливер Голдсмит был умный чувак. «Предоставленные самим себе, мы вынуждены сами ковать и искать свое счастье». Это ведь он сказал, да? И был абсолютно прав. Интересно только, к кому из них двоих это больше относится: к нему или к Лексу?
К нему… Который лежит сейчас окровавленный и разбитый… Подыхающий из-за собственной глупости…
Или к Лексу… Который, кажись, сдохнет чуть позже. Но опять-таки из-за Кларковой глупости… Если не сумеет выковать их счастье. Вот только ковать придется самому: Кларк сейчас немного… не в силах… точнее, совсем без них…
А ведь у них всё было почти хорошо. Пока Кларк не притащил домой работу на дом…

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

URL записи

[Juliya_Luthor]

13-1

11.02.2011 в 07:51

Пишет  dora_night_ru:

Работа на дом. Часть II. Глава 1.
Ну-с, приступим-с помаленьку...

Название: Работа на дом. Часть II. Глава 1.
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Ол/Лекс и рядом взъерошенный Кларк бегает
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: AU, ангст, экшен
Warning: будет нецензурная лексика – впрочем, как всегда.
Сиквел: «Да это ж сенсация, мать вашу!»
Саммари: Считается, что жизнь удалась, когда на работе тянет домой, а дома – на работу. Но если дом превратился в работу – это как засчитать?


Кларк совсем не против, чтоб на его могиле выгравировали что-нибудь из Голдсмита: ему определенно нравится этот парень. Что угодно из Голдсмита – но только не эти два, вроде схожие, но почему-то различные суждения. «Ожидание счастья – тоже счастье». И вот еще одно: «Часы, которые мы проводим среди счастливых надежд, гораздо приятнее тех, в которых мы наслаждаемся достижением цели».
Кларк хмурится, запрокидывая голову кверху, будто пытаясь прочесть ответ серди звезд. Был ли он счастлив без Лекса? Не зная его… или, узнав, мечтая о нем… Разве он был тогда по-настоящему счастлив? И разве теперь – ЗНАЯ – он сможет быть счастлив без него?
Кларк не знает ответов на эти вопросы. Потому что ему страшно знать на них ответы.
А еще страшнее от того, что рано или поздно ответить всё же придется…


#Анамнез#

26 октября 1996 года у Присси Джонсон на биологии впервые пошли месячные и она грохнулась в обморок. Чак Дэвис пролил сок перед кабинетом химии, и Барти Джонс, поскользнувшись, сломал себе руку. На обед в столовой была пицца и зеленые бобы. А учительница пения заболела и последней парой у учеников 4-В была физра. Они отрабатывали баскетбольные броски.
А после душа голый Оливер Квин в деталях и в лицах хвастал всем присутствующим в раздевалке, как лапал сиськи Мэри Джейн Майер. Хотя лапать там особо было нечего. Но он очень хорошо рассказывал. Очень. У половины пацанов встал. И у Лекса Лутора тоже. Встал на Квина.
Из раздевалки Лекс выскочил, как ошпаренный. Летел со школьного двора на всех парусах.
Чтоб быть перехваченным в воротах. Квином.
– Поехали.
– Куда? – просто сказать, что Лекс был ошарашен – это всё равно что ничего не сказать. Ну вот просто ни слова. Просто сделать вид, что это не с ним. Квин разговаривает не с ним. Не его берет за руку. Не его – ни в этой жизни – не он – не этой рукой – не его руку – тащит в свой лимузин.
– Ко мне.
– На кой? – Лекс даже не злится. Лекс просто растерян. Хотя… растерянный Лутор – это очень даже непросто. Но Квину вот удалось… вывести его из себя… вывести и увести…
«Сейчас он завезет меня на один из своих заводов и перемелет на компост», – мысли жгут лысую черепушку изнутри. А квиновская рука, по-прежнему сжимающая запястье, жжет снаружи. «Или будет ставить опыты. Типа почему я лысый. Захотелось, блять. А я так самовыражаюсь: по ночам стригусь налысо. Или меня стригут гномики. Маленькие лысые гномики. Я продал им душу в обмен на оценку по алгебре, и они теперь взимают проценты по сделке растительностью с головы. А ты разве не знал, Олли? Ну так спроси, я те расскажу. Ты только спроси. Хоть что-нибудь…»
Но Квин молчит. Пялится в окно, урод, и знай себе помалкивает. Впрочем, нет, не урод. Это Лекс уже понял. Сегодня. На физре. Осталось это признать. И уточнить детали.
– Так чё ты хочешь, Квин?
– Тебя, Лутор.
– Типа в пожизненное рабство? Это такая новая игра? Новый способ достать Тюфякоида, да? Сам придумал? Или кто подсказал? Кто ж у нас такой умный? Джеффри? Уолден? Ну не Барти же из параллельного, а?
– Когда ты молчишь, ты мне нравишься больше.
– А я тебе нравлюсь? – Лекс пытается скрыть смущение и непонятный страх за привычной, такой уже родной, маской язвительности.
Которая разбивается вдребезги о взгляд серых глаз, смотрящих в упор:
– Ты мне нравишься, Лекс. А теперь помолчи.
У Лекса вмиг пересыхает в горле. И он чувствует, что краснеет. Ну, наверно. Он никогда не краснел… до этого… папа думает, это такая особенность организма… его организма… Но сейчас. Ему душно. И сердце стучит. Даже нет, не стучит, телепается где-то внутри половою тряпкою. И надо бы что-то сказать – но хочется заныкаться куда-нибудь, в нору поглубже, и… подрочить, что ли? Ну не рыдать же, как сопливой девчонке! Лучше по-мужски, в душе, ну… погонять себе шкурку, да.
– Кха… Куда… а куда мы собственно, а? – Да, Квин, конечно, велел помолчать. Да только всякие Квины Луторам не указ! Да. Не будет Лекс корчить тут из себя дрессированного пуделя. И вообще… Ему надо отвлечься.
– Ко мне.
– В смысле, к тебе домой?
– Ну не в офис же. У меня рабочего кабинета еще нету. И съемных квартир тоже.
– А не рановато ли представлять меня твоим родителям? – на этот раз усмешка получается что надо, папе б понравилось.
Но Олли продолжает невозмутимо пялиться в окно.
– По ходу разберемся.

[Juliya_Luthor]

13-2

По ходу разбираться ни с кем не приходится: в пентхаусе они одни. Лекс нервничал до этого? Фигня, это был приятный тайский массажик нервишек по сравнению с тем внутренним тремором, что бьет его сейчас. Он, Лекс Лутор, наедине с Королем школы, Оливером Квином. Он, маленький Лутор, и Квин с большой буквы. Нет, Луторы, конечно, не перед чем не пасуют. Но мать вашу за ногу, ему ж тринадцать лет и у него сегодня впервые встало на парня! А через каких-то полчаса он уже с этим парнем… наедине… и в приоткрытую дверь видна кровать… Полный абзац.
Лекс поспешно облизывает пересохшие губы и старается незаметно вытереть о брюки вспотевшие ладони. Он ни за что не признается, никому на свете, но он чувствует себя дурак дураком посреди всего этого великолепия. Понятия не имея чего ждать от Квина. Кстати, какого черта он уже минут десять роется на кухне? Пожрать приспичило? Так мог бы и Лексу чего предложить. Не то чтобы ему сейчас хоть что-то полезло в глотку, но элементарные правила приличия просто требуют… ну, хотя бы стакан воды, а то в горле дерет.
Бли-и-ин! Он и Квин. Он и Квин, чтоб вас всех! И Квин даже сказал, что Лекс ему нравится. Может, он пацанам фант проспорил? Да не, это ж Квин: ну откупился б на худой конец. Но – он и Квин? Это ж нереально, люди добрые. Если завтра Лекс при всех назовет Квина «Олли»… Ух, даже голова закружилась. Но если правда? Вот сейчас они поговорят… узнают друг друга получше… может, даже поцелуются… А что такого? Это ж Квин, первый ловелас школы. А Лекс не какая-нибудь кисейная барышня, он ломаться не будет. Ну, не слишком. Поцелуи – это, говорят, приятно. Особенно когда с этим, с петтингом. Не, до петтинга они в первый раз вряд ли дойдут. Но было б прикольно. А то Лексу уже шестнадцать, а его до сих только тетя Мэри Маргарет на Рождество целует. А тут целый Квин. Он ведь опытный, да? Лекс даже сможет поучиться. И вообще. Ну и что, что не с девчонкой? Губы, они у всех одинаковые. Да и руки тоже. И вообще, пацан лучше знает, что надо другому пацану. А Квин к тому же опытный. Кажется, Лекс это уже говорил…
Ход мыслей окончательно сбивает метеором влетевший в комнату Оливер. Который снова бесцеремонно хватает за руку и не говоря ни слова… Тащит в спальню?! Зажав во второй руке бутылку оливкового масла.
– Э-э-э… Квин! Ол! Как там тебя? Может, мы того, поговорим?
– Я же уже сказал, ты мне больше нравишься, когда молчишь.
– Не… Не могу я молчать… Ай! У тебя руки холодные.
– Зато член горячий.
– Убери от меня свои холодные руки, слышишь? И горячий член тем более! Да оставь ты мои брюки в покое… Ай-ай-яй! Ты мне трусы порвал!
– Новые куплю.
– Квин! Погоди! Постой! Ты зачем?
Оливер наконец перехватывает пытающиеся помешать ему лексовы руки и решительно вжимает тонкие запястья в матрас над лысой головой.
– А ты думал, я тебя чаю выпить позвал? Хватит ломаться, Лекс, я видел, у тебя встало. На меня встало. И у меня тоже стоит. Чувствуешь? – горячий член вжимается Лексу в бедро. И четко ложится прямо в паховую впадинку, будто та для этого члена и создана. – Я хочу тебя, придурок, ты чё, еще не понял? Хочу со всей твоей придурью. Хочу сейчас и навсегда. И чтоб ты был только моим, слышишь? Чтоб даже смотреть ни на кого не смел. И на тебя чтоб никто не смотрел. Потому что ты – мой. Я люблю тебя, Лутор.
Лекс растерянно замирает. Так это любовь? Вот это она и есть? Когда мордой в подушку и масло по спине? Это такая любовь?
А разве важно – какая, если это любовь? Если тебя наконец-то кто-то любит… Любит так, что у него сносит крышу… Что он буквально не контролирует себя… То что еще тебе надо, Лутор? Не ты ли каждое Рождество канючил у Бога: «Пошли мне, Господи, любви великой и светлой»? Не ты ли мечтал не быть одиноким? Быть нужным кому-то. Быть нужным хоть как-то. Не ты ли твердил: «Хочу свою семью, а не папину с маминой»?
Кажется, у тебя только что появилась семья. Вогнала в тебя член по самые яйца. Так что ж ты воешь? От боли? Терпи. Ты же Лутор, ты должен бы знать, что просто так в этой жизни ничего не дается. Всё через боль. Просто этот раскаленный вколачивающийся сейчас в тебя поршень – это немножко другая боль. Новый вид боли. Ты привыкнешь к нему. Как к ремню отца. Оплеухам матери. Как к режущей боли осколков, как тогда, помнишь, когда ты кинулся защищать мать от вопящего что-то в ярости отца – и схлопотал от обоих. Чтоб не лез под горячую руку. И падая, разбил журнальный столик. Тебе потом и за него влетело, помнишь?
И эта новая боль, она же, по сути, не больнее прежних. Ее же можно потерпеть, правда? Это ведь от любви. От любви синяки на бедрах. И хлюпает кровь в надорванном анусе – от любви. И даже зубы в до боли стиснутой челюсти болят от любви. И этот стон, вырвавшийся таки, зараза, когда тебе будто кислотой обжигает нутро – это всё от любви.
А дареной любви в зубы не смотрят. В задницу – тем более.

Боль проходит быстрей, чем должна бы. На Лексе всегда, как на собаке. Ну и Олли постарался, да: заказал по инету целую аптечку, не побрезговал сам смазать ему там всё, напоил его чаем. Ромашковым. Гадость какая! Лекса даже сейчас передергивает от омерзения. Нет ничего хуже ромашкового чая. Ну, разве что бородавки их библиотекарши, но их-то никто и не думает заваривать, правда?
В принципе, всё закончилось даже лучше, чем Лекс привык. Обычно его синяки никто не смазывает мазью. Никто не гладит ободряюще по плечу. Не сопит виновато над ухом. И странное дело: Лекс не считает Олли таким уж виноватым. Он даже как-то не в обиде на него за насилие. Он вообще не в обиде за насилие. Привык? Или в этот раз любовь и вправду компенсировала всё?
Где-то в глубине наивного, детского еще, мозга мелькает мысль на грани предчувствия, что любовь – далеко не то чувство, ради которого стоит что-то прощать. Любовь вообще не для этого существует… А для чего? Этого Лекс не знает. Любовь для него незнакомая территория. А Олли, он опытный. Он наверняка лучше во всем этом сечет. Значит, надо довериться Олли?
Лекс тихонько вздыхает: что еще ему остается? Только довериться… кому-то… Раньше он доверял отцу. Теперь вот будет Олли. Ну, нельзя ведь так, чтобы совсем никому не верить, правда? Должен же он хоть кому-то доверять? Даже если он Лутор. Так почему бы не Олли? Он красивый. И умный. И капитан школьной команды. И у Лекса встает на него – в тринадцать лет это тоже аргумент не хуже прочих. Правда, встало у него только раз, и тогда он еще не знал, как оно на деле-то происходит. Но ничего, они что-нибудь придумают. Лекс что-нибудь придумает. Он же Лутор, а Луторы всегда выкручиваются из щекотливых ситуаций. Так что Лекс обязательно что-нибудь придумает. Он умный. А Ол не такой уж и опытный.
Лекс всё же вздыхает. Тихонько. Ничего, кажется, Оливер не заметил. По крайней мере, не проснулся. С этим, кстати, тоже надо будет что-нибудь придумать: ну не любит Лекс спать с кем-то в обнимку! Как выяснилось. Неудобно. И жарко. И одно одеяло на двоих. А Лекс любит спать один. И чтоб укрыться одеялом с головой, чтоб один нос торчал. А Олли укрывается только по пояс. И Лекс теперь соответственно тоже.
Юный Лутор чувствует, как в нем начинает расти раздражение. Вот какого папа разрешил ему остаться на ночь? Что, старый хрен, думаешь я тут побыстрячку все квиновские фамильные тайны вызнаю и тебе принесу на блюдечке? А хрен тебе! И мне хрен. Оливеров. Вон как раз в ногу упирается. Еще и горячим дыханием прям по затылку. Нет, так спать нельзя.
Лекс снова вздыхает. На этот раз громче. Кажется, Олли что-то почувствовал: стиснул так, что ребра того и гляди затрещат. И одеяло ногою стянул еще ниже. Зараза!
Лекс решительно выпутывается из квиновского захвата.
– Ты куда? – рука уже привычно сжимает запястье.
– В туалет, – недовольно бурчит Лутор. – Что, нельзя?
– В туалет можно, – хватка на руке слабеет. – И сразу назад.
«Да счаз! – мысленно огрызается Лутор. – Спешу и падаю».
Хотя это даже приятно, когда кто-то в тебе так нуждается. Когда ты нужен кому-то. Хотя бы вот так. Значит, ты не совсем пропащий. Не совсем еще Лутор. Если ты кому-нибудь нужен.
Это очень приятно, соглашается сам с собой Лекс. Тогда откуда взялось это странное чувство, почти иррациональная уверенность, что где-то он таки повернул не туда? И с каждым проявлением квиновской заботы всё дальше удаляется от нужного поворота…

[Juliya_Luthor]

13-3

Олли раздраженно откидывается на подушку: за восемь лет Лекс так и не привык спать вдвоем. По-прежнему так и норовит слинять по холодку. То в туалет, то домашку доделать, теперь вот рабочие проекты пошли. А Олли вынужден крутиться в противной холодной постели. Один. И гадать заснет/не заснет. Но самое противное, когда на грани сна порой выныривают из подсознания картинки, будто воспоминания из прежней жизни, где Лекс сам жмется к нему, льнет к любимому телу. Вот только в этих бредовых полуснах Оли почему-то брюнет.
К черту! И сны, и прически.
– И Луторов сейчас туда же пошлю, – бурчит он под нос. А затем уже громче: – Ты спать сегодня думаешь?
Буквально через пару секунд Лекс возникает в дверном проеме. Но ближе не подходит, боится, гаденыш, что Квин затащит его в постель силой.
– А ты что не спишь до сих пор? – белесые брови озабоченно хмурятся. – Может, тебе чаю? Ну, того с липой. Тебе вроде в прошлый раз понравилось.
– Мне понравилось, когда в прошлый раз мы в кои-то веки заснули вместе.
– Там пару страниц осталось. Ты же знаешь, как важен для нас этот проект…
– Вот пусть отец им и занимается. На пару с Брайаником.
– У них и без того дел хватает, – в луторовском голосе сплошное долготерпение, как ему еще не надоело, Ол вот, к примеру, уже устал его слушать.
– Так поручи проект Лейн. За что-то же мы платим твоей секретарше!
– Ло – замечательный секретарь. Но к этой информации у нее доступа нет, – Лекс все же решается подойти поближе. Гладит блондинистые вихры, будто мамаша дитя неразумное. – Потерпи, лапа, там немножко сталось. Я всё же велю Констану принести тебе чаю.
Как только Лекс скрывается в кабинете, Олли со всей дури лупит кулаком по подушке. У чертова Лутора одни бумажки на уме! Неудивительно, что отец не возражает против любовника сына: он же в Лексе родственную душу обрел. Оба на цифрах помешаны. Для обоих правление миром – это просто котировка их власти. Просто показатель, еще одна цифра. Они на мир смотрят сквозь биржевые сводки.
Вот с Олли всё не так. Он косится на композитный лук азиатских пеших лучников, обманчиво мирно висящий на стене. Вот это оружие для Ола, да. Вот это по нему. Когда жертва видна на кончике стрелы. Когда чувствуешь ее пульс. Когда ваши сердца бьются в унисон. И между двумя ударами сердца надо успеть спустить тетиву. Вот это охота. Вот это победа. Вот это трофеи!
А эти двое сражаются цифрами, бумажные черви. Всё-то им нужно рассчитать. Соразмерить. Учесть. Спланировать. А как же азарт погони? А где борьба? И ловля на живца.
Олли чувствует, как по телу пробегает сладкая дрожь. Как всегда при мысли об охоте. Сладкая горячая дрожжжжь. Сладострастная жгучая нега. Рука сама собою ныряет под одеяло. И замирает на члене поверх пижамных штанов. Он что, должен дрочить себе, как какой-то школьник-ботаник, в то время, как за стенкой мается дурью здоровый любовник? Да какой же он Квин после этого?!
Ол решительно спрыгивает с кровати. Теперь уже он замирает в дверном проеме: Лекс так соблазнительно склонился над столом, будто предчувствовал его приход. Ол предвкушающе облизывается. Ну так вот он я.
На грани сознания мелькает мысль, что отец будет недоволен, если он опять сорвет Лексу сроки. Мелькает и тут же посылается на хрен. На хрен Оливера, да. Лекс что-нибудь придумает со сроками, он у нас такой сообразительный мальчик. Так любит свои цифры.
Цифры, цифры, цифры… Оливер скоро сам рехнется с этими арифметиками. Вот сегодня, например, целый день крутилась в голове сегодняшняя дата. Одиннадцатое декабря. Почему-то казалось очень важным, что именно одиннадцатое. И именно декабря. И непременно сегодня. Может, он какой их с Лексом юбилей пропустил? А, пофиг. Олли с довольной усмешкой распутывает завязку пижамных брюк. Будем считать, что одиннадцатое декабря – это просто символ сегодняшних одиннадцати оргазмов.

А передовицу «Дэйли-Плэнет» 11 декабря 2001 года украшала фотография Квина-младшего в обнимку с Лутором-младшим под заголовком «Наследник мультимиллиардной компании Оливер Квин посетил ежегодный Бал тюльпанов со своим официальным бой-френдом Александром Лутором Третьим…»
И это было первое, что увидел Кларк Кент, выбравшись наконец-то из-под завалов амбара.

URL записи

[Juliya_Luthor]

14-1

07.03.2011 в 08:50

Пишет  dora_night_ru:

Работа на дом. Часть II. Глава 2.
Название: Работа на дом. Часть II. Глава 2.
Сиквел: «Да это ж сенсация, мать вашу!»
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Ол/Лекс и рядом взъерошенный Кларк бегает
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: AU, ангст, экшен, ТОЛЬКО ДЛЯ ЭТОЙ ГЛАВЫ – ROV
Warning: будет нецензурная лексика – впрочем, как всегда.

Warning2: Ребята! Когда я начинала фик, я была твердо уверена, что Лексу на момент истории к академии было лет 13 от силы (во всех моих фиках по детским Ол/Лекс ему примерно столько). И всё складывалось отлично. Но тут черт дернул меня залезть в хронологию сериала – и оказалось, что 16! Честно, я не рассчитывала, что он такой акселерат Сначала я честно поставила его канонический возраст, но он меня гнетет, ей-богу! Лекс слишком взрослый для моего замысла. В общем, раз уж у моего Ола серые глаза – то пусть им в академии будет: Лексу – 13, Олли – 14.

Саммари: самая сложная работа – работа над собой.


Люди треплются, будто перед смертью вся жизнь перед глазами проносится. Не знаю. Когда в Гайане братки изрешетили нам всю машину, и Ол орал мне на ухо сквозь пулеметный треск, что в гробу он видал такие переговоры – я прошлую жизнь не вспоминал, прикидывал только как бы мне выбраться половчее. И когда неподалеку от Сомали какие-то придурки, возомнившие себя пиратами XX века, пытались поцарапать нам корпус яхты, в голове кроме непечатной досады ничего не возникло.
Зато обрывки прошлой жизни мелькали перед глазами, когда на том злоебучем уроке физры у меня встало на Квина. Вот тогда-то жизнь и разделась на четкие «до» и «после». На всё, что папуля успел впихнуть в меня «до» – и на всё, что пихал в меня Оливер «после». И пусть я не помню какого цвета была на мне рубашка в Гайане или из чего сделана та кепка, под которой я парил голову в Сомали – зато запомнил на всю жизнь, что от спортзала от школьных ворот 442 шага. А на Оле в тот день была шелковая рубашка в мелкий серый рубчик. И кепка на мне была драповой, в ромбик. Всё это я уже никогда не забуду.
Как уже ничего не изменю.
Не то чтобы я хотел что-то менять… Это же невозможно, правда? А отец всегда учил меня, что желать невозможного – глупо, нерационально и признак тупости. Играй тем, что раздали – или выметайся из-за стола и не мешай играть другим. Тем, кто сильнее. Умнее. И лучше тебя. Тем – кто более Лутор. И я играю чем раздали. Вот только играть в покер картами таро… Ну ладно, будем считать, что это прикольно.
В принципе, мне повезло. Судьба раздала мне Квинов, отца и сына. Не в том смысле, что вы подумали: с папашей у нас тут чисто деловые отношения. То есть мы искренне мечтаем прибить друг друга, но слишком тесно завязаны, чтобы позволить себе эту роскошь. С Олом… С Олом отдельная песня. Можно сказать, серенада. Длиной во всю мою долбанную жизнь. По-моему, он надеется, что эта песня закончится маршем Мендельсона, но я-то знаю, что всё в этой жизни кончается пресловутым маршем Шопена. Но пока еще рано. Пока не все карты сброшены. Пока что играем. Они – со мною. Я – ими. И, в принципе, все довольны.

За восемь лет я так и не привык спать вдвоем. Уже и одеял два. И сплит-система новейшей модели «подмигивает» из угла. И релаксирующая музычка еле слышно наигрывает из динамиков, встроенных прямо в матрас. А я всё равно не могу спать с ним в одной кровати.
Просто дело ведь не в кровати. Не в температуре воздуха или рисунке обоев. Всё дело в нем.
Хм. Король школы. Король школы и я. Кто б мог подумать? Король школы, я и кровать. В которой я до сих пор не могу спать вместе с ним. И его это задевает, я ж вижу. Может, потому и не могу? Позлить охота? Хотя злить Олли – неблагодарное дело. Похуже, чем папашку. Потому что даже папа рядом с ним… просто папа.
Это было бы смешно, если б не было… Ну, дальше вы знаете. Нет, правда, это забавно: я ненавидел отца до встречи с Олли. Ведь в детстве все дети хотят, чтобы родители ими гордились: обвешивают холодильник карикатурными рисунками, мастерят из бумаги всякую хрень «типа зайчик», таскают в дом сорняки под видом букетов. А родители этим гордятся. Даже когда пропускают обед с потенциальным клиентом, потому что напоминалку закрыли уши криво намалеванного Микки-Мауса. Даже когда понимают, что зайчик сделан из перспективного контракта. Даже если клоп укусит их прямо за задницу. Они всё равно гордятся. И не требует за это ничего взамен.
У меня всё было наоборот: от меня всё время требовали, требовали, требовали… А наградой за мои усилия были лишь упреки. Недостаточно смело. Недостаточно сильно. Недостаточно… Лутор. И я ненавидел за это отца. За слишком высоко поднятую планку. За все коленки и локти, которые ободрал, пытаясь до этой планки допрыгнуть. За отсутствие друзей, которые прыжкам в высоту предпочитали футбол и плавание. А больше всего – за моё не по-детски мудрое, слишком рано повзрослевшее «я», с обреченным спокойствием твердившее мне, что до этой планки не допрыгнуть никогда.
Но чем больше я его ненавидел, тем больше мечтал, чтоб он мною гордился. Парадокс? Потемки души? Детская блажь? Да почем я знаю! Знаю только, что это было мне необходимо. Признание отца было мне нужно как воздух.
А потом появился Квин.
И я вдруг проникся к отцу благодарностью. Нет, правда, папочкины дрессировки мне весьма пригодились в общении с Олли. Всё познается в сравнении, и теперь папочка уже не кажется мне монстром.
Теперь монстром кажусь себе я.
Но продолжаю скалиться в лицо судьбе, с горькой усмешкой забросившей меня на ареал Квинов. А с ними ж кроме монстров не уживается никто. И я спускаю себя с тормозов. День за днем всё больше полагаюсь на внутреннего демона. А совести затыкаю рот всеми подручными средствами. Думаете, мне жаль? Мне пофиг.
Если в процессе достижения цели ты сталкиваешься с проблемой, решить которую не можешь – значит, надо сделать так, чтобы тот, кто может, решил эту проблему за тебя. Если я не могу – сможет мой внутренний демон. Не сможет он… Найдем другого исполнителя.
А слабым я больше не буду. Никогда. Я поклялся себе в этом, когда Олли рвал мою задницу. Когда он так легко, слишком легко, заломил мои руки – вот тогда-то до меня и дошло, как так выходит, что слабые всегда снизу. К черту философские экзистенции – просто они слабаки. И их все имеют: родители, друзья, любовники… да сама жизнь. Потому что у них слишком хрупкие запястья и тщедушные ручонки. Потому что вместо борьбы они ходили на уроки фортепиано. Потому что они дураки…
Но это еще можно исправить. Пока ты жив, всё можно исправить. Именно этим аргументом мне впервые удалось заткнуть свою совесть – обещанием всё исправить. Потом. Всё, всё – но потом. А пока… А пока мне нужно быть сильным.
Поэтому на следующий день после первого траха с Олли я записался на джиу-джитсу.

[Juliya_Luthor]

14-2

– А давайте выпьем за добрачные связи! – и Ол, отшвыривая бармена, тянется прямо к бутылке.
Я прикусываю губу, стараясь скрыть злорадную усмешку, и торопливо пробираюсь к «жениху». Ну а что вы хотели, ребята? Мальчику скучно. Ваш Бал тюльпанов – нудное зрелище, вы разве не знали? Терпеть эту вычурную помпезность и претенциозный снобизм можно только, если реально влюблен. Вот тогда любовь действительно не замечает всей фальши в улыбках матрон и убожества стадной толпы, прикрывающейся крикливой показушностью. Здесь даже статуи, и те ненастоящие, просто закрашенные люди, продавшиеся за деньги. Но актеры отмоются, а «высшее» общество – вряд ли. Всю эту суетливую ложь прощает только любовь. Но она же слепая, что вы хотите от калечной бедняжки?
А Олли… Он тоже типа влюблен. И как раз это я типа пытаюсь ему напомнить. Прижимаясь всем телом. Правой рукой скользя под пиджак – и в брюки. А левой стараясь как можно незаметней выцепить «Хенесси», чтобы вернуть бармену.
– Поехали домой, Олли. Ты обещал мне подарок, помнишь?
И, не вытаскивая руку с поясницы, средним пальцем лаская копчик и ниже, почти тащу его из зала.
Чертов Квин всегда напивается на подобных сборищах. Будто чувствует что-то, скотина! Что-то, что позволить ему чувствовать, я просто не имею права. Значит, сегодня ночью придется постараться. На что он там пялился с особым вниманием в каталоге секс-игрушек?
Перед выходом из зала нас перехватывает Джебидайя. Хватает Ола за плечо, окидывая холодным презрительным взглядом. Но мальчишка так и не подымает на папочку глаз, и до Джеба, видно, доходит, что он тут зря расточает праведный гнев. Вот тогда-то вместо гневного презрения и проступает боль. Мелькает на самом дне подслеповатых глаз, рвется наружу горькой складкой у губ – и решительно загоняется вглубь, на самое-самое дно, чтоб никто никогда не заметил, не заподозрил даже, что он способен на слабость. Что его собственный сын – не гордость и опора. А слабость. Олли делает тебя слабым, Джеб, уж мне ли не знать. Но это знание я храню глубоко, глубже, чем ты свою слабость. Этому тузу на карточном сукне еще не место. Поэтому когда Джебидайя переводит взгляд на меня, я делаю вид, что всё это время не отрывал глаз от его драгоценного сыночка. Я ничего не видел, папочка, не волнуйся. Раньше времени не волнуйся.
– Отвези его домой, Лекс. Пусть проспится. – И на какую-то долю секунды благодарно сжимает мне локоть.
Он благодарит. Меня. Ты перепил, Джеб? Или вправду устал? Иначе за что мне такая честь?
Мне – уродливой шлюхе.

Я не злопамятный, нет. Но что поделать, если человеческая память зла сама по себе? С мазохистской злобностью она помнит всё плохое, но слишком легко забывает хорошее. И моя память никогда не забудет первую встречу с Джебидайя Квином.
– Мой сын себе что, шлюх уже в цирке уродов подбирает?
На подоконнике я торчал отнюдь не от желания сигануть с последнего этажа. Просто в спальне было жарко, а здесь прохладно и тихо.
До возращения домой блудного папаши.
– Ты из какой атомной зоны сбежала, зверушка? У тебя зад-то хоть с той стороны?
Висящая на руке Джеба крашеная блондинка угодливо захихикала. Противно так. Последний раз я слышал такой смех у одной провинциальной бабенки в цирке. Нас водили туда всем классом. Я сел у прохода, так было удобней: лучше видно и можно свалить в любой момент. И тут подвалила эта баба. Не женщина, нет – противная баба. Сначала села на соседнее место, ели втиснула в кресло свои телеса. Повертелась, покрутилась, поохала. А потом стала присматриваться к номерам на передних креслах. Вот тут-то до нее и доперло, что я занял ее кресло, а она сидит на моем. «А какое у тебя место в билете, мальчик? Ты сел на мое». – «С вами поменяться?» – «Конечно». Знаете, тот факт, что взрослая женщина – типа чья-то мать – стремится добиться удобства за счет ребенка (я ж еще школьник как-никак) – это на самом деле фигня. Хотя лично я б на подобные мелочи распыляться не стал, отбирать у младенца конфетку. А вот не фигня было то, как она по телефону хвасталась потом подружке: «Тут один занял мое место… но я досмотрелась… Да, сижу у прохода!» Слушать это было так гадко. Весь ее вид вкупе с самодовольным тоном были такими противными, что я боялся, что меня стошнит прямо на ее пестрое безвкусное платье.
И вот теперь эта блондинка, приклеившаяся к Джебу. Ничтожная и жалкая. Способная побеждать только ребенка, и то, когда он сам ей это позволяет. И злорадствовать по этому поводу, только злорадствовать, потому что на какой-то серьезный триумф ее б уже не хватило.
По большому счету на нее и внимания-то обращать не стоило, так, недостойная шваль. Но от этого ее тупого хихиканья меня просто переклинило:
– У вашей спутницы зад вообще на роже.
Хихиканье смолкло. Раболепный мопс оказался слишком хорошо вышколенным, чтобы подавать голос без хозяйской команды. Поэтому она только крутанулась всем корпусом к хозяину, ожидая, что тот сейчас поставит меня на место, типа отомстит за ее поруганную честь. Вот только хозяин никакой чести за ней отродясь не признавал, так что в ответ на свою дерзкую реплику я получил лишь дребезжащий смех.
– Ты смотри! Оно разговаривает! Огрызается даже. Ух-ха-ха! Теперь я понял, чё сын в тебе нашел! Любим мы с ним норовистых! Га-га-га! Молодец, сынок, продолжает традиции рода! А ты того, не зарывайся. Целей будешь, хи-хи-хи!
И я схлопотал от Джеба августейший тычок под ребра. А потом Квин-старший демонстративно вытер ладонь о корсет своей прошмандовки.
Это было не больно, вот честное слово. Но это было обидно. Обидно до слез. Когда меня бил Олли, то лупил со всей дури – и это был признак уважения с его стороны. Удостаивая меня своей агрессии, он отмечал меня как равного себе. Как достойного противника. Олли мог сколько угодно дразниться обидными словами и строить мне пакости – но он не боялся замарать об меня свои руки. Да, он меня уважал.
А Джеб… Этот тычок и вытертая рука – вот тогда-то я впервые в жизни и узнал, что же такое унижение.

С тех пор прошло много лет. Нет, скорее не «много», а «достаточно». Достаточно, чтобы мы лучше узнали друг друга. Достаточно, чтобы мы нашли повод друг друга уважать. Достаточно, чтобы сработаться вместе. Достаточно, чтобы спокойно обмениваться подарками на праздники, не используя подарки как средство унижения. А Оливера – как средство борьбы.
За прошедшие годы прошло достаточно времени – чтобы я решил наконец как ему отомщу…

Это может показаться странным, но ощущения от первого траха с Квином я забыл быстрее, чем сошли синяки. Да, секс был жесткий. Да, могло бы быть лучше. Да… да много чего могло бы быть. После такого первого опыта я вообще мог бы стать типичным гетеро и пускать слюни на девочек. Да, наверное, мог бы. Если б этот секс не был жестким и было бы лучше. Симптом сумасшествия? Признак мазохизма? Да просто я Лутор.
Помните пресловутый постулат «упал с лошади – срочно заберись в седло снова»? Так это про нас, про Луторов. Первый секс с пацаном вышел неудачным? Срочно всё повтори, чтоб не дай тебе бог не осталось какой-нибудь фобии. И так повтори, и этак. Повторяй до тех пор, пока «седло» не срастется с задницей. Пока не поймешь, что снова «на коне».
И я повторил. Прямо с утра. Разбудил Олли в полшестого (дольше мои нервы не выдержали) и решительно заявил, что требую второго акта. Он посмотрел на меня, как на больного: типа, малыш, а попа не слипнется? От крови… Но я же Лутор. Лучше пусть кровью истеку, чем всю оставшуюся жизнь буду вздрагивать от мужских прикосновений.
Кто-то скажет: ну ладно, трахайся, чё там. Но зачем же второй раз на те же грабли? Нашел бы уже кого поопытней. Проблема в том, что я не знал где искать. В тринадцать лет не закажешь шлюху на дом. И в публичный дом не пойдешь. А среди моих знакомых Ол был единственным по «этой» части.
К тому же, тут был еще один момент, я бы сказал, архиважный момент. И дело даже не в том, что Ол эту кашу заварил – ему и расхлебывать. Просто я должен был отыграться. Так что на этот раз я его честно предупредил, что желаю познать оргазм. Жажду просто. И раз уж по состоянию здоровья у меня не получается быть снизу – ну так уж быть, ради общего дела я готов побыть сверху. И ты, Квин, еще будешь этим гордиться.
Квин гордиться не пожелал. Он вообще к своей заднице слишком трепетно относится. Так что вместо его задницы я получил его рот. Йоху, он сделал мне минет! Король школы мне отсосал! Я готов был вытатуировать это на собственной лысине.
И пусть ощущения от первого траха с Квином я забыл быстрее, чем сошли синяки, но тот первый минет, такой неловкий и комканный, я не забуду никогда. Потому что в тот момент я впервые понял, что такое по жизни быть «сверху». И задницы тут ни при чем. Просто я вдруг стал выше. Выше Квина. Пускай лишь до следующего траха. Но ведь после траха будет новый минет? Я позабочусь, чтоб был. А главное – я позабочусь, чтоб он сделал это сам, добровольно. Потому что в этом вся прелесть: когда прогибаешь дух, а не тело. Можно стукнуть по голове, связать, завезти на какой-нибудь заброшенный заводик и оттрахать до одурения. Но это будет лишь тело. А мне нужен был сам Квин. Вся его квиновская сущность. Прогнутая под меня. Этого требовала сущность Лутора во мне. И я собирался ей это дать. Даже если для этого мне придется дать Квину. Это же всего лишь тело, правда? Что есть тело – если на кону чья-то душа?
И млея после оргазма на широкой кровати, я смотрел, как Квин сплевывает в простыню мою сперму и ехидно обещал себе, что в следующий раз он у меня проглотит. А пока… Пока подсчитаем очки.

[Juliya_Luthor]

14-3

Счет сравнялся. Один-один в пользу секса. Олли «опустил» меня. А потом «опустил» сам себя. Ради меня. Добавьте сюда мой первый в жизни «настоящий» оргазм (то есть когда не сам себе) – и вы поймете почему мне начала нравиться эта игра. Кто кого. Олли нагнет меня в душе после физры? Или я поставлю его на колени прям в кабинете директора в ожидании мистера Йеми? Поставлю на колени во всех долбанных смыслах.
Это захватывающая игра. Всепоглощающая. Уж сколько лет прошло, а мы всё не наиграемся никак. Раз за разом подымая планку, каждый из нас – осознанно или нет – пытается подмять под себя партнера. И меня это дико заводит, чувствую, что и Олли тоже. Заводит так, что порою дрейфуя в посткоитальной дреме я даже позволяю себе помечтать… что может быть… всего лишь может быть… просто ну вдруг…
Вдруг это всё же любовь?

Иногда мне хочется сказать: «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо». Но нет. Я скорее человекоподобный Лутор, а им-то как раз чуждо большинство человеческого.
Кроме любви. А вот любви я хотел. Про признание отца еще помните? Так это из той же оперы. Те же яйца, только в профиль. Я с детства мечтал о любви. А еще больше хотел любить сам. Может, потому что в чужой любви был всегда неуверен? Нет, ну правда, как тут проверишь любят ли тебя по-настоящему или просто придуриваются, потому что от тебя что-то надо? И как убедиться, что любят именно так, как тебе говорят? Ну там сильно, преданно, беззаветно… А ведь я с детства был недоверчивый, и убедить меня не так уж и просто.
Со своей любовью как-то проще: тут уже можно сесть и подумать, проанализировать всё, разложить по полочкам. А своими внутренними полочками я очень дорожил. Часто раскладывал по ним наболевшее.
С любовью было сложнее. Иногда мне казалось, что я на нее не способен. Просто калека какой-то. Душевный. Все люди как люди, один я такой… Лутор. Способный на всё. Неспособный на главное. И пусть твердят, что любовь – это слабость. А я и хотел быть слабым. Потому что именно в слабостях черпается сила. Потому что самая большая сила – манипуляция собственными слабостями. Потому что…
Потому что в глубине души я, наверное, всё-таки человек. Не сын Лутора. Не любовник Квина. Не чей-то деловой партнер. А просто человек. Который временами, пусть редко, но всё же такое бывает, – устает от собственной силы. И хочет быть… да нет, не слабым… просто сильным по-другому. По-человечески что ли…
В такие моменты я часто пытался сесть и подумать, проанализировать, разложить по полочкам – свои чувства к Олли. Это правда любовь? Ну, моя, луторовская… всё, на что я способен… Ведь как бы я про себя не гаркал на Квина – я был к нему привязан. Потому что больше никому не удавалось вызвать во мне такую бурю эмоций. Никому не удавалось так долго поддерживать мой к нему интерес. Никому не удавалось подобраться ко мне так близко.
Мы не были с ним двумя половинками души. Скорее душами родственными. Что-то было в нас общее. Где-то там, на краю вселенной, бродили наши половинки. И подсознательно мы это знали – что не рождены друг для друга. Но половинки были далеко, а мы были рядом. Достаточно близко, чтобы вступила в силу теория броуновского движения. Притяжение и отталкивание. Любовь и ненависть. Неиссякаемый интерес – который периодически напоминает занозу: и забыть про нее не получается, и вытащить не удается.
Но бросить Квина – всё равно что признать поражение. Не могу этого объяснить, не знаю чего хочу всем этим добиться, но просто бросит его – это всё равно что сдаться… А это уже признак слабости, да? А я не могу позволить себе еще одной слабости. Еще одной слабости – из-за Квина.
К тому же Ол делает меня сильным. Заставляет держать себя в тонусе. С ним иначе просто нельзя – сожрет. Или нет, скорее пристрелит из своего долбанутого лука. Лучник херов. Никогда не знаешь чего от него ждать в следующий момент. Олли дикий и непредсказуемый. И именно своей непредсказуемостью дико опасен. С ним волей-неволей приходится быть сильным. Порой мне это даже нравится. Порою – дико заводит. А порой – просто хочется выть. Как, верно, выли древние волки, когда на них выходили охотиться первые лучники. И волкам хошь не хошь приходилось быть быстрее, изворотливее и хитрее охотников. Искусственный отбор, где выживает сильнейший. Где выживают такие, как Луторы. Побеждая таких, как Квины.
И всё же порою душа требовала ласки. Даже волкам нужна ласка. Даже охотники устают от погони. Даже мы с Олли бывали ласковы друг с другом. В такие дни Ол предпочитал трахаться в кровати. Хотя нет, трахом я назвал это зря. В такие моменты Ол бывал нежно медлительным. Спокойным, но таким обманчиво спокойным, ведь ласковые неторопливые поцелуи в любой момент могли сменить острые укусы… Но чаще всё-таки не сменяли. Наверно, ему тоже не хватало ласки.
Поэтому единственная грубость, которую он позволял себе в такие моменты – грубо хватать меня за запястья. Мои запястья вообще были его фетишем: приятели шутили, что даже в церковь Олли потащит меня за руку. Верней, за запястье. На большинстве случайных, непозиционных, фотографий, мы изображены именно так: Король школы, я и мое запястье.
И хоть мои запястья уже не были хрупкими и тщедушными, но мне тоже не хватало ласки – и я делал вид, что он сильнее меня. Я вообще часто делал вид, что он сильнее меня. Потому что еще было не время… еще не время ему знать… еще не время… Просто расслабься, Лекс. Даже Луторы расслабляются. Расслабься и поверь, что это любовь. Потому что если не можешь иметь, что хочешь – остается хотеть, что имеешь.
Выжидая удобного момента, чтобы это исправить.

– А-а-а… А-а-ах ты ж черт! Чтоб тебя, Лутор!
– Перестать?
– Двигайся, сволочь! Я тебе перестану! Я тебе так перестану! Неделю ходить не смо… о-о-о! Ох, вот так, да!
Я сжимаюсь сильнее – и Олли захлебывается собственным криком.
– Быстрее, – умоляюще стонет он.
А фиг тебе, мне больше нравится так. Медленно и неторопливо. Прочувствованно. Вот так, да. И чуток сменим угол проникновения… Теперь поглубже.
– Быстрее, сука!
Его пальцы впиваются в мои бедра с такой силой, что приходится закусить губу, чтоб сдержать стон.
– Хочу быстрей, – он тянет меня вниз, пытаясь насадить на себя. А хрен тебе! Зря я что ли по спортзалам восемь лет бегал? – Хочу быстрее! – он почти рыдает.
– А я хочу тот контракт.
– Отец… Ой-ё! Отец не даст…
Я угрожающе замираю.
– Лучше б ты волновался, что я могу не дать. Встать сейчас, повернуться и выйти.
– Ссссука!
– Само собой, – я всё же дергаю бедрами. По Оливеру будто разряд тока пропускают, так его передергивает. – Ты ж сам с таким связался. Что ж теперь на судьбу-то пенять?
– Ле-е-екс…
Еще одно скольжение. Мучительно медленное, плавное.
– Я очень хочу этот контракт, Олли. Неужели ты меня не порадуешь? Этакой малостью?
– Хрен с тобой! Давай уже! Ну же!
И я наконец-то прекращаю сдерживать себя.
Трах напоминает дикую скачку. Или даже случку – двух диких животных. Мы рычим, царапаемся и стонем почти в унисон. Я довольно урчу, чувствуя как его член трется о стенки моего ануса. Изгибаюсь змеей, стараясь получше потереться о головку простатой. Стол под нами ходит ходуном. Оливер срывается на мат. А я наоборот – на молитвы: чтоб на этот раз в приемной моего кабинета не ждали какие-нибудь важные партнеры из Саудовской Аравии. Не хочется выбивать еще один контракт силой, если можно просто уговорить.
Вот как Оливера сейчас.

[Juliya_Luthor]

14-4

– Держи свой отчет, приятель. Понятия не имею, как ты выбил этот контракт из старины Джеба. Точней, я догадываюсь кто его выбил и как ты на этого «кого-то» надавил… Но знать этого просто не желаю. Просто тихо радуюсь за тебя и свой отдел. Потому что это дельце… Ух, Лекс! Это же просто «ух» какое-то!
Тимми Мозес небрежно кидает мне папку на стол. Продолжая жевать бутерброд. Уверен, половина листов в жирных пятнах. Ненавижу подобную небрежность. Но в данном случае вынужден с нею мириться, потому что Тимми действительно приятель. А приятелей у меня мало. Приятелей, которым я могу довериться по работе – всего двое. Поэтому я просто молча подхватываю выскользнувшие из папки листы, не позволяя им разлететься по полу, и выдавливаю благодарную улыбку.
– Спасибо. Кажется, ты собирался домой пораньше?
– Ага, Буцефал потянул лапку. Хочу свозить его к ветеринару.
– Что ж сразу не отвез?
– Я сразу отвез. Но ты ж знаешь: здоровьем рисковать нельзя. Я решил, что стоит проконсультироваться у нескольких специалистов.
Я согласно киваю с озабоченным видом, как, наверно, кивал бы, если б у Олли вздумал заболеть любимый дядюшка. Но Буцефал не дядюшка, тут всё намного серьезней.
Буцефал – это кот. Огромный жирный котяра. А Тимми – кошатник. Заядлый кошатник. И с этим мне тоже приходится мириться.
Мы познакомились в университете, где вместе учились на биофаке. В принципе, Мозес – гениальный биолог, и если б не любовь к кошкам, из него вышел бы отличный ученый. Но сочетать в себе сразу две страсти – к кошкам и к науке – у него не получается. Поэтому вместо личной лаборатории, разрабатывающей что-нибудь достойное Нобелевской премии – Тимми лишь возглавляет отдел «Квин Индастриз». Один очень любопытный отдел. Маленький такой винтик огромной такой системы. Но винтик ключевой. Потому-то я и поставил на эту должность приятеля. Своего приятеля – а не приятеля Квинов.
Тимми продолжает трещать что-то про свою черно-белую заразу, а я вспоминаю другого его питомца. Совсем другого…
Мы с Мозесом сблизились на последнем курсе, выбрали похожие темы для курсовых и решили немного подискутировать в баре после учебы. Додискутировались до того, что он предложил мне котенка от своей только что окотившейся кошечки Пэм. На Пэм он тогда тоже был помешан, хотя и меньше, чем сейчас на Буцефале. Чтоб охарактеризовать степень этого помешательства, достаточно будет сказать, что первые полчаса я был твердо уверен, что Пэм – его жена, и очень удивился, когда он предложил мне подарить их общего с Пэм ребенка.
Потом мы всё же разобрались что к чему. От котенка я вежливо отказался, сославшись на аллергию Оливера (понятия не имею есть ли у него вообще аллергии на что-то, кроме работы, но этот аргумент сработал), и мы распрощались.
А через пару дней в общаге Тимми случился пожар, и Пэм со всем выводком сгорела дотла. И Тимми будто сгорел вместе с нею, посерел весь, выдохся, как газировка, оставленная на солнце. Помню, как прибежал узнать как он. А Тимми глянул… так, будто я виноват. Виноват, что тогда отказался от его котенка. Согласись я – и у него осталась бы хоть какая-то память о своей драгоценной лапуле. Но я отказался. И всё сгорело дотла. А Тимми переехал к родственникам.
Через год мне понадобился человек на должность начальника отдела. Свой человек. И я вспомнил о мистере Тиме Мозесе. Точней, о старом приятеле Тимми, которому мог бы доверить… хоть что-то.
Частный детектив. Подстроенная встреча. Еще один бар. И со времени прошедшего «А помнишь, как Мэри Стаут вытошнило прямо на Кирка Хэйди?» мы постепенно перешли на время теперешнее «А кем работаешь, старина?». Но в ответ на предложение работы, выгодное предложение, очень выгодное, услышал лишь:
– Да мне из пригорода добираться будет неудобно.
– Так мы тебе в центре квартирку подберем.
– Нет. Прости, Лекс, но… Знаешь, не могу я… Да и Ральф… Тяжело ему будет на новом месте и вообще… Его ж выгуливать надо, а у тебя там график ненормированный.
Выгуливать? С каких это пор питомцев Тима надо выгуливать? Оказалось, что уже год.
После пожара Тим переехал к сестре. Типичной добропорядочной американке. Которая живет в пригороде, в милом домике с белым заборчиком, с мужем, двумя детьми – и собакой. Собака – это обязательнейший атрибут добропорядочной американской семьи, вы разве не замечали? И нашему кошатнику пришлось уживаться с собакой.
Поначалу это было нелегко: как все кошатники Тим относился к представителям собачьего вида весьма и весьма настороженно. Если ваши пропахшие кошачьей шерстью брюки хоть раз в жизни трепала уличная псина, то вы поймете почему. Но Ральфи вел себя смирно, причин для жалоб у Тима не было и ему пришлось смириться с подобным соседством. Жалел он только, что нельзя завести котеночка, с таким бы уже не смирилась собака – и Тиму приходилось терпеть.
Ну ничего, думал он, вот закончу университет, подыщу себе работу, сниму квартирку, и будет у меня котеночек. Черно-беленький. С зелеными глазками. Маленький, пушистенький, во какой!
А потом шурину дали повышение. И семья сестры перебралась в Массачусетс. А собаку оставили. Ну, пока не обживутся. Обжились: детей удалось пристроить в закрытую, но жутко элитную школу, сестра вдруг нежданно-негаданно подыскала себе работу – и Ральфи оказался не у дел. Гулять с ним некому, играть тем более. Да и вообще, с отъездом детей, на новом месте в квартире компании, при новой работе – собака вдруг стала не нужна.
И пес остался с Тимми. Думаете, приятель стал любить пса больше? Или меньше любить кошек? Да ни фига! Просто любовь к кошкам изначально предполагает любовь к животным вообще. И чувство ответственности за них. Огромное чувство ответственности. Поэтому после универа приятель остался жить на окраине, чтобы было где выгуливать пса. Потому что тот от него зависит. А ведь пес – это тоже питомец. И нуждается в человеке даже больше, чем кошка. Вот приятель и терпел. Выгуливал и терпел.
А я терпеть не стал.
Через пару дней после нашей встречи Тимми позвонил из ветеринарки и сказал, что принимает предложение: собака умерла ночью во сне и больше его в доме сестры ничего не держит. Я принял его в компанию с распростертыми объятиями и даже помог с квартирой, как и обещал. А на новоселье подарил котенка. Черно-белого. С зелеными глазами. Как извинение за Пэм.
Ну, и за Ральфи тоже – за то, что в лабораториях «Квин Индастриз» такие хорошие яды.

Тим выскакивает из моего кабинета рысью, торопится свозить малыша Бу к врачу. А я остаюсь наедине со своими мыслями.
Знаете, иногда мне кажется, что мое отношение к Олли смахивает на отношение Тима к Ральфи. Не то чтобы нелюбовь – просто любовь не та. Вот он и смотрят на тебя, как на бога, и любую прихоть твою готов исполнить, и с виду полная гармония – а всё не то.
Ну не любим мы с Тимом собак, ну что тут поделать?

Я этого проекта всю свою жизнь ждал. Всю свою жизнь с Оливером. Может, и не знал, что именно этого – но ждал, как жена моряка из плаванья не ждет. И вот теперь… когда бумаги в моих руках… когда я почти вижу это всё… почти осознал все масштабы квиновской аферы…
Эта белобрысая скотина никак не желает угомониться!
– Ты спать сегодня думаешь?
Я почти ненавижу его сейчас. Те периоды, когда я думал о нем с нежностью, когда мне так хотелось его ласк, и самому быть ласковым с ним – всё это кажется мне сейчас хроникой параллельной вселенной. Всё то хорошее и доброе, что мы успели нажить за восемь лет, разбивается сейчас о тенор его голоса.
И срочно прикрывается лицемерием.
– А ты что не спишь до сих пор? – немного заботы в голосе. Чуть-чуть, чтоб не слишком переборщить: это же просто бессонница и блажь, не при смерти ж он. А жаль. – Может, тебе чаю? Ну, того с липой. Тебе вроде в прошлый раз понравилось.
Да, Олли, выпей чаю. Того, со снотворным. Которым я поил тебя в прошлый раз. Выпей, зараза – и я наконец-то займусь проектом.
– Мне понравилось, когда в прошлый раз мы в кои-то веки заснули вместе.
– Там пару страниц осталось. Ты же знаешь, как важен для нас этот проект…
– Вот пусть отец им и занимается. На пару с Брайаником.
– У них и без того дел хватает.
Не для того я выдирал это дело зубами, чтобы теперь вернуть за так Джебу и сучьему Брайанику, свалившемуся на мою голову непонятно откуда.
– Так поручи проект Лейн. За что-то же мы платим твоей секретарше!
– Ло – замечательный секретарь. Но к этой информации у нее доступа нет. – Как у меня нет времени нянчиться с тобою. – Потерпи, лапа, там немножко осталось. Я всё же велю Констану принести тебе чаю.
Оливер до крови прикусывает нижнюю губу. И на долю секунды мне даже становится стыдно, чесслово. По большому счету, как любовник Олли не заслужил все эти выкрутасы. Как человек, как Квин, как лучник – это другой вопрос. Но как любовник… Что ж ты творишь, Лутор? Зачем вам обоим роешь яму?
Я стискиваю зубы и обещаю себе всё исправить. В триллионный раз обещаю. Всё, всё – но потом.
А пока меня ждет большая коричневая папка. С надписью «Смолвилль» на корешке.

URL записи

[Juliya_Luthor]

О муках творчества и девечьей памяти...

07.04.2011 в 20:43

Пишет  dora_night_ru:

О муках творчества и девечьей памяти...
Чувствую себя дура дурой. Полдня писала третью главу «Работы...», тихо радуясь, что процесс таки идет. А под конец рабочего дня меня осенило: чё ж я творю-то, мамочки?! Какого фига я осень описываю, у меня ж там 11 декабря на календаре! Теперь сижу, костерю себя про себя всякими нехорошими словами и переписываю по-новой

URL записи

[Juliya_Luthor]

15-1

23.04.2011 в 19:15

Пишет  dora_night_ru:

Работа на дом. Часть II. Глава 3.
Название: Работа на дом. Часть II. Глава 3.
Сиквел: «Да это ж сенсация, мать вашу!»
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Ол/Лекс и рядом взъерошенный Кларк бегает
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: AU, ангст, экшен
Warning: будет нецензурная лексика – впрочем, как всегда.

Саммари: Если ты способен на жестокость, значит, способен и работать. Сальвадор Дали.


Денег не бывает много или мало – бывает достаточно или недостаточно. И чем меньше тебе не хватает, тем больше тебя корежит. Тем тебе… обидней, что ли…
Джонатану Кенту денег не хватало катастрофически. Причем как-то по жизни. Не хватало на колледж. Не хватало на новый трактор. Жене на новое пальто. Себе – на сигареты (вот так и пришлось курить бросить). Не хватало порой самой малости – но не хватало всегда.
А самое обидное в ситуации, когда прижимает с деньгами – не то, что ты их больше не тратишь. О нет, расходы идут всё равно: на хлеб и воду, на чертовы налоги… Да на прокладке жене, чтоб вас раз эдак! Ты тратишь деньги всё равно.
Но ты уже не получаешь от этого никакого удовольствия.
А это самое хреновое – когда покупки не в кайф. Ведь можно радоваться даже брелоку, даже тем же прокладкам… ну, если о бабах говорить, конечно! Можно радоваться да просто самому процессу, когда неторопливо идешь меж рядами, любуешься яркими упаковками, когда можно бесплатно полапать и помечтать «вот со следующего урожая…» И жизнь как-то сразу наполняется смыслом. Какая-то цель появляется. Пусть маленькая, ерундовая, с пароварку размером – но всё же! И выбирая между хлопьями за 2,75 и за 2,73 – радоваться самой возможности выбора.
Но когда тебя прижимает – получается, что деньги начинаешь платить за собственную депрессию. И, идя меж рядами, тупо смотришь в пол. Потому что вместо мечты о пароварке в голове только мысль «а чего расстраиваться лишний раз». И никакого выбора нет – только ценники. И подтертые цифры всё решают за тебя: берешь то, что дешевле. Пусть даже на пару центов.
А потом трясешься в промерзлой машине со сломанной печкой, торопясь поскорее домой. И не знаешь как жене-то в глаза смотреть, выкладывая перед нею эти, с позволения сказать, покупки. Она не упрекнет, нет. Ну, это же Марта. Добрая нежная Марта. Всё понимающая Марта. Всегда всё понимающая Марта. Но ее грустная улыбка убийственней любых скандальных упреков.
Джонатан осторожно паркует пикап и пару минут просто стоит на морозе. Закурить бы сейчас! Успокоить нервишки… Но он же бросил. Для здоровья вредно, ага. И для кошелечка накладно. Так что он уже лет пятнадцать не курит. Но при воспоминании о сигарете рот до сих пор наполняется горькой слюною.
Джонатан в сердцах сплевывает, очень жалея, что не может себе позволить вот также плюнуть на проблемы. И гори оно всё!..
Хотя и так ведь горит – от летней жары. А потом вымерзает от зимних морозов. Или, может, от Джонатановой несостоятельности. Может, и впрямь хреновый из него хозяин, как папка и говаривал? Впрочем, если верить всему, что папка говаривал, то в пещерах у них инопланетяне живут, а из каждых десяти жителей городка как минимум восьмеро – пидоры. И это притом, что женщин у них тут раза в полтора больше мужиков.
Джонатан затирает плевок и начинает разгружать пикап. Первый пакет, второй. Невольно вспоминается рекламный плакат по дороге в город: «Ломбард "Благость": Позволь себе больше!» – и мужик какой-то небритый с продуктовыми пакетами лыбится дебильной улыбкой. А понимать это, видимо, надо так: заложи бабушкино фамильное кольцо – купи буханку хлеба.
Кент хмуро потирает поясницу. На хлеб им пока еще хватает. Но что-то закладывать придется всё равно. Чтоб как-то пережить эту зиму. Чтоб по весне опять засеять поле. И опять мечтать, что «вот со следующего урожая…»
Вот только мечты осточертели Джонатану Кенту. Осточертел ломбард. И банковский офис. Даже это поле… Джонатан невольно оглядывается на растворяющийся в сумерках лапоть земли, слегка припорошенный снегом.
И видит, как по этому полю мчится сейчас к кентовской ферме какой-то чернявый мальчишка.

В принципе, не так уж и много мест на земле, где решаются этой земли судьбы. Не показно, под вспышки телекамер, с дешевыми улыбками на дорогих пластических лицах – а тихо и мирно. Тишину любят не только деньги, но и власть, которую эти деньги порождают. И от этой сумрачной тишины веет необратимостью.
Истинные хозяева жизни не любят кичиться своими достижениями. Но очень любят места своего обитания. Те самые места, где вершатся судьбы мира. Где пуленепробиваемые лифты возносят на небеса. И если вам когда-нибудь посчастливиться проехаться на таком, то первое, что вы увидите при выходе, скорей всего, будет яркая брюнеточка в дорогущих очках с тонкой золотой оправой. И именная табличка на ее столике тоже тонкая и золотая. А буквы на табличке – четкие и черные:
«Лоис Лейн, личный секретарь вице-президента Квин-Индастриз».

Лекс всегда покупает кофе по дороге на работу. Потому что Лоис кофе готовить ну совсем не умеет. А еще имеет жуткую моду на всех отчетах (даже с грифом «Только для высшего руководства») писать свои саркастические комментарии (и Лексу порой бывает крайне сложно объяснить их происхождение Джебу).
И с техникой мисс Лейн совсем не дружит. Точней не со всей, только с их принтером: у них за год их восемь штук сменилось, не один дольше месяца не проработал. Видно, плохо Лоис разбирается в работе распечатывающих устройств. Или наоборот – слишком хорошо: служба сервиса так и не сумела найти причину неполадок. Но факт остается фактом: в офисе Лекса нет ни кофемолки, ни принтера. Потому что Лоис Лейн не любит готовить кофе и слишком любит копировальный цех.
И если причина нелюбви к кофе для Лекса до сих пор тайна, покрытая мраком чернее арабики, то с цехом ему всё предельно ясно: «Квин-Индастриз» – одна большая канализация, а копировальный цех – сливная решетка. В этой холодной мрачной комнатке с горячим металлическим запашком пусть всего лишь на миг, но всё же задерживается большинство тайн компании, прежде чем кануть в лету навсегда. И порой этого мига достаточно для цепких глаз. Усиленных дорогущими очками с тонкой золотой оправой.
Лоис Лейн живет этим мигом. Потому что Лоис Лейн не может жить без тайн. Лекс давно это понял. Пытливый взгляд, стремительная походка и вечно чуть сморщенный носик, будто его хозяйка всё время принюхивается. Выискивает. Высматривает. Выпытывает.
Лоис умеет подмечать самые казалось бы незначительные детали. И порою ее комментарии на отчетах ценнее самих отчетов. Потому что Лоис не только умеет подмечать, но еще и делает выводы. Ее маленькая кудрявенькая головка анализирует быстрее любых компьютеров, а интуиции позавидует самая удачливая кошка.
Она и напоминает Лексу кошку. Или даже шарж на кошку: желтовато-зеленые глазища, острые коготочки (которые она обожает демонстративно подпиливать на работе и, желательно, в присутствии Лексовых подчиненных) и гибкое тельце, плавно перетекающее в пышный задик (что поделать, сидячая работа дает о себе знать). Впрочем, пухленький «нижний бюст» отнюдь не портит мисс Лейн. У Лекса, например, есть все основания подозревать, что старина Джеб совсем не прочь закрутить с его секретаршей. И мешают ему отнюдь не моральные принципы или боязнь отказа, а звериное нутро, настойчиво шипящее: «Опассссная осссссобь». Маленькая хрупкая мисс Лейн слишком наблюдательна, да еще и умна – поэтому для таких как Джеб опасней любой Супердевы.
Лекс прижимает чашку подостывшего кофе сгибом локтя, одной рукой держит портфель, другой – кидает Лоис на стол толстую папку.
– Смотай к Тимми, пусть сделают сводки на основе вот этих данных. Результаты пускай скинет мне на ай-фон.
– Се-е-ей-ча-а-ас, – в сторону папки Лоис даже не смотрит, всё ее внимание сосредоточено на экране ноута. Рабочего ноута, к слову сказать. Вот только Лекс очень сомневается, что с таким усердием Ло способна строчить отчеты.

[Juliya_Luthor]

15-2

Ну, конечно, Bejeweled 2 Deluxe! Лекс точно знает: эту игрушку создал дьявол – потому что он и сам отрывается от нее с большим трудом. Но отрывается ведь! А Лоис что мешает?
– Ло, отнеси материалы, а потом играй себе дальше. Меня не будет как минимум месяц, у тебя к моему возвращению уже глаза светиться начнут.
– Чуть-чуть… Ну еще немножко! Я почти закончила!
Лекс снова заглядывает секретарше через плечо.
– Хм. Может, я и не прав, но, по-моему, это режим «Бесконечный».
– Ну да.
– Лоис, скажи, а название режима тебе не о чем не говорит?
– Но я почти прошла!
– Ло, он бесконечный.
– Да мне только вот эта «впадинка» осталась! А потом…
– А потом всё будет сначала, только «впадинка» при прохождении будет закрашиваться другим цветом.
– Я выиграю, вот увидишь! Я его таки пройду!
– Не в этой жизни.
– Блядь, Лутор, а отнеси ты сам эту папку! Дай мне в игру доиграть!
Теперь на стол медленно опускается и портфель со стаканчиком. Медленно так опускается. Неторопливо. В мертвой тишине. Потому что даже «мышка» в руке Лоис испуганно замерла.
Секунда. Вторая. Лутор молчит. Тишина давит на нервы. Лоис даже взгляд поднять не решается. И дышит через раз. Ощущение такое – будто в страшный сон попал. Потому что только во сне бывает так страшно без явной причины. Когда оказываешься в какой-нибудь комнате… или в парке… или вот в поле (Лоис почему-то очень боится именно поля)… И ничего такого… ну откровенно жуткого в этих местах вроде и нету…
Но от ужаса хочется удавиться.
Сейчас Лоис тоже хочется удавиться. И она даже самой себе не может объяснить почему. У нее с Лексом бывает такое – когда он вдруг замолкает и просто смотрит. Молча. В упор. И, кажется, даже не мигая.
И вдруг становится жутко.
Он ни разу не поднял на нее руку. И Лоис даже не знает случая, чтоб он поднимал руку на кого-то другого. Вон у Джеба секретарши почитай каждые полгода «с лестницы падают», девчонки с копировального уже задолбались их страховочную документацию ксерить. А Лекс… О нем даже девчонки из копировального ничего дурного сказать не могут. Вежливый. Улыбается. Заскоки вот ее терпит. На кофе тратится. С ним даже бывает весело. Если выпьет. Или устанет. До фиолетовых кругов под глазами. И так, что даже лысина побледнеет… В такие минуты на луторовскую маску уже, видимо, сил не остается.
И за луторовской маской проступает маска грустного клоуна.
В такие минуты Лоис в него почти влюблена. То есть это она себя уверяет, что только «почти», а на деле…
А на деле – если у Лутора и есть повод для грусти, то не твое это собачье дело, Лоис. Твое дело – папки носить и на звонки отвечать. И знать свое место. А стоит тебе чуток забыться… ляпнуть чего не в тему… или с советами полезть… или послать куда подальше…
И твой душевный порыв тут же разбивается о ледяное молчание. И душится на корню.
И Лоис порою кажется, что это страшнее побоев мистера Квина. Потому что Квин-старший ломает лишь тело, а Лекс своим молчанием вымораживает саму душу. Казалось бы, подумаешь: мочит! Ну, помолчит. И перестанет. Но это как в детстве, когда тебя ставили в угол. Просто ставили в угол. Обычный угол твоей собственной детской. Но уже через пару минут ты начинал ныть и просить у мамы прощения.
– Простите, мистер Лутор. Я сейчас же отнесу папку мистеру Мозесу.
– Да, Лоис, пожалуйста. И на обратной пути захвати мне пончик из кафетерия. С клубничным джемом.
Лоис медленно подымается и на деревянных ногах шаркает к выходу. В такие минуты она ненавидит Лутора. За вот эту его болезненную гордость, заставляющую его «бить» противника даже за самую мелкую обиду. Даже за повод обиды. За гордость, из-за которой он никогда не может обратить в безобидную шутку чужую оплошность. За гордость, из-за которой она никогда не смогла бы работать с ним…
Если б не то роковое «почти».
Но к тому времени, как перед ней плавно открываются дверцы лифта, Лоис уже находит в себе силы для злорадной улыбки:
– Ах да, мистер Лутор… Простите, совсем из головы вылетело! Вас же мистер Квин просил зайти. Как только появитесь, сказал он, – Лейн сладко тянет губы. И пытается убедить себя, что болезненная гримаса шефа доставляет ей злорадное удовольствие. С убеждением выходит не очень. Наверно, поэтому она всё же решается добавить: – Ему утром прислали курьерской доставкой посылку из «Экслютона». Не знаю, что за эксклюзивную дрянь он заказал для тебя на этот раз, но обошлась она ему в 200 штук наших родных американских баксиков…

Сидя напротив матери в нагретой от духовки кухне Кларк с каким-то удивлением даже начинает понимать, что семья – главное в его жизни. Была. Есть. И, наверное, будет. Какая бы она не была, в какой бы не жила вселенной…
Какие бы Лексы не ждали его в Метрополисе.
И это немножко пугает. Выражение «маменькин сынок» во все времена во всех школах мира считалось обидной дразнилкой. Но здесь и сейчас… в тусклом свете старенькой лампочки… уминая второй кусок тыквенного пирога… Это казалось правильным. Семья – главное в его жизни. Потому и мчался он сюда из последних сил, надрывая сухожилия и сбивая дыхание. Мчался зализывать раны. Искать силы – чтобы найти ответы.
И пусть мать не знает как его зовут. Пусть отец сдержанно хмурится в сторонке. Пусть даже Лекс сейчас… не просто не с ним – с кем-то еще. Но здесь и сейчас это… не так важно, как было еще этим утром. А мятущееся чувство вины перед Лексом можно заткнуть куском пирога.
Да и к чему оно, это чувство вины? Перед кем? Этот Лекс… из этой вселенной… обнимающий Оливера Квина на глазах всей столичной элиты… Разве это его Лекс? Он знает о нем еще меньше, чем Марта. И Кларк, Кларк тоже знает об этом Лексе меньше… чем должен.
Поэтому пока можно просто погреться у духовки. Съесть пирога. И даже не думать. Не строить планов. Не пытаться понять. Ничего не объяснять. Самому себе в первую очередь. Папе можно сказать, что он заблудился. Маме честно признаться, что больше никто и нигде его не ждет. А Лексу… А Лексу мысленно пообещать, что спасение уже в пути. Просто перекусить остановилось. Но спасение будет, обязательно будет.
Даже если оно тебе, Лекс, и ненужно.
Но оно нужно тебе, болван. Он нужен тебе. Потому что нельзя любить только семью. Нельзя всю жизнь прожить под маменькиной юбкой. Пора уже выглянуть из-под оборки. И вместо мамкиной сиськи поинтересоваться другими сосками. Так что давай доедай, водичкой вон запей и выбирайся из-под родительского крылышка.
Легко тебе говорить. А куда выбираться-то? Что здесь вообще происходит? Где та точка, с которой всё пошло не так? И почему оно пошло?
А почему бы тебе просто не послать всё это, а? Все свои рассуждения, ага. Подальше. И просто сделать…
Очередную глупость. Нет уж. Спасибо, родной мой внутренний голос. А потом выслушивать от Лекса, что он опять сделал не подумав. Фигушки! Кларк уже наслушался. На этот раз он сначала подумает…
А потом опять опоздает. Ну, как всегда…

[Juliya_Luthor]

15-3

Кларк всё-таки остается ночевать на ферме. Марта стелет ему в угловой комнатушке. Смущенно улыбается, пытаясь незаметно завернуть потертый краешек простыни под матрас. Вот только щели в окнах, увы, не завернешь: в комнате жуткий сквозняк. И лампочка в абажуре опасно мигает, вот-вот почиет в бозе.
Но Кларку уютно тут. В этой сырой пыльной комнатке. И хоть кровать ему мала, а на простыне потертостей больше, чем рисованных незабудок – он спит без задних ног, как не спал уже давно. Как не спал, наверно, с тех пор, как осознал свою «ненормальность». С тех пор, как впервые испытал вину за собственное «превосходство». И в первую очередь – перед собственными родителями. За то, что из-за его «ненормальности» они тоже «нормальными» быть не могут. За то, что их кожа способна царапаться, а кости – ломаться. За то, что они теперь знают, что могло бы быть по-другому. Знают из-за него.
Но этой ночью, на этой ферме, с этими вот родителями – которые еще не знают ничего – можно представить, что всё в порядке. Всё хорошо и всё нормально. И бедность – это их худшая проблема. Ну, и еще, может быть, трактор, сломавшийся так некстати.

За починкой трактора Джонатан его и застает на следующее утро. Странный мальчик, в городском прикиде, свалившийся им на голову, как снег на кентовские поля. Но он так привычно чинит трактор, что Джонатан невольно проникается к нему уважением. Джонатан вообще уважает бесплатную помощь по хозяйству. Когда нет денег начинаешь особо ценить бесплатные вещи.
– У тебя хорошо получается.
– Я люблю технику.
– На механика учишься?
– Неа. Право изучаю.
– Адвокатишкой будешь?
– Юридическим консультантом, – и смущенно добавляет: – бесплатным.
– Деньги, значит, не нужны, – насмешливо заключает Джонатан.
– Ну…
Кларк нерешительно мнется, нервно пытаясь оттереть ветошью солярку с пальцев.
– Не в деньгах счастье.
– Ага. А в их количестве, – подхихикивает Кент. – Ты когда-нибудь жил без денег, парень?
– Ну, было время… И мне кажется, что в то время мы были счастливей. А потом переехали в большой город… И стало… сложнее. Хоть денег стало и больше.
– Не в городе дело, парень. Просто ты стал старше. Когда взрослеешь – всегда становится сложнее. А безденежное счастье… Ты просто был тогда ребенком. А среди родителей непринято жаловаться своим детям, насколько тяжело им дается каждая копейка. Твоя мать сейчас, наверно, холеная такая, настоящая леди. А моя Марта второй год на маникюр выбраться не может. Пилит сама себе потихоньку, а на приличный выход в салон, со всякими там аромомаслами, массажами – денег зась! И уж, верно, твоей матери приятней ждать твоего возвращения в уютной гостиной возле теплого камина, успокаиваясь каким-нибудь дорогущим чайком, чем глотать валерьянку на промерзлой кухне.
– Ваша кухня совсем промерзлая!
– Зато спальня, в которой ты спал, очень даже.
– Ну, – не находится Кларк.
– Да промерзлая, промерзлая, – досадливо машет рукою Джонатан. – Но больше стелить было негде, не на чердак же тебя.
– Да я не в обиде. Спасибо вам, мистер Кент. И зря вы так, у вас тут очень хорошо. Почти как у нас, пока мы не переехали, – он смущенно замолкает.
– Хороший ты парень, – грустно улыбается Джонатан. – Как, говоришь, тебя зовут?
– Кларк.
– И имя хорошее. У моей жены девичья фамилия тоже Кларк. Мы одно время всё мечтали, что сына так назовем.
– Не получилось? С сыном?
– Не вышло. Я порой гляжу на всё это, – Джонатан неопределенно машет в сторону рукою, – и думаю, что оно, наверно, и хорошо, что не вышло. Ну куда нам еще ребенка? Уж его бы мы точно не потянули. А с другой стороны… Может, это и был бы тот стимул, ради которого б я сумел… смог… зубами б вырвал! Лучшей доли для нас. Может, ради ребенка-то я б расстарался – и, глядишь, получилось бы. Чего путного. Глядишь, был бы сейчас каким-нибудь… бизнесменом что ли…
– Сенатором, – робко подсказывает Кларк.
– Ага, – смеется Кент, – сенатором, как же! Думаешь, из меня бы вышел сенатор?
– Уверен. Отличный сенатор. Самый лучший.
– Сенатор у нас Джебидайя Квин. По сравнению с ним любой был бы лучше, – хмыкает Джонатан. – А такие как я, такие сенаторами не бывают. Не в нашем штате. Не в этой жизни. Твой отец правильно сделал, что увез тебя в большой город. У тебя там больше возможностей. Хотя и всяких Квинов там тоже больше, тут ты, конечно, прав. А с Квинами только Луторы ужиться могут.
Кларк чувствует, как сохнет во рту. И руки отчего-то начинают мелко подрагивать.
– Луторы… Он… То есть они, как давно они?..
– Лижут Квинам задницу? Ты, малыш, видать, не из этого штата… Или вообще не с этой планеты, раз задаешь мне такие вопросы. Любой канзасский пацан знает, что волчонок Квин трахает луторовского шакала еще со школы. У нас даже такая поговорка есть: «Хочешь ездить в "Ламборджини" – подставляй-ка попу Квину».
Джонатан смачно сплевывает от злости.
– Они тут всё купили. Буквально всё. Каждую пядь. Что не купили сами, то к ним вместе с банком перешло. Все наши векселя и закладные. Все наши… жизни, можно сказать. Осталось только воздух приватизировать, и будут полными королями. Сможет квиновский щенок трахать свою лысую куколку прямо на моих селекционных сортах кукурузы, а мне останется только разве что свечку им держать, – кажется, Джонатан хочет еще что-то добавить, но тут его взгляд опускается вниз. – Черт, парень, да ты мне гаечный ключ погнул! Мать твою! Нет, ты, конечно, молодец, что сильный такой, но где ж я новый-то возьму?
От стыда Кларку хочется провалиться сквозь землю. Ту самую, где «друг» Оливер уже почти может… его Лекса. Его, что вас всех!
А ты бегай по полям подольше. Глядишь, они еще и усыновить кого-нибудь успеют. Будет полноценная гейская семья. Ты, главное, не торопись, Кларкуся. Бегай, говорю…
– Сбегай, говорю, к соседям, через поле, попроси ключ. Там живет старый Чейз, он добрый малый. Я ему сейчас звякну, скажу, что это для меня, он даст. Давай беги, пока Марта завтракать не позвала.

Лекс так торопился побыстрее смыться из Метрополиса, что умудрился забыть портмоне. Он забыл деньги! Точней, деньги как раз фигня, с одного только кофе почти полсотни сдачи в кармане валяется (прознай об этом Лоис – и заставит приплачивать себе за неварение кофе). Но вот кредитки… Он без них почти как без рук. Он будто и не он. Будто не Лутор. Не тот Лутор, что вице-президент. Не тот Лутор, что квиновский любовник. Совсем не тот Лутор. Будто без банковского счета его и нету.
И Лекс с силой вжимает в пол педаль газа, стремясь поскорее добраться до квиновского особняка, строительство которого как раз закончили к приезду больших гостей. Ну, Квины ж не живут в дешевых мотелях. Или в сельских гостиницах. Или что там еще за клоповники в этом Смоллвиле. Не живут и не трахаются. Так что и Лутору в сельской гостинице делать нечего. Он будет жить в особняке. Когда до него доберется.
Лекс снова кидает быстрый взгляд на карту, лежащую на соседнем сиденье: сейчас поворот, потом мост, потом направо… И, считай, на месте. Всего ничего осталось. А там он выпьет кофе, примет душ. И решит, наконец, кому звонить с просьбой выслать курьерской доставкой кредитки: Лоис или всё-таки Олли? Кто из них меньше затребует за выполнение этой невинной просьбы?
Конечно, лучше бы бренди вместо кофеина. Но квиновский подарок на левом запястье (200 тыщ за эту дрянь! Еще и противного зеленого цвета) показывает, что сейчас только двадцать минут восьмого, неприлично напиваться с утра спозаранку, папа ему это хорошо вдолбил. Один единственный раз Лекс позволил себе… Но в итоге ему не позволил отец. Даже вспоминать не хочется. А раз не хочется, то и не надо. Надо просто свернуть и чуток поднажать, мечтая о теплом душе.
А вот и мост. Значит, осталось всего ниче…
Откуда перед капотом его машины возник тот парень – Лекс так и не понял.

[Juliya_Luthor]

15-4

Кларк не стал пользоваться своей скоростью, хотелось пройтись, подумать. Да и Кенты могли чего-нибудь заподозрить.
Он не врал отцу, когда говорил, что на ферме ему было лучше. Кларк вообще никогда не врал отцу. Конечно, он уже плохо помнит дедовскую ферму… И совсем не помнит как они ее продавали. Знает, что продали (отцу нужны были деньги на предвыборную кампанию), но сам процесс… Его отправили в летний лагерь, а вернулся он уже в метрополисскую квартиру. Мама говорила, что это было трудное решение, они очень долго обсуждали его с отцом, взвешивали и так, и этак… Но Кларк был маленький, слишком волновался перед своей первой «самостоятельной» поездкой в лагерь и ничего этого уже не помнит. Ни разговоров, ни маминых слез, не мрачной отчаянной решимости отца.
Переезд вообще получился каким-то слишком уж легким. Ничего не забыли, не потеряли, новую комнату Кларк принял на ура, и с новой школой проблем не возникло… И фикус прижился. Ну, тот, что отец посадил в вывезенной с фермы земле. Как раз на цветочный горшок ее и хватило. Стоит теперь в отцовском кабинете.
И Кларк всегда считал, что это правильно. Но сегодня (опять как вчера) ему кажется, что на ферме им было лучше. Может, это ностальгия. А, может, просто усталость… на него так много свалилось в последнее время, что он разгребать не успевает. Всё спуталось, смешалось, завертелось так, что, кажется, вот-вот стошнит. Будто на карусели перекатался. Вот только с карусели можно сойти. А в реальности всё время приходится куда-то…
– БЕЖИМ!
Черный парень выскочил на дорогу буквально в паре шагов от Кларка. Большой, взмыленный, с выпученными глазами. В фильмах за такими обычно любят гоняться маньяки. За этим пацаном, кажись, их гналась целая сотня.
Он схватил Кларка за руку и дернул за собою в лесок на противоположной стороне дороги. Кларк растерялся. Да, кажется, растерялся, зачем бы иначе ему бежать куда-то в лес с незнакомым парнем?
Ну, разве что за вами гонится джип с вооруженными парнями. В этой ситуации бег особо полезен для здоровья, хи-хи-хи…
Да нет, в такой ситуации полезней остановиться и надрать парням задницу.
Вот только потом придется долго объяснять черномазому товарищу как у тебя это получилось.
Значит, нужно вырваться вперед, осмотреться…
Ай! Что-то кольнуло Кларка прямо в зад. Стрела?! Кларк что, не только реальность, но и время сменил?
Впрочем, особого вреда стрела не нанесла: отлетела от его железной задницы, как от камня.
– Ты промахнулся, Олли! Неужто ты хоть раз в жизни промахнулся? И Господь сподобил меня узреть этот момент!
– Заткнись, Олден! И передай мне колчан!
Олли? Это Олли? Здесь? Сейчас?
Ага, приколи. Он здесь сейчас. А Лекс где-то там и один. Побежали быстрей!
Но Кларку наоборот захотелось остановиться. Он почти стряхнул с себя черного паренька, мгновение – и он уже на трассе. Оборачивается и сканирует лес. Вот он джип. Вот он Олли.
Визг шин откуда-то сзади…
А вот и Лекс. Ты б лучше смотрел нет ли кого на дороге…

Они падали долго. Почти всю оставшуюся жизнь.
А потом был удар. И много воды. И мало кислорода. И крышка «Ламборджини», которая никак не хочет отрываться, заразззза!
И зеленый криптонит – в часах на лексовом запястье.

Всё познается в сравнении. Забыть кредитки – это на самом деле фигня. Навернуться с моста – вот это реальное западло. Навернуться с моста заодно сбив человека – это уже полный комплект несчастий.
Господи, за что ему это? И ведь он пытался свернуть, вывернув руль до предела. Нет, ну правда! Но пацан тоже шарахнулся в сторону. В ту же сторону, что и Лекс вывернул руль. Лутор где-то слышал, что у дураков сходятся мысли. Может, это правда…
А вот то, что крыша «Ламборджини» оторвалась сама собой – это уже не может быть правдой. Это какой-то параноидальный бред. Наверно, Лекс просто слишком сильно стукнулся головой при падении. Так сильно, что даже не помнит такого.
Впрочем, ему сейчас не до воспоминаний, нужно выбраться отсюда. И вытащить этого мальчишку. Скорей всего Лекс сбил его насмерть (на такой-то скорости), но пока есть хоть малейший шанс… хоть какая-то надежда… Господи, помоги! Он же еще совсем ребенок! И Лекс чуть не сбил его насмерть. Но ведь не насмерть же, да? Кажется, он двигается… Может, это и конвульсии, но он ведь движется, да? А мертвые двигаться не способны. Значит, он еще жив. Ранен наверняка… Но это еще можно исправить. Пока он жив, всё можно исправить. Значит, Лексу нужно быть сильным. И вытащить его отсюда.

– Оливер?
– Господи, Лекс, я чуть не обделался, когда увидел как твоя машина летит в реку! Не смей делать так больше, слышишь, ублюдок! Выкинешь еще один подобный фортель – и я сам тебя урою!
– Оливер… Ты что тут делаешь?
Лекс недоуменно хлопает ресницами, пока Квин прыгает вокруг него козликом, пытаясь закутать в одеяло. Откуда у него одеяло? И откуда он сам взялся на берегу этой чертовой реки? Взгляд Лекса растерянно шарит по берегу, до которого оставалась как раз пара шагов, когда на них налетел ураган по имени Ол. Взгляд скользит по кустам… цепляется на паре камней… и спотыкается на джипе с оливеровыми приятелями…
Ясно. Очередная охота.
– Но какого черта здесь?!
Олли даже не делает вид, будто чего-то не понял. Или будто Лекс чего-то понял не так. Просто нахально ухмыляется и поправляет лямку перекинутого через плечо арбалета. И как это Лекс сразу не заметил любимую игрушку любовника?
– Хотел сделать тебе сюрприз. Торжественную встречу, так сказать.
– Твоя торжественная встреча чуть не стала моими торжественными проводами, – шипит Лутор.
Ему надоело держать себя в руках. Надоело сдерживаться. Прикусывать язык. Перетерпливать раз за разом. И обещать самому себе всё исправить потом. Чертов Квин чуть не угробил его и этого пацана! И эфемерные жертвы Олли вдруг обрели плоть и кровь. Вдруг стали все – как этот мальчишка.
А этот мальчишка вдруг стал ему дорог.
– Пусти, – Лекс злобно вырывается из квиновскеих рук. Которые так и норовят его облапать. Даже сейчас пользуется моментом. – Мне надо в больницу.
– Конечно, – Квин корчит на лице озабоченную моську. – Олден тебя отвезет. Я уже связался с компанией, они выслали нашего врача вертолетом. Если что – этим же вертолетом отвезем тебя в Метрополис. Давай, обопрись на меня, я помогу тебе дойти до машины. И брось же ты уже этого придурка, Джеффри потом его добьет…
– Добьет? – Лекс мокрый, как мышь. Но вот рту от последних слов любовника враз пересохло. И он пытается скрыть накатившую панику. А еще больше – скрыть озабоченность: если Олли догадается, что Лекс переживает за мальчишку… ну хоть чуть-чуть… Лекс слишком хорошо знаком с извращенной ревностью любовника. – По-твоему, я так надрывался, вытаскивая его, чтоб ты его тут добил?
– Но, солнышко…
– Хватит и того, что ты машину мне покалечил!
– Так ведь это он и виноват…
– Просто не смей! – срывается Лутор на крик.
И тут же понимает, что это была ошибка. Фатальная, блядь.
– С чего это вдруг такая забота о каком-то придурке? Которого ты и видишь-то в первый раз… В первый ведь, Лекси? – губы Квина растягиваются в крысином оскале. Глаза – подбираются в прищур, как в боевую стойку. И сам он подбирается весь. Как перед дракой. Дракой насмерть. – Тебя заинтересовал этот… деревенский увалень? Да ты ж видел-то его всего секунду. Или это любовь с первого взгляда? – Квин смеется дурашливым смехом. Совсем невеселым.
И Лекс понимает, что это конец. Никого он не спасет. Не луторовское это дело – спасать людей.
И уже неважно, что до берега лишь пара шагов. Что парень всё-таки выжил. Что чужие пальцы так отчаянно сжимают лексову ладонь. Что Лекс почти представил себя героем-спасителем. Что у них почти получилось…
– Он и вправду такой симпатичный? – продолжает тем временем Квин. – Думаешь, ребятам понравится? Охота так возбуждает, а своих лысиков у них ведь нет… Думаю, они скажет тебе спасибо, что ты его всё-таки вытащил. Эй, Уолден! Джеф! Что вы там замерли? Смотрите, какой вам тут Лекс подарок со дна моря достал!
Лекс может его ударить. Он хочет его ударить. И, наверное, должен.
Вот только, что потом? Бегать по незнакомой местности с полутрупом на руках? Звать на помощь местного шерифа? Даже если он каким-то чудом довезет его до больницы – рано или поздно Квин ведь оклемается… А потом употребит все свои деньги и влияние, чтобы Лекс пожалел. Пожалел, что не позволил этому мальчишке умереть сразу.
«У тебя есть план, Александр. Отличный план. Ты справишься. У тебя всё получится. И всё будет хорошо. А мальчик… Ну что ж, просто так получилось. Значит, у него на роду так написано. Ты не имеешь права рисковать всем – ради какого-то незнакомого мальчишки!»
– Мне надо в больницу, – прерывает Лекс поток квиновского злорадства.
Олли умолкает на полуслове. Окидывает любовника пристальным взглядом. И, наконец, соглашается.
– Да, надо. Тебе. Я даже отвезу тебя сам.
Лекс разжимает ладонь, чувствуя как выскальзывают из руки чужие пальцы. И в очередной раз напоминает себе, что всё так или иначе можно исправить. Пока ты жив, всё можно исправить.
Но уже сделав первый шаг от мальчишки – Лекс наконец-то признается себе, что есть вещи, которые исправить уже невозможно.

С наступающей Пасхой вас!

URL записи

[Juliya_Luthor]

Нытье

28.04.2011 в 23:48

Пишет  dora_night_ru:

Нытье
118 страниц 12-го шрифта, а конца и края там еще не видать. Боже, во что я ввязалась? Может, пора кончать эту волынку, а? И я как в латиноамериканских сериалах быстренько раскрою вам все тайны в последней "серии" Ну, скомкано немножко будет, ну что ж с того Если что я в комментариях поясню, что имела ввиду

URL записи

[Juliya_Luthor]

16-1

09.05.2011 в 07:12

Пишет  dora_night_ru:

Работа на дом. Часть II. Глава 4.
Название: Работа на дом. Часть II. Глава 4.
Сиквел: «Да это ж сенсация, мать вашу!»
Автор: dora_night_ru
Фэндом: Тайны Смолвилля
Пейринг: Ол/Лекс и рядом взъерошенный Кларк бегает
Дисклеймер: Все права на персонажей сериала принадлежат не мне. Кому – не помню. Но точно не мне.
Рейтинг: NC-17
Жанр: AU, ангст, экшен
Warning: будет нецензурная лексика – впрочем, как всегда.

Саммари: я тебя сломал – я тебя и склею!


Единственная песня, которую мать когда-либо напевала ему… эта песенка была очень странной. Недетской. Может быть, луторовской?

Что-то треснуло и сломалось
В мире детской моей души.
Ничего уже не осталось –
Будто я потерялась в тиши…

Лекс не знает откуда это. И что это вообще такое… Глупая считалочка жестоких детей? Неофициальный гимн смертельно больных сирот? Или просто плод больного воображения матери… Черт ее знает, что творилось в ее башке, когда она окончательно свихнулась и Джеб от греха подальше запихнул будущую родственницу в больницу. Впрочем, не только «от греха», скорей – как гарантию. Этакий недобровольный траст со стороны Луторов по отношению к Квинам, залог лояльности Лайонелла и Лекса. Хотя Лекс и не уверен, что для отца этот «залог» имеет сколь-либо существенную ценность.
Иногда он даже не уверен, что мать рехнулась на самом деле. Она ведь хитрая сука. Всегда такой была. Вот и придумала как от квиновской напасти смыться. Зараза. Отдыхает небось сейчас в уютной палатке с видом на озеро, травку для расслабона покуривает. А он тут вертится, как уж на сковородке. Разрываясь между сыновним долгом и долгами, что навязали Квины.
Но в глубине души его прагматичный демон точно знает: мать больна. Просто ты, малыш Александр, отчаянно не желаешь с этим смириться. И злостью на мать прикрываешь собственную боль. И беспомощность. А еще тоску. Потому что ты тоскуешь по ней, какой бы отвратительной матерью она ни была. Тоскуешь и ненавидишь – как в глубине души ненавидит всякий ребенок, которого бросила мамочка. Дети – эгоисты: им плевать почему их бросают, смерть или неизлечимая болезнь не катят за уважительную причину.
Лекс резко встает. Уже, наверно, в сотый раз за вечер отмеряет шагами расстояние между кроватью и окном. Тринадцать шагов. Если порывистых, длинных. Если спокойных – то можно растянуть на пятнадцать. Впрочем, Лекс несуеверен. И слишком взволнован. Воспоминания о мамочке – лучшее тому доказательство: он вспоминает ее только когда припекает. Когда хочется выть. И запереться в соседней с нею палате. С видом на озеро. И травкой для расслабона.
Из этой спальни виден лес. И никаких озер. Только черные мрачные заросли. Будто декорация к готическому ужастику. Не хватает только Всадника без головы. И Джонни Деппа в лексовой постели.
Но место в лексовой постели уже занято. Уже дважды спасенным мальчишкой.

Есть вещи, которые исправить уже невозможно. Потому что их, как в той церковной присказке, «либо говорят сейчас, либо о них умолкают навеки». Кто не успел – тот опоздал. И нечего уже надеяться, что «Бог простит».
Лекс верит в Бога. Это смешно звучит, конечно. Но в глубине души, тайком от всех, не вынося своей веры на общественное поругание – Лекс верит в Бога. Молча. Непафосно. Не надеясь выторговать себе за эту веру спасения. Просто верит. Потому что так надо. Надо верить хоть во что-то.
Особенно когда не веришь даже в себя.
Лекс верит в Бога. Но не верит в Его прощение. В то, что покаянием может что-то исправить. Только не покаянием, нет. Словами «прости» ничего не исправишь. Кто не успел – тот опоздал. Поэтому за всё, что Лекс натворил, он ответит делами. И собственной кровью. В детстве ему очень нравился эпизод в «Звездных войнах», где Люку руку отрезало. Не в садистском смысле нравился – а как символ некой платы за Высшую Цель. После этого момента Лекс почему-то сразу понял, что Люк победит. Потому что он внес свою плату. И кто-то там наверху эту плату принял.
Плату за чужую жизнь.
Лекс замирает у самой дверцы машины. Рядом озадаченно замирает Олли.
Пару мгновений Лекс просто смотрит на правую руку. Воскрешает в памяти, как этой ладони касались мальчишечьи пальцы минуту назад. На коже кое-где еще остались следы от ногтей. А в душе еще остался кто-то, кто хочет быть героем.
– Оливер, ты меня любишь?
– Малыш…
– Давай без этих твоих «малышей» и переводов темы. Мы вместе восемь лет. Вместе живем. Работаем. Трахаемся, опять же, преимущественно друг с другом. Одеялками ты вот меня укрываешь… трогательно так… почти по-семейному… Но ты меня любишь?
У Олли такое выражение лица сейчас, будто Лекс ему со всего маху под дых заехал. И сложиться пополам ему не позволяет только квиновская гордость.
– Ты хочешь поговорить об этом сейчас? Блядь, Лутор, у тебя точно сотрясение, я тебе это без всякого рентгена заявляю! На берегу какой-то дурацкой речки-вонючки при куче свидетелей ты решил выяснить отношения?! Какого хера?
– Я просто хочу выяснить: мне двинуть тебе по морде сразу или мы всё же можем договориться?
Квин так забавно выпучивает глаза, что Лексу приходится прикусить губу, чтоб не испортить всё смехом. Но он сдерживает себя и заставляет грудную клетку дышать размеренно и четко. Хватит с них двоих и того, что Олли пыхтит, будто после двухчасового марафона.
– Договориться? Ты хочешь договориться? Проще говоря, ты опять чего-то от меня хочешь. И вся эта хрень про любовь…
– Просто ответь, – перебивает Лутор. Ему почти жаль сейчас Олли – маленького загнанного зверька, зашуганного собственным страхом. Страхом перед собственными чувствами.
Но Оливер только сильнее стискивает кулаки. И щурит глаза, наверно, до боли.
– Чего ты хочешь, Лутор?
Лекс смотрит в сизо-серые щелки. Смотрит спокойно. Без угрозы. Без давления. Без демонстрации собственного превосходства. И, наконец, решается:
– Оставь мальчишку в живых, Олли. Отзови своих псов.
Оливер нервно смеется, кусая губы и ежась, будто от холода.
– Типа как знак своей любви?
– Нет, Олли, – качает головою Лекс: не всё так просто, милый. – Просто оставь мальчишку в живых. А в знак своей любви не спрашивай меня «зачем» и «почему». Потому что если ты меня любишь – то и сам знаешь ответы.

[Juliya_Luthor]

16-2

И теперь пацан мечется по широкой кровати. А Лекс мечется от кровати к окну. Замирает на миг. Оглядывается. И снова возобновляет свой спринт. Он просто не знает чем ему еще заняться. Как назло, ноут со всей документацией остался на дне реки. Лекс мог спасти либо его, либо мальчишку. И первой его мыслью как раз и было: «Хоть жесткий диск прихватить бы!» Но в итоге он прихватил пацана. Рука как-то сама собой зацепилась… И уже не отцеплялась больше.
Но теперь Лутор мается без своей машинки. Без родной базы данных его ломает, как наркомана. И стонущий от боли пацан – плохая замена успокаивающе тихому гудению ноутбука. Лекс, конечно, послал за новым… Черт, опять про кредитки забыл! Значит, нужно по-новой вылавливать Лоис.
Но для этого надо выйти из спальни: Олли принципиально не держит здесь телефонов. «Во время секса хоть потоп», – любит повторять он. А выходить Лексу совсем не хочется. Как всякий хищник он нюхом чует притаившегося за дверью охотника. С луком на изготовке. Может, это, конечно, метафора. А, может, и нет…
Лекс не боится Оливера. Уже давно луторовская злость отучила его от этой вредной привычки. Или даже непозволительной роскоши. Боятся те, кому есть что терять. Боятся – когда есть те, кто тебя защитит. Или ты хотя бы надеешься, что они тебя защитят. Папа с мамой, к примеру… А для Лекса страх – роскошь. Поэтому он не боится.
Он опасается. Только дурак не опасается Квинов. А Лекс не дурак. Лекс – Лутор. И он опасается… Но опасение это на грани страха. Вот только страха не за себя. Лекс почти боится за выловленного из реки мальчишку. Потому и мечется к окну: среди ветвей готического леса ему всё мерещатся лучники. С ядовитыми стрелами. Почему именно ядовитыми Лекс и сам не понимает. Наверно, потому что квиновские, а у Квинов всё ядовитое. И как назло в спальне нет штор.
И телефона. Лексу нужно позвонить. Просто необходимо.
В конце концов, чем ему еще заняться? Не в сиделку ж играть. Хотя он пытался… Черт, аж самому стыдно! Взрослый мужик с белой тряпочкой… типа пот больному утирает… Тьфу! Еще б медсестринский халат нацепил! А что? Олли оценит. Глядишь, подобреет. И прибьет пацана безболезненно.
Потому что Лекс ничуть не обманывается на этот счет. В живых Олли пацана не оставит. Он не отменил приговор – всего лишь отсрочил. Сделал красивый жест. «Квин Индастриз» такие жесты периодически делает. Типа благотворительность. Меценатство. Спонсорство. Социальная поддержка… Какие там еще красивые выражения есть? Выражения красивые, содержание – гнилое. Уж кому, как не финансовому вице-президенту, это знать.
Олли совершил благородный поступок. Ну типа. Сделаем вид, что поверили. Он сейчас типа рыцарь в блестящих доспехах. И по этому сценарию Лекс сейчас должен вовсю выражать ему свою благодарность. И так выражать, и этак, и вот эта поза весьма любопытна… А он, скотина, сидит с больным пацаном. Вместо того, чтобы «выражать».
Просто Лекс подозревает, что пока он будет «выражать», квиновские врачи добьют пацаненка. Типа скоропостижно скончался от ранее нанесенных ран. Главное – чтоб Квин благодарность получить успел.
Поэтому Лекс сторожит мальчишку. Поэтому и по еще одной причине. Маленькой причинке, чтоб ее. Похоже, пацан – метеоритный фрик. Как еще объяснить отсутствие ран и гематом? Как объяснить, что он вообще выжил после такого падения?! И как скрыть это от Олли?
Брайаниковские лаборатории… Лекс никогда там не был. И слава Богу. Он даже знает о них далеко не всё. Но и того, что знает, достаточно, чтобы понять: лучше самолично дотопить мальчишку в унитазе, чем отправить туда.
Лекс снова подходит к кровати. «Ну что с тобой, милый? На тебе ж ни царапины! Что ж ты стонешь-то так? В первый раз в моей постели стонут от боли. Даже как-то неловко… Ну приди ты в себя! Намекни хоть, что делать!»
Поначалу Лутор думал, что эти судороги – реакция на воду. Ну мало ли? Фрики, они ж разные бывают. К тому же у пацана такие «сахарные» губки, неудивительно было бы, если б они и вправду таяли… Но Лекс вытер парня досуха. Сам вытер. Лично. Каждый сантиметр. Но, кажется, пацану только хуже стало.
Лекс устало проводит по лицу рукою. Помолиться, что ли? Фигня, не поможет. Но ему нужно отвлечься. Просто необходимо. Иначе он скоро взвоет.
И Лекс решительно идет искать телефон.

В детстве Олли казалось, что за перекладинами лестниц можно спрятаться от чего угодно. От пьяных криков отца. От истерических повизгиваний матери. От слишком шумных гостей… Тонкие деревянные стражи защитят тебя. И тебя никто не увидит. Зато сам ты увидишь всё и всех. И малолетнюю любовницу на коленях пьяного отца. И вазу, которую прямо с водой и цветами пытается запихнуть в чемодан мать. И обкурившихся в буквальном смысле до поросячьего визга гостей.
И Лекса, наконец-то покинувшего свой пост.
Лутор выглядит уставшим. У него круги под глазами. И даже лысина какая-то… блеклая. Он ведь почти не спал этой ночью, вспоминает вдруг Оливер. А потом такой путь за рулем… И ведь Олли просил его взять водителя. Ну, не то чтобы просил… приказал почти что. И Лутор назло самолично уселся за руль. Демонстративно. Даже телохранителя дома оставил. Неудивительно, что Олли кинулся следом на вертолете. Еще и со спутников за Лексом следить приказал. Точней, не за ним – за его безопасностью. Но Лексу об этом лучше не знать. Потому что Олли тут не единственный, кто не знает ответов на вопросы «зачем» и «почему».
Мы вместе восемь лет. Вместе живем. Работаем. Трахаемся, опять же, преимущественно друг с другом. Одеялками ты вот меня укрываешь… трогательно так… почти по-семейному… Но ты меня любишь?
Олли так и подмывает спросить в ответ: «А ты меня?» Не просто спросить – проорать. Да так, чтоб в округе все тараканы разбежались на хрен. Чтоб стекла в окнах повылетали.
И осколками расцарапали лживую морду в кровь.
Ты ведь врешь мне, Лутор. Брешешь, как наглая шавка. Все твои слова… прикосновения… даже оргазмы… Это всё ложь.
Олли не может этого доказать. Но он это чувствует. Чувствует, слышите?! Он, мать вашу, тоже способен чувствовать! Чувствовать любовь. И чувствовать – когда тебя не любят. Он чувствует это по луторовскому дыханию. По тому, как тот отстраняется от него во сне. По чему-то едва уловимому, что мелькает иногда на самом дне зеленых глаз. Потом глаза быстро опускаются вниз. Скрываются веками, будто пуленепробиваемыми жалюзи. А Олли стискивает зубы, борясь с отчаянным желанием пробиться сквозь эти заслоны. Раскрошить их в железную крошку и наконец-то вытащить на свет… хоть что-нибудь настоящее. И это желание распирает его, до тошноты доводит. Ага, до нее самой: становится в горле и крутит там, крутит…
Последний раз дело вообще считай до бреда дошло. Параноидального, он бы сказал. На какую-то долю секунды… всего лишь на миг, но почти до боли… Олли захотелось… ну вот как, говорят, беременным хочется… накатило так… А что если Лексу обрезать веки?
Ну, обрезают же евреи верхнюю плоть. И ничего, живут себе потом. Замечательно причем живут. И Лекс проживет. Там же этих век – на фалангу пальца. Зато больше он не сможет прятать за ними свои взгляды от Олли. Не сможет, нет! Будет смотреть ему в глаза, как миленький, только голову ему задери – и сразу глаза в глаза. Без всяких самоотводов. И вранья будет меньше… Ведь меньше же, правда?
Но это бред. И Оливер на такое никогда не пойдет. Ну, он на это еще надеется. Потому что тогда он точно псих. Параноик, мать его ити. Хотя тут лучше вспомнить лексову мамочку. Или она шизофреничка? Олли не спрашивал никогда. Даже у собственного отца не спрашивал, хотя именно папочка запроторил «свекруху» на пожизненное лечение. Но Оливер никогда не спрашивал «зачем» и «почему»: не хотел лезть, куда его не приглашали. Ни разу не приглашали. Ни разу Лекс не сказал ему: «Я тут к матери собрался. Поехали со мной». Блин, да он даже просто в известность его никогда не ставил, когда ездил навещать эту припадочную. Вот тебе и доверие. Вот тебе и любовь.
Не спрашивай меня «зачем» и «почему». Потому что если ты меня любишь – то и сам знаешь ответы…
Врешь, Лутор. Ох, как же ты мне врешь. В кровь мне нутро раздираешь своим враньем. Когда любят – и впрямь не спрашивают. Потому что когда любят – говорят сами.

[Juliya_Luthor]

16-3

Олли бесшумно выбирается из своей засады и почти на цыпочках крадется в спальню. Ему надо проверить, убедиться собственными глазами… Нет, не то чтобы он и вправду считал, что Лекс трахнет этого пацана прямо на их кровати под самым его носом – это слишком даже для Лутора – но Олли нужно убедиться.
Какой-то охотничий инстинкт толкает его вперед. На его территории чужак. Прям посреди его лежбища. И Оливеру необходимо убедиться, что тот ведет себя… прилично. Это с трудом подобранное слово заставляет Квина мрачно усмехнуться. Его любовник притащил в дом какого-то «чудака» на букву «м», а о приличиях вынужден думать он. Хорошо Лутор устроился, ничего не скажешь.
Или всё-таки плохо? Плохо ему со мной? С каким-нибудь оборванцем, вроде того, из реки, было бы лучше? Олли разбирает какая-то детская обида: будто он весь год вел себя образцово, а Санта-Клаус почему-то заявился к соседнему хулигану. Он же дал Лексу всё! В этом мире, в этой вселенной не существует человека, способного дать Лутору больше! Потому что больше просто нет второго такого человека: с квиновскими ресурсами, с квиновскими амбициями… с квиновскими желаниями. Он дал Лексу всё. Но Лекс всё равно хочет большего.
Оливер осторожно приоткрывает двери, заглядывает в спальню. Вот оно. Это кучерявое нечто. Которое ни стрелы не берут, ни гоночные машины. Развалилось на квиновской койке. Сопит довольно носом. Олли вальяжно и неторопливо подходит ближе. Сдергивает одеяло. Что, Лекс, уже успел облапать новую игрушку? Яйца ему потискал? Пипиську замерил?
Олли медленно проводит рукой по лодыжке пацана, пытаясь представить как это делала рука Лекса. Он ведь вытер его, да? Ну, конечно, вон и полотенце на полу валяется. Он начал с ног? Или с головы? Клал ли он эту голову на колени? Он прикасался к нему только тканью? Или потом проводил рукою, чтоб убедиться, что вытер досуха? Всей ладонью или только пальцами? Скользили ли его пальцы по этому животу? А эти волоски в паху – знает ли теперь Лекс насколько они жесткие?
Оливер склоняется ниже. Проводит носом от левого соска по ложбинке на впалом животе до самого члена. Так, наверно, собака вынюхивает хозяина. По запаху, оставленному малейшим касанием. Или даже дыханием… И Олли даже не дышит на чужую кожу, боясь перебить лексов запах.
Но парень пахнет только рекою. Холодною ряской деревенской реки. Ол отстраняется. На этот раз ощупывает мальчишку глазами. Что в тебе такого, малыш? Что в тебе такого особенного? Настолько особенного, что Лекс уперся, как баран, стараясь тебя спасти? Думаешь, Лекс – альтруист? Думаешь, он всех спасает? Да «ха» тебе три раза. Лекс – Лутор. Он пальцем не пошевелит, пока не просчитает все возможные выгоды для себя любимого. Еще сегодня утром самой большой его выгодой был я.
А сейчас на этой койке лежишь ты.
Почему? Лекс просил не спрашивать. Но ведь он просил не спрашивать его – он не просил не спрашивать себя. Почему его Лексу понадобился этот пацан? Зачем? Он ведь дал ему всё. А эта деревенщина не может дать ничего. Ол почти подарил Лексу мир. Весь мир. Почти весь. Так почему Ол не может за это быть его вселенной?
Этот мальчишка… Этот чертов мальчишка! Ведь дело, по сути, не в нем! Не в нем самом. Вся беда в том, что Лексу вдруг ни с того ни с сего понадобился кто-то еще, кроме Квина. При виде Олли на берегу той реки Лекс должен – просто обязан! – был бросить всё и кинуться к нему объятья! Наплевав на весь окружающий мир, Лекс должен был видеть только его. Думать только о нем. Дышать только им. Потому что сам Квин никого и ничего другого не видел. Думаете, он этого пацана из ревности прибить хотел?! Много чести. Да ему просто было пофиг! Слышите? Пофиг! Манал этого придурка, как и любого другого. Ему нужен был только Лекс.
Но Лексу понадобился этот мальчишка.
Зачем, Господи, ну зачем? На кой он тебе? Зачем ты притащил его в дом? Зачем поставил его между нами? Между нами и так полно всякой хрени. Твои косые взгляды, твои увертки, недомолвки, то как ты отодвигаешься во сне… Этот список продолжать можно долго. И этот пацан в этом списке – окончательно лишний.
В Квине сейчас будто двое людей. Точней нет: один человек – и один обладатель. Обладатель Лекса Лутора. И если человек еще способен… что-то понять и простить – то обладатель ревет сейчас зверем. Словно почувствовав вдруг, что Лекс ускользает от него.
В глубине души Олли всегда ждал от Лекса подлянки. Периодически он ее прямо-таки выпрашивал, мол, давай уже, хватит тянуть кота за хвост, животинке больно. Ну предавай же меня, предавай! Но, кажется, Лекс затянул с этим делом. И их отношения – отношения двух хищников до мозга костей – перешли на новый уровень: когда предательства еще ждешь, но уже не хочешь.
Уже не хочешь этого пацана в своей постели.
Зачем, Лекс? Зачем сейчас? Когда я почти поверил… что что-то может получиться. Что-то хорошее. Что и в моей жизни может быть что-то хорошее. Что Лутор способен на что-то хорошее. На что-то хорошее для Квина. Так зачем же сейчас?
Рука сама тянется к мальчишечьей шее… и замирает, наткнувшись на пристальный взгляд синих глаз.

[Juliya_Luthor]

16-4

Лекс кладет телефонную трубку на рычаг с чувством выполненного долга. Наконец-то он поступил правильно. Нет, он всегда поступает правильно, но та правильность на перспективу, если можно так выразиться. А сегодня он поступил правильно вовремя. И теперь всё будет хорошо.
– Дорогой, у меня для тебя приятный сюрприз, – раздается за спиной квиновский голосок. До приторности сладкий.
Лекс застывает, не решаясь – а, возможно, просто не желая – обернуться. Встретиться глазами. И снова делать вид…
– Извини, Олли, я не настроен для минета. Устал немного…
– Ой, прости, но боюсь, наш новый друг тоже не совсем настроен для минета. Впрочем, если хочешь, я могу его настроить, у меня где-то была та травка…
Вот теперь Лекс оборачивается. Да так быстро, как только может. Всё верно: пацан пришел в себя. Застыл рядом с Олли, живой и невредимый. И даже одетый, в квиновский халат. Черт, еще ведь рано… Но Лекс лишь вежливо улыбается. И прячет руки в карманы, чтоб скрыть нервную дрожь.
– Как ты себя чувствуешь?
– Я… Кхм… кха, – голос еще хриплый. Да и сам мальчишка какой-то измочаленный. Но на ногах уже стоит почти не шатаясь.
Лекс продолжает вежливо улыбаться. И запрещает себе смотреть на Оливера. Не сейчас, только не сейчас. Он не должен догадаться, как важно Лексу сейчас видеть его реакцию. Поэтому Лекс продолжает улыбаться и смотрит только на мальчишку.
– На кой ты прыгал в реку, если плавать не умеешь?
А вот мальчишка с психологическими тонкостями явно незнаком: прежде чем ответить, он кидает быстрый взгляд на Олли. Очень быстрый. Но очень пристальный.
– Я… Должен же был я… Ну, хоть попытаться… спасти те…вас.
– Ты собирался спасать моего Лекса? Чё, правда? А мне показалось, он тебя сбил.
Вот теперь можно смотреть на Олли. Теперь даже нужно смотреть на Олли. Теперь это оправданно.
Так, кажется, пока Квину не к чему придраться. Значит, пока им везет.
Олли пока и впрямь не к чему придраться. Улыбка Лекса вежлива в меру, он так на каждом званом обеде улыбается. И глаза – озабочены, конечно, но без личной заинтересованности. Даже можно подумать, что он и впрямь… просто слегка благодарен мальчишке за глупую попытку его спасти.
Теперь уже Олли засовывает руки в карманы. И запрещает себе – надеяться. Надеяться на Лутора – это ведь как минимум глупо.
– Вы так красиво рухнули с моста.
– Вообще-то это я рухнул. И как раз потому что не хотел сбивать парня. А он зачем-то кинулся следом.
– Зря не сбил, – пожимает плечами Олли. – Другим дуракам неповадно было б медитировать посреди проезжей части.
– Вообще-то я от вас… Ну, сталкиваться с вами не хотел…
На лице Оливера расплывается ангельская улыбка.
– А почему? Мы ж милые ребята. Вон, хоть у Лекса спроси. А там в лесу – так это шутка была. Безобидная вполне.
Кларк невольно потирает задницу. Безобидная, ага. Если кожа непробиваемая.
– Ребята, а давайте обсудим это всё завтра, а? – вмешивается Лекс. – Я правда устал. – Вот только идет он не к дверям, которые ведут в спальню. И в которых сейчас стоят Оливер с пацаном. Наверно поэтому в ответ на этот маневр Оливер скептически вскидывает правую бровь. И Лексу приходится пояснять: – Я еще и не ел ничего с самого утра. Сейчас бутербродиком перекушу и в спа… А-а-а…
Это «а-а-а» – какое-то глухое. Неуверенное. Нет-нет, Лекс совсем не кричит.
Зато кричит Оливер.
И только тут до Кларка доходит, что пятно на лексовой рубашке – это совсем не от чая. Это… стреляют?
Звон стекла. Чей-то треск. И дым… Откуда взялось столько дыма? Откуда вообще взялось… всё это?
Олли отталкивает Кларка к стене, бросаясь к любовнику со всех ног. И ударяясь о стену, Кларк с удивлением понимает, что ему больно. Видимо, тело еще не донца оправилось от криптонитового излучения. Мать же ж вашу, ну почему каждый раз, как ему надо спасать Лекса, в дело встревают долбанные криптониты?
Ну, не каждый раз, только когда Олли поблизости. Лысик был прав: Квин плохо на нас всех влияет. Кстати, кто б тебя спас, а?
Кларк успевает увернуться в последний момент: удар затянутого в черное незнакомца приходится в стену у самого уха. Кларк дергается в сторону, опрокидывая антикварные доспехи. Ну и фиг с ними, всё равно они тут, наверняка, только для красоты и стояли.
Еще двое ниндзя-недоделок бегут по направлению к Олли. Но тут на сцене наконец-то появляется охрана. Впрочем, Кларк вынужден признать, что старый приятель Квин и без охраны в драке сморится неплохо.
А вот кто из этой точки не просматривается совсем – так это рухнувший на пол Лекс, и аккурат за диваном, полностью скрывающим обзор. И это очень тревожит. Безумно тревожит. И чертовски отвлекает от драки. Слава богу, Кларк додумывается пустить в дело суперслух. Вот только помогает это мало: вокруг слишком много сердцебиений. И все они бьются неровно. Как и положено в драке. Когда бьет не только соперник, но и адреналин.
Но Кларк всё равно пытается вычленить из этой какофонии родной привычный ритм. «Ну же, давай! Я слушал тебя каждую ночь. Я знаю каждый удар наизусть. Я узнаю тебя и сейчас!»
Наверно, отвлекаться на попытки подслушать лексов пульс всё же не стоило. Кларк понимает это, когда на голову опускается стальная кираса, каким-то макаром выдранная соперником из общей композиции. Да, тело и впрямь не донца оправилось от криптонитового излучения, потому что от удара в голове темнеет. Кажется, он теряет сознание. Неимоверным усилием воли Кларк цепляется за реальность – и вдруг понимает, что родного пульса больше не слышно… Его больше нет…
Сердце Лекса не бьется – понимает вдруг Кларк.
И наконец-то падает в обморок.

URL записи

Фик остался незаконченным...

[lisunya]

Juliya_Luthor, жаль, что не закончен. Хотя, думаю, они там все равно вместе остались. У этого автора почти всегда так: клекс непобедим

[Juliya_Luthor]

lisunya, само собой, Клекс форева. Дору жалко...